В юности я увлекалась фантастикой. Особенно притягивали рассказы о путешествиях во времени. Самые сильные впечатления оставались от эпизодов, в которых герой встречался с самим собой. То ли с собой прошлым, то ли с собой будущим. Каждый раз мороз пробегал по коже. Тема такая глубокая, что, без волнения не могу о ней думать.
Кто такая «я», кто такая «собой». Что такое прошлое и будущее? И что настоящее? Как возможно расслоение времени на немыслимые потоки? Где русла этих извилистых рек?
В детстве я жила на Михайловском переулке. Школа моя была на Владимирской улице, и пешком туда недалеко. Первый рубеж — подняться по лестнице на Ирининскую. Лестница необычная. Когда-то в древние времена Михайловский был валом, окружая Златоверхий монастырь. Потом вал осыпался. Чтобы дальше не разрушалось, построили крепежную стену. Когда это было, одному Богу известно. Но еще на моем веку стена была деревянной. Ее смыло дождем, и построили гранитную. Справа ее поддерживает лестница, а еще вернее — омывает. Правда, правда, она идет волнами. А мой дом угловой, принадлежал сразу двум улицам-и Михайловской переулку, и Ирининской. Со стороны Михайловского он пятиэтажный, со стороны Ирининской — тоже, только это разные уровни. И лестница как будто встроена в дом, соединяет перепады его высот. Но в то же время весьма самостоятельная лестница.
Дима, мой муж, называет ее Шекспировской. Она действительно по духу не киевская, слишком уж мощная. Киев нежнее. Хотя, кто знает, каков настоящий киевский дух? Может, он уже давно покинул наш город?
Преодолеть лестницу всегда было для меня если не испытанием, то, по крайней мере, приключением. Поднимаешься какой-то обновленной, становишься возвышенней, что ли. А дальше — небольшой подъем, почти ровная дорога. На углу тоже гранитное, но совершенно не романтическое здание КГБ, СБУ, местечко трудно выговариваемое и трудно проходимое.
И каждое утро, именно на углу Ирининской и Владимирской, я останавливалась и оборачивалась. Где я, которая только что поднялась по лестнице? Куда делось время преодоленной высоты? Где мои крылья?
Кто меня окликал, кто заставлял повернуть голову?
Загадка эта до сих пор тревожит душу. Наверно, это стержневой вопрос моей жизни, сквозная ее мелодия.
Она упирается в загадку времени, и в тайну длительности души, и самопознания, и познания Того, кто сотворил душу, время. Кто поднимает ее по лестнице вверх.
Подъем вверх, чувство окрыленности — это состояние для меня не просто важное, а бытийно главное. По нему я ориентируюсь в мире, оно дает силы видеть мир не просто глазами, но зрячими крыльями. Может, это присутствие Ангела?
Поэтому я люблю горы.
В Карпатах это чувство очень острое. Хочешь — не хочешь, а горы просто толкают тебя вверх, иначе ничего не увидишь. Призыв пространства и призыв души сливаются, как два ручья чуть ниже моего домика.
Вчера поднялась на свою любимую «белую дорогу». Ее еще называют «дорогою кохання». Она усыпана белыми камешками, как дно морское. Может, и правда здесь когда-то было море?
Уже прошло больше десяти лет, как я впервые прошла по ней.
И большое детское чувство вновь нахлынуло на меня океанской волной. Где я, которая шла здесь столько лет назад? Что изменилось? Стала ли я хоть капельку мудрее, лучше? Или что-то важное потеряла?
Камешки скрипят под ногами, горы окружают торжественным величием, ручьи текут, цветы улыбаются. Сердце работает, может, и не так бодро, но в какой-то момент ощущаю, что иду походкой пружинистой и легкой. Я и моя походка становятся чем-то единым. Горы, ручьи и цветы сливаются с нами. Я снова иду по дороге — и десять лет назад, и сейчас, и еще когда то, и не просто в будущем, а в особом потоке времени, который струится по небу, как облака — всегда другие и всегда облака.
И мое сердце уже доподлинно знает, что ничего не исчезает. Все длится, все наполняется новой красотой. И вся виденная хоть раз красота остается, и ее никто не разрушит. Если стрела души стремится к новой высоте, значит, есть Тот, кто сотворил полет.
Время слоится как радуга. И каждый его цвет виден сквозь другой. Все цвета вместе, и каждый сам по себе, — в одной большой дуге, соединяющий времена и души. Как будто над временами стоит мост, и можно переходить с одного берега на другой, не прорастая корнями в почву, не каменея на каждом из них.
В любом времени чувствуется осколок другого, или Иного времени, — Универсального. Где длятся все — душа, и горы, и лики меняющихся времен.
Время не уплывает, время наполняет, — оно Большое.
Как бы только научиться не пытаться удержать его в ладонях, не присваивать. Но — отпускать. Но — давать ему возможность наполнять тебя до краев.
Или нет краев?
Не говорить ему — остановись. Но — длись! Так горному ручью не прикажешь перестать литься. У него свой источник. Так и у времени — свой.
И то, что вопрошание длится, не означает ли, что вопрос соединяет две огромные неведомые реальности? Неведомые, но влекущие. Кто-то же рождает вопрос в душе, как источник — ручей? И кто-то маленький во мне его слышит. Не это ли радуга между душой и Богом?
Если позволить себе фантастическое сравнение времени с радугой, могут приоткрыться маленькие чудеса. Ведь время мы делим на три, а радугу — на семь регистров. А разве время — не преломленный свет? Разве не течет оно единым потоком? Разве не дробится оно на разноцветные сияющие ленты, когда сталкивается с преградами — чем-то твердым и непреодолимым — на стыке двух сред?
Можно и радугу свести к трем основным цветам, даже к двум — красному и синему, то есть — к земле и небу; а можно, наоборот, оттолкнуться от богатства радуги к разноликости времени.
Если взять за основу прошлое и будущее — красное-синее — землю и небо, тогда желтый-то ли предчувствие прошлого, то ли воспоминание о прошлом. Как два склона, с разных сторон ведущих к вершине. (Вон, какими золотыми одуванчиками сияют холмы!)
И у будущего открывается удивительная способность окутывать прошлое: ведь предчувствие — это нырок в будущее, а вспоминание — взгляд из будущего.
А какой цвет у настоящего? Выбирай любой. Ведь так или иначе окажешься в центре радуги. Радуга не однобока. Она бублик.
А что, если зеленый — встреча предчувствия с тем, что осуществилось? (Какие травы сочные, какие изумрудные смереки!)
А, может, лиловый — означает, что небо спустилось на землю? Загустело в Адаме (красном в переводе с иврита), и преобразилось?
Английский, наверно, ближе к радуге. Вспомните, сколько сложных времен в этом языке, и не менее сложных будущих, да и настоящих?
Встречаю себя, вчерашнюю, как в зеркало смотрю. И все в себе узнаю. Даже то, что от меня отделилось и ушло — держится, как воздушные шарики на ниточках. А другие и вовсе без ниточек, парят в небе и искрятся.
И я прощаю себя сегодняшнюю, за то, что потеряла часть себя вчерашней. И я прощаю себя вчерашнюю, за то, что не знала, какой стану сейчас.
Но только — я ли прощаю? Я лишь могу сказать — здравствуй и прощай. А невидимая пряжа узнавания и вопрошания — вся ли моя?
Колечки вопросов — из какой они цепи? (Какие круглые облака! Тянутся друг за дружкой, вырастают один из другого, растворяются и снова набегают). Ведь каждый живой вопрос связан со следующим — живым. И так — по кругу, по бублику, по радуге.
Золотое предчувствие перетекает в зеленое настоящее, лиловое будущее впадает в небесную синеву Большого будущего.
Желтые цветы на зеленых стебельках; горы, уходя вдаль, синеют и лиловеют. Красная земля рождает изумрудную траву.
И кажется, что плюшевая зелень холмов — это слитая с золотыми предчувствиями земли бесконечная синева Неба.
Маргарита Черненко
