Первое, чему мы должны научиться, это принимать всю нашу жизнь: все ее обстоятельства, всех людей, которые в нее вошли - иногда так мучительно - принять, а не отвергнуть. Пока мы не примем нашу жизнь, все без остатка ее содержание, как от руки Божией, мы не сможем освободиться от внутренней тревоги, от внутреннего плена и от внутреннего протеста. Как бы мы ни говорили Господу: Боже, я хочу творить Твою волю! - из глубин наших будет подниматься крик: Но не в этом! Не в том!.. Да, я готов принять ближнего моего, - но не этого ближнего! Я готов принять все, что Ты мне пошлешь - но не то, что Ты на самом деле мне посылаешь... Как часто в минуты какого-то просветления мы говорим: Господи, я теперь все понимаю! Спаси меня, любой ценой меня спаси!.. Если бы в этот момент перед нами вдруг предстал Спаситель или послал ангела Своего или святого, который грозным словом нас окликнул, который требовал бы от нас покаяния и изменения жизни, мы это, может, и приняли бы. Но когда вместо ангела, вместо святого, вместо того, чтобы Самому прийти, Христос посылает нам ближнего нашего, причем такого, кого мы не уважаем, не любим, и который нас испытывает, который ставит нам уже жизненно вопрос: А твое покаяние - на словах или на деле? - мы забываем свои слова, мы забываем свои чувства, мы забываем свое покаяние и говорим: Прочь от меня! Не от тебя мне получать наказание Божие или наставление, не ты мне откроешь новую жизнь... И проходим мимо и того случая, и того человека, которого нам послал Господь, чтобы нас исцелить, чтобы мы смирением вошли в Царство Божие, понесли бы последствия нашей греховности с терпением и готовностью все (как мы сами говорили) принять от руки Божией. Если мы не примем нашей жизни от Божией руки, если все, что в ней, мы не примем как от Самого Бога, тогда жизнь не будет нам путем к вечности; мы все время будем искать другого пути, тогда как единственный путь - Господь Иисус Христос.

Но этого еще недостаточно. Мы окружены людьми, с которыми отношения наши порой бывают тяжки. Как часто мы ждем, чтобы другой пришел каяться, просил прощения, унизил себя перед нами. Может быть, мы простили бы, если бы почувствовали, что он себя так унизил, что нам легко его простить. Но прощать надо не того, кто заслуживает прощения, - разве мы от Бога можем ожидать прощения заслуженного?. Разве, когда мы к Богу идем и говорим: Господи, спаси! Господи, прости! Господи, помилуй! - мы можем прибавить: “потому что я этого заслуживаю!?” Никогда! Мы ожидаем от Бога прощения по чистой, жертвенной, крестной Христовой любви... Этого же и от нас ожидает Господь по отношению к каждому нашему ближнему; не потому нам надо прощать ближнего, что он заслуживает прощения, а потому что мы - Христовы, потому, что нам дано именем Самого Живого Бога и распятого Христа -прощать. Но часто кажется: вот, если бы только можно было забыть обиду, тогда бы я простил, но я забыть не могу, - Господи, дай мне забвение!.. Это не прощение; забыть не значит простить. Простить означает посмотреть на человека, как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в жизни, и сказать: Я тебя понесу, как крест; я тебя донесу до Царствия Божия, хочешь ли того или нет. Добрый ты или злой - возьму я тебя на свои плечи и принесу к Господу и скажу: Господи, я этого человека нес всю жизнь, потому что мне было жалко - как бы он не погиб! Теперь Ты его прости, ради моего прощения!.. Как было бы хорошо, если бы мы могли так друг друга тяготы носить, если бы мы могли друг друга нести и поддерживать; не стараться забыть, а, наоборот, - помнить. Помнить, у кого какая слабость, у кого какой грех, в ком что-то неладно, и не искушать его этим, оберегать его, чтобы он не был подвергнут соблазну в том именно, что может его погубить... Если бы мы так могли относиться друг ко другу! Если бы, когда человек слаб, мы его окружали заботливой, ласковой любовью, сколько людей опомнились, сколько людей стали бы достойны прощения, которое им дано даром...


А.Сурожский (http://www.mitras.ru/pokayanie/pokayanie2.htm)

Старый еврей Авраам, умирая, подозвал к себе своих детей и говорит им:
- Когда я умру и предстану перед Господом, то он не спросит меня: «Авраам, почему ты не был Моисеем?» И не спросит: «Авраам, почему ты не был Даниилом?» Он спросит меня: «Авраам, почему ты не был Авраамом?!»

Тоненькая нитка... Чего же?

Воспоминаний надежд стекляшек бус памяти жизни стараний
Тонкая нитка... Какая?
Красная крестная черная рваная чистая с искрами тканая
Тоненькая нитка... Откуда?
Со льна страсти высот пропасти горизонта любьви желания
Тонкая нитка... Зачем?
Для игры детей мечты верности иглы лучей смелости
Тоненькая... Где она?
В губ дыхании... Делает свет свече.
Сиянием северным ночь росколов.
От края покрова до края.
Струною звучала в ладонях его.
Одежды времен не считая!

«Я не знал, куда деваться от тоски. Я сам не знал, откуда происходит эта тоска…» (Н. В. Гоголь – матери, 1837 г.).
«Повеситься или утонуть, казалось мне как бы похожим на какое-то лекарство и облегчение» (Н. В. Гоголь – Л. Плетневу, 1846 г.).
«У меня бывают припадки такой хандры, что боюсь, что брошусь в море. Голубчик мой! Очень тошно…» (Н. А. Некрасов – Т. С. Тургеневу, 1857 г.).
«В день двадцать раз приходит мне на ум пистолет. И тогда делается при такой мысли легче…» (Н. А. Некрасов – И. С. Тургеневу, 1857 г.).
«Все мне опротивело. Мне кажется, я бы с наслаждением сейчас повесился, – только гордость мешает…» (Г. Флобер, 1853 г.).
«Я живу скверно, чувствую себя ужасно. Каждое утро встаю с мыслью: не лучше ли застрелиться…» (М. Е. Салтыков-Щедрин – Л. Пантелееву, 1886 г.).
«Я прячу веревку, чтоб не повеситься на перекладине в моей комнате, вечером, когда остаюсь один. Я не хожу больше на охоту с ружьем, чтоб не подвергнуться искушению застрелиться… Мне кажется, что жизнь моя была глупым фарсом» (Л. Н. Толстой – Л. Л. Толстой. Правда о моем отце, 1878 г.).
Писатель Михаил Зощенко в своей автобиографической повести «На восходе солнца» рассказывает о том, как много лет безуспешно пытался избавиться от греха уныния.
«Я стремился к людям, меня радовала жизнь, я искал друзей, любви, счастливых встреч… Но я ни в чем этом не находил себе утешения. Я был несчастен, не знаю почему. Но мне было восемнадцать лет, и я нашел объяснение. «Мир ужасен, – подумал я. – Люди пошлы. Я не баран из этого стада». Осенью 1914 года началась мировая война, и я, бросив университет, ушел в армию, чтоб на фронте с достоинством умереть за свою страну, за свою родину. Однако на войне я почти перестал испытывать тоску. Она бывала по временам. Но вскоре проходила. И я на войне впервые почувствовал себя почти счастливым.
В начале революции я вернулся в Петроград. Я не испытывал никакой тоски по прошлому. Напротив, я хотел увидеть новую Россию, не такую печальную, как я знал… Тем не менее я стал по-прежнему испытывать тоску.
Я пробовал менять города, профессии. Я хотел убежать от этой моей ужасной тоски. Я чувствовал, что она меня погубит. Я уехал в Архангельск. Потом на Ледовитый океан – в Мезень. Потом вернулся в Петроград. Уехал в Новгород, во Псков. Снова вернулся в Петроград… Хандра следовала за мной по пятам. За три года я переменил двенадцать городов и десять профессий. Я был милиционером, счетоводом, сапожником, инструктором по птицеводству, телефонистом пограничной охраны, агентом уголовного розыска, секретарем суда, делопроизводителем. В 1921 году я стал писать рассказы. Но хандра осталась прежней, она все чаще стала посещать меня.
Тогда я обратился к врачам. С величайшим смирением я отдался в руки врачей. За два года я съел полтонны порошков и пилюль. Я безропотно пил всякую мерзость, от которой меня тошнило. Я позволил себя колоть, просвечивать и сажать в ванны. Однако лечение успеха не имело. И даже дошло до того, что знакомые перестали меня узнавать. Я безумно похудел. Я был как скелет, обтянутый кожей. Все время ужасно мерз. Руки у меня дрожали. Врачи решили, что у меня ипохондрия в такой степени, что процедуры излишни. Нужны гипноз и клиника. Одному из врачей удалось усыпить меня. Усыпив, он стал внушать мне, что я напрасно хандрю и тоскую, что в мире все прекрасно и нет причин для огорчения. Два дня я чувствовал себя бодрей, потом стало значительно хуже, чем раньше. Я почти перестал выходить из дому. Каждый новый день мне был в тягость. День проходил, день уходил, шли годы – я их не считал. На курорты я перестал ездить. Вернее, я приезжал и, промаявшись там два-три дня, снова возвращался домой, еще в более страшной тоске, чем приехал.
Тогда я обратился к книгам. Я был молодым писателем. Мне было всего двадцать семь лет. Естественно, что я обратился к моим великим товарищам – к писателям, музыкантам… Я хотел узнать, не было ли чего подобного с ними. Не было ли у них тоски вроде моей. Я стал выписывать все, что относилось к хандре. Эти выписки поразили мое воображение на несколько лет… Я был потрясен, озадачен. Что за страдание, которому подвержены люди? Откуда оно берется? И как с ним бороться, какими средствами?» (М.Зощенко. Перед восходом солнца. Исповедь. – К.: Политиздат Украины, 1989. С. 314-315).

...И даже если мы не понимаем его правды и смысла, если оказываемся к этому таинственному и всесильному смирению неспособными, оно само смиренно приоткрывается нам через тех удивительных людей, которые могут его вместить.

из "Не святые святые"

Не верь тому, что слышишь. Правда — вещь дорогая,
и не у каждого в словах ее найдешь. Каждый человек
как живет, так и говорит. Узнай истинность слов из об-
раза жизни. Уразумей то, что я говорю.

И.Исихаст