Эффект Коппа–Этчеллса — разновидность триболюминесценции, когда при посадке или взлёте вертолёта лопасти из–за трения о частички песка и пыли начинают светиться.

Триболюминесценция — люминесценция, возникающая при разрушении кристаллических тел. Причины триболюминесценции различны. В некоторых случаях она объясняется возбуждением фотолюминесценции электрическими разрядами, происходящими при раскалывании кристаллического тела, в других случаях она вызывается движением дислокаций при деформации. К примеру, при раскалывании кристалла сахара получается красивая синеватая вспышка.

Последний пивной заход был совершенно банален. Я уже тогда в КПИ учился. Первый курс окончен, сессия сдана. Начерталка-а-а-а-а! Гуляй, босота.

Решили компанией позагорать на Министерке. Это такое необычное озеро в черте города. Необычно оно своей голубой водой. На карте обзывается как оз. Редькино.

На том же пивзаводе «Оболонь» закупились пивом на большую компанию. А пришла участвовать совсем небольшая компания. Потому мы весь день только и делали, что отдувались за всех непришедших: купались и пили пиво. Лежа. Стоя и сидя уже не могли.
Где-то под вечер, на исходе процесса у меня закончились сигареты. И я стрельнул одну у какой-то пляжницы.
И эта сигарета оказалась ментоловой. Что с пивом вообще не канает. То есть я прекрасно облевал полпляжа. И с тех пор никогда не курил ментоловые сигареты.
Впрочем, пиво с тех пор я тоже не пью.
Только опохмеляюсь.
Так и не смог понять химию процесса, но бутылка пива с похмелья реально помогает жить.
Я кончил.

Это все дело на конкурс.

Второй серьезный пивной заход был, когда я собрался отметить свое шестнадцатилетие.
Предполагался выезд на природу, шашлыки, гитара, блэкджек, шлюхи, вот это все.
Я думал-подумал, и решил закупиться пивом прямо на пивзаводе. А жил я тогда с родителями на Оболони, и до пивзавода было три остановки трамваем.

Впрочем, я и сейчас тут живу, но в другом конце района.

На разлив пиво продавалось только в трехлитровые банки. И, да, оно было свежее и непастеризованное. Потому мы с неким Балу поставили восемь банок в большую дорожную сумку, взяли закаточные крышки, ключ и поехали. Про крышки опять же я придумал. Закатать банки, чтобы пиво не выдохлось.

А Балу... Полный, высокий, вальяжный одноклассник. Балу – он Балу и есть.

Приехали на пивзавод. Стали в очередь к окошку. Очередь состояла преимущественно из маргиналов. Один, самый любопытный, увидев количество банок, спросил: «Ребята, а вас сколько?». Мы такие:
– Двое.
– Нет, а там? – Характерный кивок за угол.
– Нас только двое.
– Ну вы сильны!
Даже зависть какая-то прозвучала.
Пиво в окошке наливалось тоже очень интересно. На подставку в окошке ставилась трехлитровая банка, сверху опускалась металлическая труба по диаметру банки, и эту трубу с банкой засасывало куда-то наверх. Спустя пару секунд труба возвращалась с уже полной банкой пива.

Дальше не очень интересно. Закатали мы это все дело, отвезли домой. Собрались гости, и мы поехали на природу. В Пущу-Водицу, если кто знает.
Только я не учел двух факторов – жара и тряска. То есть примерно раз в полчаса в одной из банок давление выбивало крышку с характерным хлопком. Банка пускалась по кругу и, довольно быстро, выпивалась. То есть до места мы добрались уже хорошие.
Напомню – шестнадцать лет, неокрепшие организмы.
Приехали и тупо отрубились. Шашлыки жарили уже ночью. А собственно праздник начался где-то перед рассветом.
Такие дела.

Это все дело на конкурс.

Интересно писать нет желания, потому напишу коротко, без соплей.
Серьезно выпить пива мне довелось в четырнадцать лет. Дело было в пионерлагере, в Евпатории. Уже не помню, как я, киевский, там оказался, но лагерь был от какого-то днепропетровского завода. И все дети поголовно – потомки рабочей интеллигенции. На таком фоне я без труда стал председателем совета дружины, что давало некоторую свободу.
Например, я мог на день съездить к знакомым в Ялту.
Но я отвлекся. Пиво в Евпатории продавали забавно. Представьте себе круглую тумбу, типа афишной. Снаружи встроены пять автоматов, что газировкой торговали. Вот эти вот, с мойкой стаканов по месту. Внутри тумбы сидел красный, потный, толстый дядька и брал деньги. Даешь ему деньги, обходишь тумбу, берешь стакан, моешь и громко кричишь номер автомата:
– Четвертый!
И тебе наливают стакан пива по мановению дядьки в тумбе.
Как-то так.

Это все дело на конкурс.

— Да-а, — вздохнула тетя Настя, — Человек рожден для счастья.
— Словно птица для полета, — согласился дядя Тихон.
— Через Днепр, — добавил тихо из присутствующих кто-то.

Я очень люблю Жванецкого слушать, но у меня с трудом получается его читать. Надо вначале настроиться, уловить его особенную внутреннюю ритмику. И чтобы никто не отвлекал:

Жизнь коротка. И надо уметь.
Надо уметь уходить с плохого фильма. Бросать плохую книгу.
Уходить от плохого человека. Их много.
Дело не идущее бросать.
Даже от посредственности уходить.
Их много. Время дороже.
Лучше поспать. Лучше поесть.
Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.
Музыка стала врагом человека.
Музыка навязывается, лезет в уши.
Через стены.
Через потолок.
Через пол.
Вдыхаешь музыку и удары синтезаторов.
Низкие бьют в грудь, высокие зудят под пломбами.
Спектакль менее наглый, но с него тоже не уйдешь.
Шикают. Одергивают.
Ставят подножку…
Компьютер прилипчив, светится, как привидение, зазывает, как восточный базар.
Копаешься, ищешь, ищешь.
Ну, находишь что–то, пытаешься это приспособить, выбрасываешь, снова копаешься, нашел что–то, повертел в голове, выбросил.
Мысли общие.
Слова общие.
Нет! Жизнь коротка.
И только книга деликатна.
Снял с полки.
Полистал.
Поставил.
В ней нет наглости.
Она не проникает в тебя без спросу.
Стоит на полке, молчит, ждет, когда возьмут в теплые руки.
И она раскроется.
Если бы с людьми так.
Нас много. Всех не полистаешь.
Даже одного.
Даже своего.
Даже себя.
Жизнь коротка.
Что–то откроется само.
Для чего–то установишь правила.
На остальное нет времени.
Закон один: уходить, бросать, бежать, захлопывать или не открывать!
Чтобы не отдать этому миг, назначенный для другого.

— Вы знаете, Адам, новость — на каждого гражданина давит столб воздуха силою в двести четырнадцать кило!
— Нет, — сказал Козлевич, — а что?
— Как что! Это научно-медицинский факт. И мне это стало с недавнего времени тяжело. Вы только подумайте! Двести четырнадцать кило! Давят круглые сутки, в особенности по ночам. Я плохо сплю. Что?
— Ничего, я слушаю, — ласково ответил Козлевич.
— Мне очень плохо, Адам. У меня слишком большое сердце.

Наверное все уже знают, что этой ночью в Киеве было землетрясение. Небольшое. Настолько небольшое, что я подумал, мол, ночами спать надо, а не в DOOM4 шпилить. И взялся мерить давление. Универсальный рецепт: в любой непонятной ситуации с самочувствием – меряй давление. У меня оба родителя гипертоники, потому я периодически контролирую. Мало ли. Сороковник скоро.

Четко помню землетрясения в 1990-м. Тоже ночами тогда не спал и подумал, что от недосыпа меня покачивает. Так и тупил, пока сосед, друг детства, не стал в дверь трезвонить. Днем дело было. В общем, я опять все пропустил.
Ну хоть давление в порядке, спасибо зарядке.

Нет, правда. Мне интересно решать задачу теоретически, до материального воплощения не всегда доходит.
Задача решена – все, мне уже неинтересно. Как порой говорит моя девушка: «В тебе золоті руки, але дуже короткі». Потому, что редко доходят до чего-то, да.

Это, это... Это чуть более, чем нереально круто:

Радиоточку я похерил еще на этапе ремонта лет пятнадцать назад. И только спустя лет десять официально ее отключил. Платил что-то типа четырех гривен в месяц за нее.

Потому созрел вопрос: у вас есть стационарный телефон?  А вы им пользуетесь? А зачем он вам, если все уже с мобильными, даже самые заскорузлые старички? Неужели на случай ядерной войны?