Выходит, не потух в крови огонь горячий!
Поднимем паруса, чтоб с сотней голодранцев
На палубе плясать "Летучего голландца".
Пусть дьяволу внаем мы души заложили,
Но, если не помрем, так значит, будем живы.

Ну, что считать гроши, соседям строить куры,
Когда так хороши глаза моей Лауры?
Она мне не верна, но, бог тому свидетель,
Лишь святости нужна такая добродетель.
А мы, побей нас гром, и в юности грешили.
Но если не помрем, то точно будем живы!

Но выцветут года, как старые белила.
куда, скажи, куда уходит все, что было?
Судьба, как домосед, свою колоду мечет.
Иных теперь уж нет, а те, поди, далече.
Все меньше за столом товарищей служивых.
Но, если не помрем, так значит, будем живы...

Вот забава - так забава:
и весела, и кровава.
Все смешалось - смерть и слава.
Ну, держись!
В жилах - кровь, а не водица!
Так давай, брат, веселиться!
Нам с тобой еще сгодится
Эта жизнь - наша жизнь

    Помните у Жванецкого: ну, не получается у нас... Граф английский неловко, боком боится зайти к себе в замок...
    О сервисе в наших магазинах. Витрины ломятся от разнообразия товаров, в глазах рябит от изобилия известных марок со всего мира, а у продавщиц, как не обвешивай их бейджами и не наряжай в модные фирменные аксессуары, на лице отвращение к покупателю. Даже интересоваться тем, что интересует покупателя ухитряются так, что всякий интерес улетучивается на дальних подступах к покупке.
    Захожу в обувной магазин. До закрытия четверть часа. Зашел не просто полицезреть, а с четкой целью приобрести перед командировкой пару чего-то приличного. А продавцы уже намылились домой и навесной замок в руках вертят. Четко обозначаю цель своего визита. Девица берется показать искомый товар, а ее саму начинает душить раздражение. То есть всю ситуацию, и собственно мое право на покупку она понимает, но сдержать себя не может. Ну, не получается у нас.
    — А вы не могли раньше прийти? — прорывает хлипкие шлюзы профессиональной этики. Вопрос риторический, но применительно к этим обстоятельствам глупый. Не пришел, значит не мог. Молодая особа еще больше себя накручивает: «Мы уже кассу сняли», заявляет уже с истерическими нотками в голосе.
    Нет. Все. Точка. Я не должен чувствовать себя виноватым в том, что ей хочется домой, что парень истомился без этих глаз-ледышек и губ подковкой вниз. И не виноват я, что время их рабочего дня совпадает с моим. И в том, что у нее зарплата маленькая тоже, поверьте, помочь ничем не могу.
    — Многоуважаемая (вот здесь делаю многозначительную паузу и стараюсь занять как можно больше ускользающего куда-то пространства), — мне кажется, что у нас с вами еще есть минут десять.
    — А на моих часах без двух минут.
    Нет, пока у нас не получается.
    А может провести этакую «школу передового опыта»? Поучиться торговать, скажем, у продавца обоев на «Привозе». Без подобострастия и навязчивости, живо и заинтересованно ровно настолько, чтобы покупатель почувствовал, что его запросы первостепенны. К тому же добавляются совершенно не обязательные, на первый взгляд, замечания, подсказки, консультации.Прекрасное чувство юмора и хорошее настроение без бодрячества. И чувствуешь себя обязательным участником процесса купли-продажи, участвуешь в действе с интересом и удовольствием. И потом обязательно вернешься, даже если где-то то же самое на 2 гривни дешевле.

Росточек жизни уберечь       Скромное одноэтажное здание добрым словом вспоминают бабушки и дедушки, мамы и папы, дети и внуки. Обозначено оно добрым именем "детский сад". А в 93-летней жизни Евдокии Никитичны Кетовой с этим домиком связаны горькие и радостные воспоминания о пропахшем дымом пожарищ Бердянске послеоккупационном. Тогда и с жильем-то было туго, не то что с детскими садиками.       -- Захар Иванович -- он был завгороно, -- вспоминает Евдокия Никитична, -- знал, что до войны я была воспитательницей. Он меня вызвал: "Ты пойдешь работать заведующей?" Я говорю: "Нет. Это страшно". "Я буду тебе помогать. Иди и работай". Он был помощник крепкий -- Захар Иванович.       Дали по Пушкинской улице здание (конюшня была румынская) и сказали: вот оборудуй и будет вам сад. Боже мой, давай я работать. Набрала себе нянечек и воспитателей. Все делали черную работу. А ну, если румынская конюшня была? Надо было все сделать. И своими руками -- мужчин не было. Женщины, девушки и повозочка в руках. Не на чем было даже деткам обед сварить. Получили от милиции разрешение ходить по горелкам и собирать головешки. Девочки мои с повозочками управлялись.      Однажды пошли дрова собирать. А одна прибегает: "Евдокия Никитична, там в сквере под развалкой ребенок кричит!" А я ей говорю: "Так ты прибежала докладывать? Надо ж было взять ребенка. Бегите!" Принесли они это дитя. А оно в солдатском одеяле, еле дышит. Развернули. Вши там просто кишели. Одеяло сожгли. Ребеночка отпарили, привели в порядок.       Нас обслуживал врач Соломон Давидович Акав. Пришел сам, добровольно. Сказал: "Я буду обслуживать ваш детский сад". Так вот Соломон Давидович дал нам строгую диету и приказал: "Смотрите, от большой любви не закормите ребенка чем вам захочется, -- только тем, что я скажу".       Девочки мои устроили дежурство, чтобы не оставлять ребеночка ночью одного. Могли после трудного дня домой уйти, но -- сердце человеческое, любовь к жизни, любовь к детям. И у них забот хватало. Но у всех было тогда чуткое доброе сердце.       Как пошли люди: "Мы слышали, вы ребеночка нашли? Давайте мы его заберем". А я им говорю: "Ну как я вам ребенка дам? Вы подумайте". Придет пара молодых или одна женщина. Гляжу -- душа не лежит.    А потом приходит молодая пара. Евреи. Сказали, что они -- фотографы. "Мы слышали -- у вас ребенок есть. Вы отдадите нам его?" Я на них посмотрела -- они мне так понравились. Показала им ребенка. "Ну мы возьмем?" Я говорю: "Нет, я так просто не могу его вам отдать. Я должна все оформить через исполком, чтобы вы дали девочке свою фамилию, имя, свое отчество".       Побежала я в исполком, а там Григорий Иванович Бондаренко говорит: "Дуся, дорогая, да у нас вчера только исполком заседал. Ну ничего, мы на завтра соберем". Собрали горисполком. Пошли туда я, Соломон Давидович и эта пара. Утвердили : имя, отчество и возраст девочке дали 6-7 месяцев. Точно не мог Соломон Давидович определить. Она ж -- дистрофик, вся в морщинках была.       На следующий день думаю: пойду проведаю свою девочку. Пришла по адресу, спрашиваю: в такой-то квартире кто живет? А мне говорят: "Они исчезли. Ночью их уже не стало. Утром смотрим -- квартира пустая". Тогда у всех -- узлы с вещами, и все -- больше ничего не было.       Прошло некоторое время. Год, может быть, или полтора. Получаем письмо: "Улица Пушкина. Детсад 5. Заведующей". И весь адрес. А в письме -- фотография. Написали имя: Неля. И ни возраста, ни адреса. Только по штемпелю определили -- из Днепропетровска. Вот так мы снова увидели свою девочку. А на сегодняшний день этой Нелечке -- за шестьдесят.    И доверьем, и покоем    Дышит каждая черта.    Только, может быт, осталась    Складка горькая у рта.    Это след неизгладимый...    И откуда он, бог весть, --    Оттого ль, что счастье где-то,    Оттого ль, что совесть есть...     Вот и закончилась очень короткая улица. Поэтического финала не будет. Вы не спеша пройдите по Пушкинской (да по любой другой родной улице) -- она сама как сборник искренних лирических строк.

Вольный ветер.     Теперь вниз и за ворота. И быстрее. Рискуем надолго задержаться в самом начале и не добраться до конца коротенькой Пушкинской. На противоположную сторону и правее, где дружками-корешами стоят, по-братски сомкнувшись незатейливой аркой, два дома. Они пережили десятилетия, революции и войны, зной и дожди. Грузно осев на кромке тротуара, стали частью этой улицы.    Квартируя в одном из них, молодой, талантливый, смелый и зоркий Сергей Семендяев приметил характерную бесшабашность старого дворика и поселил в нем "Восточный ветер". Так и гуляет он в ветвях тополей-великанов, лихо посвистывая под аркой, гоняя над Пушкинской тучи, голубей и листву, весело хлопая бельем на веревке.    Член Союза художников Украины, внук одного из самых предприимчивых бердянцев Сергей Семендяев давно переехал и не навещает захолустный дворик, который врезал в линолеум свободно и вдохновенно, превращая в символ уютного, продутого ветрами романтики Уголка Детства, Городка Юности, Города-Родины. И пусть мудрее и неторопливее стал автор, изысканнее и реже его новые работы, сложнее и однообразнее жизнь, но вольный "Восточный ветер" осеняет мощным крылом скромную Пушкинскую. Кто-то увидит ее по-новому и запомнит надолго. Как и те ухваченные в работах многочисленных местных художников взгляды на Бердянск, которых сколько угодно на колоритных уличных вернисажах.   Начинается жизненный путь    От качающихся облаков,   от вздымающейся волны,   от распахнутых крыльев,   полных вольного ветра, и летит над порогами детства, неся наши ритмы   в пространство...

Дзвінкоголоса "Хуртовина"     Поряд, всього за півтора десятки кроків сутінковим коридором, світ іншої музики -- володіння дзвінківської "Хуртовини". Вже й не знаю, чи варто докладно з'ясовувати, звідки взялося оте диво-дивнеє, отой колектив самобутній, що десять років посеред російськомовного оточення так впевнено, творчо і природно плекав пісню українську. Робилося це так без примусу, так захоплююче цікаво, що навіть ті, хто про "западенців" з притиском згадував, "Хуртовинські" виступи сприймали з насолодою. Бо то було справжнє. А створювалося воно в тому ж "червоному" будинку на Пушкінській. Вечорами з гуртожитків, з різних куточків міста поспішали до гостинної пісенної світлиці хлопці і дівчата. І непомітно спливали години нелегкої праці. От де давав Роман Дзвінка зрозуміти, чого варте справжнє чисте звучання. А як артистично керував він цїєю спільнотою, використовуючи особистість і вдачу кожного на користь всім. Тому однаково затишно почувалися у гурті заслужені ветерани і новачки-першокурсники. І жила собі "Хуртовина", напучуючи з вдячністю у велике життя випускників педінституту і приймаючи у свої теплі обійми новобранців, щоб перетворити їх на соловейків, горлиць й орлів-красенів.     Не шкодував сил і творчої наснаги Дзвінка. Пісні збирав і обробляв, прислухаючись до гурту. Музик справжні народних викохував. Потім зводив все докупи і дарував людям, гідно сприймаючи шану, але не заспокоювався -- працював, працював, ніби пісню співав. А хлопці і дівчата -- йому в тон. Все це з таким захопленням робилося, що кортіло поряд бути, слухати і підспівувати.     Але запропонували Дзвінці кращі умови. Попрощався Роман звітним (за 10-річну працю) концертом та й подався до рідного Рівного. І трапилося так, як ото бджолярі кажуть: коли матка відлітає з вулика, рій залишається гудіти. Нібито хуртовинці -- ось вони всі, а місто втратило чудовий колектив -- гордість свою і славу. Бо тільки завдяки отому вертлявому та гречному, інтелігентному і меткому, неповторному Ромці Дзвінці посеред Бердянська на Пушкінській народжувалося диво народної української пісні.     О ні, Вкраїна не загине,
    Коли народний океан
    Співає, наче той орган.
    Є сила в ній -- душа єдина.

Ритмы жизни        Отсчитав полсотни шагов и два десятка лет, остановимся у краснокирпичного дома, совсем не шедевра архитектуры, и поднимем голову. Вон там, под крышей -- уютный зал кафедры музыки педиуниверситета. А в нем как-то нечаянно для Бердянска вдруг зазвучит гитара. На маленькой сцене деликатный Паша Косенко, размяв трепетные легкие пальцы приникает к янтарной певучей деке, охватывает гриф. И раздвигает тесноватые стены, и поднимает низковатый потолок компания умных,строптивых и гениальных гигантов. Бах, Вивальди, Лорка, Пол Портер, Чарли Паркер усаживаются на подоконники, пристраиваются на краешке сцены, отираются где-то в дальних рядах. Они -- не гости. Они -- здесь живут. Дружбой с ними дорожат рассеянный с виду преподаватель пединститута Паша Косенко и его воспитанники. Они прислушиваются к ритмам великих и сами начинают создавать чудную музыку. Сидеть, слушать и думать приятно и легко. Ребята сначала старательно отыгрывают партии, но постепенно начинают озорничать и уже стригут и причесывают ритмы и мелодии на свой лад.    Маэстро Паша урезонивает разгул вариаций. Его гитара нащупывает нить настроения и заграбастывает власть, то вырываясь в лидеры, то отступая перед настойчивыми бонгами. И в зале уже царит атмосфера согласия, в которой слушатель находит удобное для себя место фана или ценителя, любителя или соучастника.   Сколько работают на сцене ребята из инструментального ансамбля, который уже с успехом прошелся по фестивалям в Запорожье и Ужгороде, сразу не определишь. Знакомые классические вещи мелькают быстро. Изысканные строгие композиции "нагружают" голову. Все как-то вне времени. Когда же усталые инструменты итожат кодой дивное путешествие, становятся заметными бисеринки пота на лбах. Покато сникают плечи. Живут только глаза, отвечая на благодарность и поздравления слушателей. Они снова придут в этот уютный зал на Пушкинской. Повстречать друзей и поговорить. О несчастных и счастливых, О добре и зле. О лютой ненависти и святой любви. Что творилось, что творится На большой Земле -- Все в этой музыке -- Ты только улови.

    По родному городу большинство из нас ходит со взглядом, устремленным в себя. Но стоит отрешиться, осмотреться и откроется то чудо, которым будни одаривают каждого. Одно из мест прозрения в щедром на внешние эффекты Бердянске -- пожалуй, самая короткая в нем улица Пушкина.   Пригласить на нее, конечно, следовало бы среди звонкой радостной весны или в тихой задумчивости осени, когда она проживает самые прекрасные для себя дни. В этом убедится всякий, кто окунется в ее весенний зеленый шум и смолистый аромат или отправится теплым погожим осенним вечером пошуршать листьями. Для меня же Пушкинская хороша всегда. Может быть, потому, что подарила встречи с людьми удивительными. Даже прихожу к ее истоку по следам воспоминаний о том, как мой закадычный друг-питерец, меченный всеми ветрами, дождями и туманами Васильевского острова, вдруг замер на углу, посмотрел налево, взглянул направо и изрек: "Улица Росси в Бердянске. Недурственное начало. Давай скорее побредем дальше".

Дорогой человек       Сполна обладала великой тайной душевной зоркости скромная, чаще незаметная, хрупкая и очень сильная женщина. Ее рабочий кабинет в углу первого этажа старого здания бывшей знаменитой школы все так же смотрит окнами на север и на закат. И в памяти он все так же остается за Кларой Николаевной Мининой. В его завешенных стенгазетами, стендами, вымпелами и фотографиями стенах собирались на "споры", "серьезные" и "теплые" комитеты те, кого Клара Николаевна, нет -- не любила и не пестовала, а "проращивала" и вела по жизни. Не за руку. Ее общение с шумным и голосистым сборищем школьных активистов рождало ассоциацию с заботливыми осторожными и деликатными руками. Они не дергают, не подталкивают и не ограничивают -- лишь подправляют и поддерживают.     Когда в ее кабинете вовсю красовались ребята, которыми школа гордилась по-праву. Когда щедро сыпались прожекты и нарочито смелые высказывания. Когда казалось: еще чуть-чуть и начнется самолюбование. Клара Николаевна с легкой улыбкой в слегка прищуренных глазах, чуть подавшись вперед, сидела за своим, меж двух окон, столом и слушала. Чуткость у нее была удивительная. В разговор вступала в самый раз -- ни секундой раньше, ни секундой позже того момента, когда деловое обсуждение грозило пустопорожней болтовней обернуться. Кратко и точно отсекала лишнее, формулировала счастливые находки, обостряла и снова отступала в тень, листая какую-то совершенно случайную тетрадь. Клара Николаевна самолюбие не задевала, но окорачивала юных гениев, приземляла записных лидеров, слышала умных скромников. Она всех своих ребят и девчат понимала и ценила, и очень хотела, чтобы их поняли и оценили люди, которых уважала сама. Таких вокруг нее было много. Привлекало осознание чего-то неподдельно настоящего. И если Клара Николаевна звала на заседания школьного литературного клуба, отказываться не стоило. Взрослые дети торжественно читали стихи свои и любимых поэтов, мерцали свечи, слушали. А где-то в уголочке сидела самая внимательная слушательница, самый требовательный ценитель, самый добрый и испытанный друг. Она знала, что и когда сказать, и не молчала. Она умела поощрять не говоря ни слова. Она училась жизни у своих учеников. А они учились у нее многому.     "Милая Клара Николаевна! Вы очень прекрасный человек. Еще не зная Вас, я почувствовала исходящее от Вас тепло. Учеников в школе много, и я порой поражалась: как у Вас хватает на всех доброты? Сколько же ее должно быть? Признаюсь честно: я всегда завидовала Вашей неуставаемости, неистощимому запасу идей. Спасибо за то, что помогли выползти из мещанства и лжи. Я еще не стала настоящим человеком. Но я им стану. Я Вам обещаю. Благодаря Вам, я поняла, что в жизни надо не только есть, пить, но и делать, творить, строить. И еще... о самом главном. Не всегда надо мной было светлое, радостное и теплое небо, чаще были тучи и дождь с градом. И Вы порой бросали мне луч надежды, рассеивали мглу. Спасибо Вам! На моих глазах слезы: жаль. Да что там жаль -- больно расставаться с Вами. Я ничего не преувеличиваю. Больно! Но Вы навсегда останетесь в моей памяти Добрым, Сильным, Светлым, Человечным человеком. Лариса".    Вот так и светят в памяти маячками добра на углу Пушкинской и Фрунзе окна ее кабинета.

Живут на планете хорошие люди   Красивые в скромности строгой своей.   Привет вам сердечный, хорошие люди!    Большого вам счастья, хорошие люди!   Я верю: в грядущем Земля наша будет   Планетою только хороших людей.

Мне написала NIKOTIN, как комментарий на "Лошадку-жизнь". И здорово так получилось

дали все для нас открыты.
коли не стремимся к ним,
значит стали уж забыты
все науки. не спешим
прорываться мы к вершинам,
и к желанья предаем.
и мечты, что сердцу милЫ,
потихоньку предаем.
засосала нас рутина
серых будней, серых дней
мы из пробок, что есть силы,
вырываемся. но в ней
столько силы, столько боли,
столько тяжести... и вновь
забываем по неволе
то , что в мире есть любовь

Отвечаю с утренним восторгом:
и не живем делами грешными.
Спим в тепле, не верим темноте
и шпаги на стену повешены...
В нашей шхуне сделали кафе,
на тумбы пушки исковеркали,
истрачен порох фейерверками,
на катафалк пошел лафет.
Мы с тобой давно уже не те...
И нас опасности не балуют.
Кэп попал в какой-то комитет,
а боцман служит вышибалою.
Нас с тобой не трогает роса.
На паручах уж не разляжешься.
Пустил артельщик разгулявшийся
на транспаранты паруса.
Мы с тобой не те уже совсем...
И все дороги нам заказаны.
Спим и жрем на средней полосе,
избрали берег вечной базою.
Знаю, нам не пережить зимы,
И шхуна, словно кот на привязи.
Кривая никуда не вывезет...
А море ждет нас, черт возьми!
Море ждет, а мы совсем не там!
Такую жизнь пошлем мы к лешему!
- Боцман!
- Я!!
- Ты будешь - капитан!!!
Нацепим шпаги потускневшие.
Мы с тобой пройдем по кабакам,
команду старую разыщем мы...
А здес?! А здесь мы просто лишние.
Давай, командуй, капитан!
Мы ждем команду капитан!..
Вот такое коллективное творчество

От счастья и от горя мы все на волосок.
Отрада нас морочит, и ластится и льнет.
С три короба пророчит и вскоре увильнет.

Затем невзгода гложет и хлещет как бичом.
Тут опыт не поможет, тут навык непричем.
Решай головоломку, как одолеть напасть.
Ты подстели соломку, чтоб больно не упасть.

Смелей держись за повод, схлестнись с своей судьбой.
Не дай невзгодам повод обвыкнуться с тобой.
Что там еще случится, не думай, не гадай.
Но лишь ожесточиться душе не позволяй.

как влага в песках пустынь...
Ах, если б сердцу мог сказать я:
"Остынь!"

В мире есть все, но он духом нищий,
за это его отринь.
Главу не преклонишь на пепелище
его твердынь.

Мы спорим друг с другом, с собою и с богом
в плену неуемных гордынь.
Никто не хранит и никто не помнит прежних святынь...

Но так прекрасны луна и звезды,
и солнце, и неба синь,
что жаждет душа улыбнуться сквозь слезы:
"Аминь!"