Кто сказал, что с личностью общаться, ну, вроде, по полю гулять? Да, ничего подобного! Вот, к примеру, Анатолий Борсюк: фальши и расхлябанности не приемлет и не простит. Ни себе, ни прочим. И не упустит случая высмеять их со свойственным ему незлобивым цинизмом. Так что беседа с ним — творчество в чистом виде… Анатолий Борсюк: «Я, действительно, творческий человек» — Что интереснее процесс или результат? — Процесс, конечно интереснее всего. Ведь результат, обычно, на столько далек от ожидаемого, что кроме разочарования ничего особенного и не вызывает. На улицу выйдешь, все на тебя смотрят и думают: какой же ты… — Узнают? — 12 лет еженедельно появляться, конечно, узнают. Но угрызения совести по-прежнему посещают, если неудачная программа. Хотя понимаешь, что — коллективное творчество и не все от тебя зависит. А много чего и не зависит. Я никогда не любил коллективное творчество. Там размывается и замысел и ответственность.

— Что привлекает Вас в профессионалах?

— Прежде всего, их немногочисленность. Человеческие достоинства? Бывает профессионал замечательный, а человек — дрянь.

— Профессионал — это человек, который с осторожностью и уважением относится к тому, что он делает… Не от боязни, а от нежелания сделать плохо, неправильно…

— Может быть. Хотя, я думаю, это, скорее, признак порядочного человека. Всегда вспоминаю в связи с этим Паустовского. Качество, которое он больше всего ценил в людях — это деликатность. То, что напрочь сейчас отсутствует на телевидении.

— В документальном кино Вы начинали с таких личностей, как Козловский, Вавилов, Макаренко…

— Да. Меня люди всегда интересовали. Персонажи. Личности. Я подбирал их на свой вкус. Когда пришел на телевидение после научно-популярного кино, пытался тем же самым заниматься — искать личности, рассказы которых могли бы быть полезны для смотрящих. К сожалению, на телевидении совсем другие задачи. Но я никогда не ломал стены, не добивался. Никогда не был классическим диссидентом. Скорее, с сарказмом и некоторым цинизмом относился к тому, что происходит. Если бы то, что я делал, нельзя было делать, мне бы не дали очень легко. Значит, это было еще кому-то нужно кроме меня.

— Помогло умение спрашивать, умение дорожить словом?

— Скорее, это черта характера. Я спрашиваю только то, что лично мне интересно. Надеюсь, что это интересно и тому, у кого я спрашиваю, и тем, кто за этим потом будет следить. Это, во-первых. Во-вторых, я всегда очень тщательно готовлюсь к интервью. Очень. Я неделями готовлюсь, перелопачиваю всю литературу по этому человеку, составляю список вопросов, в какой последовательности их задать, с чего начать, чем закончить, куда поставить самый ключевой вопрос. Два сезона у меня была такая программа «Монологи» — интервью с самыми значительными персонажами советского периода, с которыми я хотел повидаться. С большим напряжением готовился к работе, нервируя свое телевизионное руководство.

— Легко ли спрашивать человека о том, что он не хочет или даже хочет сказать, но сам об этом до поры до времени не подозревает? И вообще, что можно словом?

— Все что угодно. Смотря, какое слово, и как его применить. А если там два или три, или пять? Их же можно так скомбинировать! Во-первых, я знаю ответ, который я получу. Я не спрашиваю в лоб. Но знаю, что, задав именно этот вопрос в этот момент, таким образом сформулированный, я услышу вот это. Вот у Познера спросил сразу: где он хочет быть похоронен? Он рассмеялся и сказал: в Америке есть одно место на берегу океана… Он об этом думал уже. Хотя сказал: о, а я и не задумывался… Хотя я точно знал, что он над этим думал. И все потом получилось. И атмосфера разговора была.

— Вы с Познером как-то в одно время начинали. Он прорубал теле-окно в Америку, когда Вы персонажей своих фильмов раскрывали. Не было профессиональной зависти?

— Я до сих пор считаю Познера лучшим телеведущим на просторах СССР. Я многих его взглядов не разделяю, часть поступков не принимаю. Но, я считаю: как профессионал, он круче всех. И когда на каком-то фестивале передал ему диск с записью программы, которую он не видел, его признание, что после просмотра они с женой плакали, было для меня самой высокой оценкой. Как будто кто-то свыше сказал: ты — избранный, ты — мастер.

— Ваш образ на телевидении — неброско артистичный, слегка ироничный и публичный с неплохо скрытым удовольствием…

— Это не образ. Я такой и есть. Я такой в жизни, я такой дома. Выхожу на площадку — делаю то же самое. И вообще не приспосабливаюсь, не пределываюсь, не украшаюсь. И никаких заморочек из разряда тех, которые могу себе позволить дома. Как только возникла необходимость появляться в кадре, в 1996 году, сразу сел и хорошенько подумал: как мне себя там вести. Мне показалось, что любой из придуманных вариантов обязательно будет фальшивый. Потому сразу решил: вот выходишь такой, как ты есть. Если ты интересен, на тебя будут смотреть. Если неинтересен, ни за что не спрячешься. Ни за какие костюмы, подтяжки, усы, манеру разговаривать, если ты начнешь хамить, юморить, а в жизни не такой… Телевидение все раскрывает, обнажает, гипертрофирует. Это очень опасно для самоутверждения любого человека. Это жутко ранит. Это просто раздевает тебя. Только стилистам позволяю вмешиваться. Надо приспосабливаться. К власти, раз живешь в государстве, а не на необитаемом острове. Я и к дворнику приспосабливаюсь, и к стоматологу, и к жэковскому работнику, и к продавцам на улице. Я и к вам приспосабливаюсь.

— «Ночной разговор с женщиной», «Монологи», «Черным по белому» — такие проекты, где обязательным условием, компонентом было общение. Любите говорить, разговаривать, беседовать?

— Не долго. Я вообще люблю помолчать. Люблю уединение. Люблю гулять один. И дома стараюсь уединяться. Работа дает мало возможностей для уединения, и это очень плохо. Люблю помечтать, пофантазировать, попридумывать. Я, действительно, творческий человек такой, внутренне, но реализовываюсь не в том искусстве, которое мне подходило бы больше всего.

— Жванецкий заметил как-то: не получается у нас — граф бочком входит в замок… Была потребность в интеллигентах, аристократах на экране.

— Я бы сказал: не потребность, а необходимость.

— Может это была стезя, по которой надо было идти и творить не коллективно?

— Я хотел быть актером. Но это по молодости лет, когда не представлял, во что это может вылиться. Это точно работа не для моего характера. Мне сложно подчиняться воле человека, если не разделяю того, чего он хочет добиться. Появляясь в кадре, как ведущий, тоже актерством занимаюсь. У меня определенные роли есть, которые не обязательно полностью совпадают со мной. Есть сценарий, тексты… Иногда снимаюсь. Мне интересно. Даже на гонорар не обращаю внимания.

— Любите наблюдать, как люди живут?

— Если не знаю, как они живут. Мне это интересно. Когда приезжаю в новые для меня места, попрусь черти куда, осмотреть что за люди, чем занимаются, что едят. Меня тянет все время к переменам. Не люблю, когда у меня долго один проект, один формат висит. Нужно что-то новенькое. Мне скучна рутина телевизионная. Но я никогда не скрывал: в начале было просто интересно, а сейчас — просто за зарплату, за деньги.

— Считаете, Ваше время настало, которое грех менять на иные времена?

— Запросто поменял бы. Чего за них держаться! Что там такого происходило, что нельзя поменять и без чего я не смог бы жить. Все поменял бы. Вот близких людей, может быть, не поменял из уважения к ним. Хотя мог бы найти себе лучше жену. И она могла бы себе найти мужа получше. Но жену бы с детьми оставил. Остальное поменял бы — страну, веру, национальность, пол, эпоху.

— Но Вы же никогда не тяготились ни эпохой, ни страной, ни национальностью?

— Никогда не тяготился. Что ж тяготиться, если поменять не могу? Ну, отращу оселедець, буду ходить в косоворотке, спрячусь за другие фетиши… Что изменится? Дочерей в новые времена тащить не буду. Они еще и в этих не пожили. Им сравнить не с чем. Не представляют, как можно жить по-другому. И за границей еще не были. А все остальное – сказки. А я бы уже, честно, поменял бы что-нибудь.

— Семья по жизни человека ведет?

  — И не только семья. Даже случайно встреченные на улице люди. Все формирует. Говорят: случай рождает привычку, привычка рождает характер, характер рождает судьбу. Любая встреча, любой контакт, даже мимолетный, конечно, влияют. А уж с семьей, где в близком контакте находишься, годы и ситуации, проблемы воспринимаешь очень близко к сердцу, конечно, формирует, а часто и деформирует. Надо чтобы поменьше формировало. Не надо никого ломать из тех, кто живет с вами рядом. Надо оставлять их такими, как созданы. Семья — это самое главное, на чем стоит сосредоточить все свои усилия: не на работе, не на финансах, а на взаимоотношениях, на создании хорошей, нормальной, дружной семьи. И тогда можно чувствовать себя абсолютно спокойно.

— В дом с удовольствием возвращаетесь?

— Не могу сказать, что мечтаю все бросить и сидеть дома. И никуда не выходить. Но мне приятно и гораздо легче, когда чувствую, что есть куда вернуться. Что меня там примут, поймут, пожалеют. Меня там любят. Это своего рода религия. Вот как люди в бога верят. Им необходим тот, кто сможет защитить, направить, сказать: это хорошо, а это — ни-ни, гореть будешь. Или ответственность переложить — это бог меня направил, не я сделал — божий промысел это… Я, в отличие от них, все это нахожу в себе и дома.

— В семье Остапа Ступки очень близко к сердцу воспринимали перипетии проекта «Танцы со «звездами». Как Ваши домашние восприняли все, что было на паркете и вокруг?

  — К Остапчику я очень хорошо отношусь. С Бодей мы вообще – сто лет. Остап был сложный персонаж в проекте. Он, Оля Сумская, Лилечка Подкопаева (жаль зрители всей этой кухни не видели) — очень болезненно переживают поражения. Не привыкли проигрывать. У нас в семье спокойнее все это. Может потому, что жена наполовину — украинка наполовину — белоруска. И я не лучший, и жена не лучшая, и дочери у меня не лучшие. Они хорошие. Нам вместе хорошо. И очень важно, чтобы мои дети чувствовали не только ту свою, мамину, славянскую половину, которую очень легко чувствовать, живя в славянской стране, но и мою, еврейскую. Поэтому я вместе с детьми последние двадцать лет стараюсь деликатно привнести в нашу жизнь как можно больше еврейского. Для меня очень важно, чтобы мои дети никогда не испытывали комплекса своего полуеврейства, живя в славянской обществе. Мне кажется, что это удалось сделать, во всяком случае, дети очень довольны мной, и довольны тем, что я не скрываю своей национальности, и они, мне кажется, тоже этого не делают.

— Работать — удовольствие, а отдыхать умеете?

— Для отдыха мне достаточно побыть одному. Отдых — это уставание от другого. Толкусь среди людей — на работе, на улице, в метро, в троллейбусе. Машины у меня нет. Так что тысячи людей вокруг. Потому достаточно найти уединенное место, и я замечательно отдыхаю. Желательно, на природе. Природу очень люблю и всегда любил. Люблю путешествовать. Но без группы товарищей-соотечественников, которые давят на мозги со страшной силой.

— В одежде непритязательны?

— Весь мой гардероб на канале. Пользуюсь, когда в кадр вхожу. А так ношу джинсы, куртки, вязаные шапочки, кроссовки, свитера, рубашки… Удобно чтобы.

— И в еде не привередничаете?

— Нужно чтобы была большая порция и еда не измельченная, куском. На программе просто страдать приходилось. Оторвешь кусочек чего-то недожаренного, непропеченного, и ни проглотить, ни выплюнуть, а надо текст выдавать. За щеку спрячешь: «А зараз — реклама на «1+1»…

— Что в жизни определяющее? Без чего человек жить не может.

— Репутация. Моя.