Голодомор 32го очима західних журналістів.

В июле 1932 известный европейский журналист, а впоследствии и писатель Артур Кестлер пересек границу Советского союза в районе станции Шепетовка. С собою он вез веру в коммунистическую Утопию, из страны Советов он увезет глубочайший скепсис, который выльется в написание развенчивающей коммунизм книги «Слепящая тьма». Именно пребывание на территории Советской Украины сыграет ключевую роль в переоценке идеалов Кестлера.

На тот момент Артуру Кестлеру было 27 лет, за плечами его была жизнь в Палестине, в качестве сионистского активиста, работа корреспондентом европейской прессы на Ближнем Востоке, научным советником крупнейшего газетного концерна Германии Ульштайн, участие в арктической экспедиции на дирижабле. Вступив в компартию Германии Кестлер, неутомимый авантюрист, решил поучаствовать в новом приключении – строительстве Вавилонской башни Утопии. Каждый приличный левый интеллигент в те годы обязан был осуществить визит на главную стройплощадку Утопии – в СССР. Отправился туда и Кестлер.

Прощаясь с буржуазным миром Кестлер тем не менее успешно решил свои финансовые дела – хотя концерн Ульштайн и отказался от его услуг, как опасного коммуниста, ему удалось получить выгодный контракт с литературным агентством Карла Дункера, которое обязалось размещать все его репортажи из страны Советов в ведущих европейских газетах. Но главные бонусы он получил по линии Коминтерна – Кестлер планировал написать пропагандистскую книжку об успехах строительства социализма. Госиздат подписал с ним контракт и выдал в качестве аванса 3 тысячи рублей. Для того, чтобы получить такой выгодный контракт Кестлеру понадобилось всего лишь «передать в пользование» председателю немецкого отделения Международного отделения революционных писателей Иоганесу Бехеру свой красный «фиат».

Кестлер ехал в страну социализма под двойным зонтиком - с одной стороны, как «буржуазный журналист», он имел право жить в гостиницах системы «Интурист» и отовариваться в закрытых распределителях для иностранцев, а с другой – имея мандаты по линии компартии, он мог рассчитывать на содействие советских чиновников и, прежде всего, всесильного ГПУ. Путешествие обещало быть легким и веселым.

Однако уже первое столкновение с реалиями социализма повергло Кестлера в смятение. Станция Шепетовка, на которой, по мнению известного героя советского сатирического романа, заканчивается мир, встретила европейского журналиста революционной бдительностью.

В качестве репортера я пересекал границы почти всех европейских и ряда азиатских стран, но с таким досмотром не сталкивался: таможенники не удовольствовались обычной процедурой — сунуть руки в чемодан, прощупать дно и боковые стенки, вытащить и повнимательней оглядеть два-три предмета, — нет, они распаковали весь багаж, разложили наше добро на стойке и на грязном полу; они развернули все свертки, вскрыли коробки конфет и пакетики с запонками, просмотрели каждую книгу, проверили каждый листок бумаги. Потом они принялись упаковывать все, как было. Это заняло полдня, и пока досмотр не закончился, в вагоны нас не пускали — наши купе тем временем подвергались столь же тщательному обыску.

Еще в поезде Кестлер отметил, что большинство советских пассажиров везут еду. Он не подозревал еще, что едет через охваченную страшным голодом Украину. Ближайшие станции представили взору путешественника картины, перед которыми блекла вся «клевета» буржуазной прессы.

На каждой станции толпились оборванные крестьяне, протягивали нам белье и иконы, выпрашивая в обмен немного хлеба. Женщины поднимали к окнам купе детей — жалких, страшных, руки и ноги как палочки, животы раздуты, большие, неживые головы на тонких шея…При виде того, что творилось на станциях, я начал догадываться, что произошла какая-то катастрофа, однако понятия не имел ни о ее причинах, ни о масштабах.

Здесь мы подходим к очень интересной теме – цитированные выше строки Кестлер написал спустя 20 лет, тогда же наблюдая ужасы Голодомора, он ни словом не обмолвился о них в своих публикациях, поддержав заговор молчания левой европейской интеллигенции. Почему так произошло? Первое, что приходит на ум – это контракт с Госиздатом и прочие бонусы от советской власти, но это слишком банальное объяснение, вся дальнейшая жизнь Кестлера показывает, что авантюру и новые впечатления он ставил выше материального благополучия, готов был рисковать жизнью и идти наперекор мейнстриму. Не в полной мере объяснить все можно и партийным фанатизмом – Кестлер был неофитом коммунистического движения, он вступил в партию в 1931 и по складу ума не был фанатиком. В конспирологическую версию масонской дисциплины людей с допускомтоже не хочется углубляться. Точнее, все эти версии, так или иначе, имели место быть, но они не объясняют человеческих основ этого рокового для нашей страны молчания. Ведь одного зрелища умирающих на станциях детей было достаточно, чтобы понять, что никакого социализма здесь не строят и более того не собираются. Каков был психологический механизм отторжения «живой жизни» ради идеологии, мертворожденной масонской Утопии?

Сам Кестлер пояснял это так:

Жестокий натиск реальности на иллюзию я встретил, как подобает верующему, — да, я был кое-чем смущен, озадачен, но амортизаторы, приобретенные благодаря партийной выучке, тут же включились и смягчили шок. У меня были глаза, чтобы видеть, но был и разум, чтобы диалектически разъяснять увиденное. “Внутренний цензор” гораздо надежнее всех назначенных сверху надсмотрщиков…Я научился автоматически относить все, что меня возмущало, к “наследию проклятого прошлого”, а все хорошее именовать семенами “светлого будущего”. Включив в своем мозгу эту автоматическую сортировочную установку, европеец еще мог, живя в России в 1932 году, оставаться коммунистом.
Но в его мемуарах есть и более важная проговорка, более глубоко объясняющая природу этого «внутреннего цензора». Кестлер и другие путешественники 30-х годов пересекая западную границу мысленно прощались с цивилизованным миром и попадали в Тартарию. Местных жителей – украинцев, русских – было НЕ ЖАЛКО. Это был тыл мировой революции, кормовая база, где человекообразные дикари, ковали ее победу в Германии, Франции и других цивилизованных странах. Кестлер пишет:

Мне, как и другим иностранным коммунистам, пережить шок от столкновения с советской действительностью помогало одно: мы убеждали себя, будто ситуация в России порождена не изъянами системы, а отсталостью русского народа. В Германии, Австрии или во Франции революция будет протекать совершенно по-другому. Немецкие товарищи шептали друг другу: “Wir werden es besser machen” — “У нас получится лучше”…Именно эта надежда — мы-де справимся лучше — поддерживала во мне веру, правда уже не ту наивную веру, с какой я годом раньше садился в Берлине в поезд, направлявшийся прямиком в Утопию; моя вера сделалась несколько мрачной, замкнутой, эзотеричной, но зато и более гибкой. Теперь я верил в коммунизм не благодаря примеру России, а вопреки ему. Вера, удерживаемая вопреки очевидности, гораздо устойчивей и живучей, нежели вера, опирающаяся на что-либо зримое. Она выдерживает даже разочарование.

За матеріалами: lj skorkin-k