Закат зеленого солнца

Был у меня воздыхатель Марек-кангур. Он долгое время жил в Австралии, а потом приехал в Польшу, правда позднее уехал снова в Австралию где стал почетным безработным города Сидней, но .. я не об этом.
А о том, что в Варшаве Марек был главным дизайнером красивого глянцевого журнала. Это немного имеет отношение к истории, которую я никак не могу начать.
Ну так вот. Марек-кангур меня хотел и поэтому обхаживал. А я обращалась с ним по принцип: хочешь? хорошо, но это не значит, что получишь.
Все мы знаем, что такое поведение вдохнавляет мужчин на невероятные поступки. Марек не был исключением. Израсходовав все подручные методы, он пригласил меня в подпольный джазовый бар.
Да! да! так и сказал с придыханем, слегка выпучив глаза: подпольный, Надя! компрандэ?. Я нервно сглотнула слюну и кивнула, хоть ничего не поняла. Я ж вообще не меломан. Меня музыка раздражает. Есть люди, которые могут под музыку работать. Я могу под музыку только убирать квартиру. А глажу я под хорошие боевики. А посуду мою под... всё! стоп отвлечениям!
Встретил с работы, взял крепко за руку и повел в неизвестность. Хорошо, что неизвестность была в центре города, хоть и в подвале. Но я подумала: что-если-вдруг-что, то дорогу к остановке трамвая найду без проважатых. Всё ж "подпольный" это почти нелегальный, хоть с другой стороны "революционный" или "партизанский" - а эти определения моему мозгу известны и даже приятны. Но опять же... "опасный" - что немного пугало и.. возбуждало. Впрочем, видимо так и было задумано.
Шли мы шли и пришли к двери. Обыкновенной. Закрытой. Марек постучал. Дверь открылась. На пороге появился интеллегетного вида вирзила. Спросил чего надо. Марек ответил театральным шепотом: мы на концерт!
Вирзила посторонился. Мы спустились по обшарпанной лестнице в подвал. Там была еще одна дверь, а за нею... грузинский (подпольный) рестоан. Почему грузинский? Да потому, что так его хозяин сказал: грузинский! и посмотрел на меня по-грузински: раздел, оценил и вожделенно облизался.
Помещение было средних размеров. На стенах висели коврики, а на ковриках реплики старинных пистолетов. Столики были небольшими и практически все занятыми. Марек-кангур осмотрелся по сторонам и вдруг преобразился. Стал истекать медом и елеем, сгорбился подданчески и посеменил в сторону одного из столиков около сцены. Я поплелась за ним. Мы подошли к высокому, сухому, моложавому старику.
- О! НадЪя, это (имя я не расслышала), самый великий, замечательный, талантлевый, неповторимый, оригинальный, новаторский, гениальный польский фотограф - выкрикнул Марек, игнорируя подпольную конспирацию.
Однако фотограф не обиделся. Более того, пока Марек распинался в эпитетах по поводу его особы, мне показалось, что старикашка их считает согласно какому-то тайному списку. Видимо Марек не забыл ни одного, потому что старик величественно кивнул головою, приглашая нас составить ему компанию.
- Это НадЪя, - представил меня Марек.
Я протянула руку Старику. Тот посмотрел сквозь меня и с брезгливый миной слегка пожал кончики моих пальцев. Потом взял салфетку и усердно вытер свою руку. Я присела на кончик стула.
- Кто сегодня будет играть? – спросил Марек, заискивающе смортя на Великого Фотографа.
Тот, многозначительно пробубнил, что играть будет:
- Нью-арт-джаз-банд из Минска, мня-мня. Открытие сезона, знаешь ли, мня-мня. Стали неприлично модными на салонах, мня-мня. Убивают музыкой до слез, мня-мня. Надрыв синкоп разрывает...
Тут Фотоографу пришлось прерваться, ибо перед столиком нарисовался хозяин ресторана с огромным шашлыком на белой тарелке.
- Это Вам, господин Самый-Лучший-Фотограф! – раболепно выяснил хозян и опять посмотрел на меня по-грузински, но уже не раздевая, потому что в первый раз не одел.
Фотограф благосклонно принял подношение. А у меня заурчало в животе. На счастье в этот момент сцена осветилась юпитерами, заиграли фанфары и мой позор никто не заметил.
На подиум вышло трое молодых людей. Двое юнцов с контрабасами и одна девушка-тростинка с маленькой гармошкой. Контрабасисты чинно уселись на стульях и начали устанавливать инструменты. Девушка вышла на край сцены и замерла, ожидая утихомирения публики. Шмер по-тихоньку начал затихать. Единственный звук, который остался – это было монотонное чафкание Великого Фотографа. Девушка ждала, когда и оно замрет. Ждала-ждала, пока не дождалась. Хозяин начал исполнять нервную пантомиму под названием: Ну, начинай, жеж!
Мой живот рвался бурчать в унисон к чафканию. И в этот раз позор был практически неминиемю Но тут девушка набрала в грудь воздуха и.. пропищала:
- ЗакатЬ зИИИИИИленого солЬнЬца!
Это объявление встретилось с энтузиастическим «чаф-чаф»и угрюмым «уррр» моего желудка, которое, спасибо Тебе Господи!, заглушили аплодисменты.
Юнцы ударили по струнам контрабасов: дум-дум, дум-дум. Девушка закачалась, как водоросель в море. Громкое дум-дум.дум-дум. Монотонное чаф-чаф..и печальное уррррр! Всё было в унисон. Синкопа разрывала сердце и казалось, что хуже уже быть не может.
Но! Тут девушка растянула свою гармошку. Мой желудок забыл о своем «уррр» и взлетел к горлу, а сердце ушло в пятки. Писк, который издала гармошка, был мутацией скрипа ржавой калитки и звука пенопласта по стеклу умноженный на вопли кошки, застрявшей в водосточной трубе. Даже монотонное чаф-чаф сбилось на секунду с ритма. Потом музыканты дали нам возможность прийти в себя: дум-дум-дум-дум... чаф-чаф.. уррр и снова это пииииииииииииии, вызывающее акробатическое сальто внутренних органов. И опять: дум-дум-дум-чаф-урр.. пиииииииииииии.
Зеленое солнце заходило мееееееееедленно, улыбаясь оскалом серийного убийцы. У него были руки, как у каждого зеленого солнца, а в руках тупая пила-синкопа. Этой синкопой зеленое солнце елозило по моим мозгам. Пииииииииииииииииииииииииии! Под аккомпанимент размеренного чаф-чаф и армогедального дум-дум.
Зеленое, зеленое, зеленое солнце выжигало мне мозг. И вдруг наступила темнота и тишина.
Позднее, в больнице, лицо Марека было очень озабоченным.
- Ты упала на тарелку Фотографа!Он чуть не подавился шашлыком! - угрюмо поинформировал он меня.
- Но Зеленое солнце зашло? – уточнила я.
- Концерт ты тоже сорвала! – крикнул Марек, глотая слезы.
Я не переживала. Зеленое солнце зашло, закатилось, пропало! И это было большим благославением!