Старец Иосиф Исихаст

Часть 3. Десятигласная духодвижимая труба

Десятигласная духодвижимая труба
отшельника и наихудшего из монахов
Иосифа, содержащая различные лекарственные
травы, целительные для души и полезные
каждого желающего спастись, в особенности
безмолвников, собранные на Святой Горе
Афонской, в скиту иже во святых отца нашего
Василия, архиепископа Кесарии Каппадокийской

ПРЕДИСЛОВИЕ

Брате о Господе и друг мой читатель!

Поскольку вижу я, что ты жаждешь, словно олень, и не просто стремишься к источникам небесных вод божественной благодати, но и с горячею любовью взыскуешь их, то и сам я, подвигнутый Божественным Духом, по слову Господню, поставляю на светильник света то, что переполняет мое сердце, опасаясь также, чтобы мне не быть осужденным вместе с тем лукавым и неблагодарным рабом, который скрыл талант дара Божия. Если же мне и не хватает учености, то все же я, вооружившись божественным дерзновением, принимаюсь за этот труд и, позабыв меру своей неспособности и невежества, полагаясь на молитвы отцов наших, с помощью Божией и при содействии ваших молитв начинаю открывать тебе исключительное и отчасти простое монашеское и подвижническое житие и то, каким образом удостаивается желаемого стремящийся получить Небесное Царство и стать причастником вечных благ по благодати и человеколюбию Божию.

Ты же, возлюбленный, не отягощайся изучением моих слов, но читай их почаще, покуда они не запечатлеются в глубине души твоей, и тогда она, зачавши, принесет обильные и благие плоды, а ты воздашь великую благодарность за полученную пользу мне, написавшему. И не взирай на мои речи как на простые и бесполезные, поскольку это подвижнические слова отцов, просвещенных божественной благодатью, от которых я научился и от плода которых по мере своей вкусил, и поскольку я, будучи неученым, положил много трудов, чтобы это написать. А ныне готовыми полагаю их пред очами твоими, словно трапезу с разнообразными кушаньями или же как рай сладости, исполненный разных плодоносных деревьев.

Итак, если хочешь получить пользу, не медли, но, срывая плоды, непрестанно вкушай их и, помазуя свои раны, словно целебным бальзамом, исцеляй свою душу, чтобы достичь жизни вечной и избежать прелестей извечного врага, который неотступно владеет нами, лишая нас спасения. Да будет так, Господи, да избавимся от лукавого и от Тебя, Сладчайшего Бога нашего, да просветимся Истиной, с Которой Твоя слава и великая милость. Аминь.

Начало, с Богом, первой главы. Первый глас трубы по образу имени Единого Божества, возвещающий нам

СТРОЙ ТЕЛЕСНОГО БЛАГОЧИНИЯ

И вот, с Богом, начну прежде всего рассказывать тебе, как должно идти по сему узкому пути, хотя и тернистому, но быстро приводящему идущего им к миру и бесстрастию, достигнув которых ты, о добрый путник, возрадуешься и возвеселишься, ибо ценою малой скорби пожнешь столь многие и столь прекрасные и добрые колосья. Вкратце же скажем так: обуздаем и свяжем непослушное тело, чтобы оно подчинялось духу, и, начиная с полудня, распределим двадцать четыре часа суток, пределом же положим час седьмой, ибо его благословил Бог.

Когда ты съешь пищу, полагающуюся тебе по уставу (о котором мы скажем ниже), поспи довольное время. Проснувшись же, сотвори вечерню по четкам, а когда закончишь, выпей чашечку кофе в помощь бдению и начинай повечерие, в безмолвии, в темноте, про себя. Прочти и акафист Пресвятой Богородице. Когда и это закончишь, встань, если можешь, прямо и, скрестив руки, ни к чему не прислоняясь, прочти следующую молитву в уме (света же не зажигай, поскольку свет рассеивает ум):

«Господи Сладчайший Иисусе Христе, Отче Боже, Господи милости и всякой твари Содетелю! Призри на смирение мое и прости мне все грехи мои, во все время моей жизни, которые я совершил до сего дня и часа. И пошли Пресвятого Твоего Духа, чтобы Он просветил, направил, очистил, покрыл, сохранил меня и удостоил больше не грешить, но с чистым помышлением служить и поклоняться Тебе, и славословить, благодарить и любить всей душой и всем сердцем Тебя, Сладчайшего моего Спасителя и Благодетеля Бога, достойного всяческой любви и поклонения. Ей, Сладчайшая Любовь, Иисусе, пища и наслаждение моего смирения, сподоби меня просвещения божественного и духовного знания, чтобы, созерцая сладчайшую благодать Твою, с ее помощью перенести мне тяжесть этого моего ночного бдения и в чистоте воздать Тебе мои молитвы и благодарения, молитвами сладчайшей Твоей Матери и всех святых. Аминь».

Итак, стоя, вытянувшись прямо, насколько позволяют силы, своими словами, умом и внутренним гласом возопий о том, что говорит душа твоя и что ведомо тебе самому. Цель этого прошения – подвигнуть щедрого Бога и Его божественное милосердие к любви и состраданию. Если же ослабнешь, устав от стояния, присядь и не допускай, чтобы ум твой оставался в праздности, но направляй его, если движущая сила позволит тебе действовать, к памятованию о небесных божественных предметах, то есть о смерти, адских мучениях и Страшном Суде, и плачь о своих грехах, насколько Господь даст тебе силу плакать. И, обратившись в иную сторону, направь свое мысленное созерцание к раю, думая и размышляя о том, что представляется тебе, и удивись, о дивный, наслаждению праведных и тем божественным дарам, которые Господь и им даровал, и нам уготовал на веки вечные. Обратившись же к благодарению, благодари Бога, благодетеля и подателя всякого блага. Потом, слегка отойдя от усталости, снова встань и так переходи от одного из этих созерцаний к другому, пока не пройдет ночь и не исполнишь всего должного в усердной молитве и молении. А когда закончишь утреню, часы и каноны по четкам, тогда сядь, отдохни и поспи немного, до рассвета.

Затем, когда встанешь, выпей чашку горячего чая с кусочком хлеба или сухарями да принимайся за работу, непрестанно мысленно или вслух читая молитву, как заповедали нам богомудрые отцы: «Ты, тело мое, работай, чтобы питаться, а ты, душа моя, трезвись, чтобы наследовать жизнь вечную».

Если же день праздничный, читай в молчании жития святых, вызывающие сокрушение. Приготовь себе пищу в умеренном количестве и вспоминай слова святых отцов о том, что чрево человеческое подобно чреву свиньи, которое чем больше поглощает, тем сильнее разверзается, так что не насыщается никогда. А если затянешь пояс потуже и принудишь чрево к воздержанию, оно, наоборот, сжавшись, уменьшится. Хоть оно и поболит, и пострадает изза прежней привычки несколько дней, но когда сожмется, то успокоится и усвоит новую привычку.

Кто предается воздержанию, тому довольно 50–70 драми хлеба и небольшой тарелки какогонибудь блюда. Впрочем, смотря по состоянию тела, может понадобиться и меньше и более. Мы, как и отцы, всячески превозносим воздержание. Ты же установи себе меру с рассуждением и, если плоть изза излишества крови будет утеснять тебя, утесняй ее воздержанием. Когда же, обессилев, она умолкнет, тогда грей ее и давай ей отдых. И так вкушая от всех даров Божиих, не осуждай других, но смиряй себя и благодари Подателя всяческих, Который питает всех нас, хотя мы и недостойны.

Да будет тебе известно, о возлюбивший безмолвие и пустыню читатель, что, исполняя этот устав, ты должен затворить двери, так чтобы после полудня никого не принимать для беседы: ни монаха, ни мирянина. Сам не выходи, и другие пусть не приходят к тебе. А кто захочет прийти, пусть подождет до следующего дня. Если послушаешь меня, то знай, что, помимо Бога, важнее всякой иной заботы, даже и любви к ближнему, собственное твое спасение. Ибо какую пользу ты сможешь принести ближнему, если сам помрачишься тем, что сказал другой? Но если пребываешь ты в мире, осияваемый божественным светом, тогда из того, что имеешь, передашь другому и исполнишь заповедь любви Христовой.

Посему прошу, не теряй попусту это драгоценное вечернее время, которое, если хорошо проведешь его, в мире и со страхом Божиим, принесет тебе много плодов, столь прекрасных и дивных, что и сам ты, пораженный, подивишься пользе, происходящей от беспопечительности и от благочиния телесного. И на Пасху, Рождество и масленицу соблюдай тот же чин, питаясь один раз в день, чтобы желудок твой не почувствовал неравномерности, от которой происходят разные изменения телесные, возмущается мирное благочинное состояние членов, а также помрачается душевное зрение, что может принести большой ущерб твоему житию.

Итак, возлюбленный мой, соблюдай во всем меру и совершай путь с рассуждением, тогда сам увидишь великую пользу, которая произойдет для тебя из всего того, о чем сказано. Тогда и меня поблагодаришь немало. А течение времени, если мы с помощью благодати будем трудиться, еще более умудрит трудолюбивого путника, подвизающегося в добродетели ради спасения души своей и любви Христовой. Аминь.

Страницы: 1 2

"..ведь у  человека есть право иметь в себе столько благодати, насколько сильное

искушение он с благодарностью терпит, насколько тяжкое бремя ближнего он безропотно несет..."

"...Попробовать и отступить - деланием не называется. Делание - это когда кто-нибудь

выступит на единоборство, победит, проиграет, приобретет, потеряет, упадет, поднимется, когда преодолеет все и будет продолжать подвиг и битву до последнего дыхания."

"...ты не видишь сколько их падает при каждой произнесенной тобой молитве, сколько обращается в бегство. Ты видишь только, насколько ранят тебя. Но побиваются и они. Им тоже тяжко. Всякий раз, когда мы проявляем терпение, они вприпрыжку убегают и при каждой молитве тяжко ранятся. Итак, не жди во время войны, когда ты мечешь во врагов стрелы и пули, чтобы они метали в тебя мармелад и шоколад."

"...Смиренный, если и тысячи раз упадет, снова поднимается, и падение засчитывается ему как победа. А гордый, как только впадет в грех, впадает и в отчаяние и, ожесточившись, не желает более подниматься. Отчаяние - смертный грех, и радуется ему диавол более всего. Но исповедью оно сразу же рассеивается."

"Искушения - это лекарства и целебные травы, которые исцеляют явные страсти и невидимые наши раны."

Молитва Отца Иосифа  о человеке, которому нужна помощь:

"Подай, сладкое мое дыхание, Христе, жизнь моя, дай благодать Твою этому

рабу Твоему (имя) и избавь его от врагов, которые его окружили, и все рассей, 

и в безмятежность и тишину чудесно преложи, как обычно творит твоя всеназирающая и 

божественная сила. Яко ты помощь и сила, милость и благоутробие,

и Тебе славу воссылаем ныне и в бесконечные веки. Аминь."

Все было сном и исчезло. Это были пузыри, которые

лопнули. Паутина, которая порвалась.

Мы находимся во изгнании и не желаем этого

понять. Не хотим увидеть, с какой высоты упали. А по

нерадению бываем глухими и закрываем глаза, по своей

воле делаясь слепыми, чтобы не видеть истины. Увы

нам, что здешнюю тьму считаем светом, а тамошнего

света, как тьмы, избегаем ради малого наслаждения века

сего, ради малой скорби, которую терпит тело ради та-

мошнего упокоения.

письмо 41

Приобретает не умный, вежливый, красноречивый

или богатый, а тот, кого оскорбляют и кто великодушно

переносит, кого обижают и кто прощает, на кого клеве-

щут и кто терпит, тот, кто делается губкой и очищает

все, что слышит, все, что ему говорят, — каким бы оно

ни было. Он очищается и просветляется более других.

Он достигает высокой меры.

Ибо каждая скорбь, которая приходит к нам — будь

то от людей, или от бесов, или от нашего собственного

естества, — всегда несет в себе соответствующее приоб-

ретение. И кто преодолевает ее с терпением — получает

плату: здесь — залог, а там — все полностью.

письмо 38

Ты меня поднимаешь — я поднимаюсь.

Бросаешь меня — падаю.

Возносишь меня — лечу.

Кидаешь меня — ударяюсь.

письмо 35

Знаешь, как бывает тяжело, когда ты не искушаешь,

а тебя искушают? Ты не крадешь, а у тебя крадут? Ты

благословляешь, а тебя проклинают? Ты милуешь, а те-

бя обижают? Ты хвалишь, а тебя осуждают? Приходят

без причины, чтобы тебя обличить, постоянно говорят,

что ты в прелести — до конца твоей жизни. А ты знаешь,

что всё не так, как они говорят. И видишь искусителя,

который ими движет. И каешься и плачешь, как вино-

ватый в том, что ты такой.

Это самое тяжелое. Поскольку воюют с тобой и они,

и ты воюешь сам с собой, чтобы убедить себя, что всё

так, как говорят люди, хотя это не так. Видишь, что ты

абсолютно прав, и убеждаешь себя, что ты не прав.

Бить себя палкой, пока не заставишь себя называть

свет тьмой и тьму светом. Чтобы не было никаких прав.

И чтобы окончательно исчезло превозношение. Стать

безумным в полном разуме.

Видеть всех, когда тебя никто совсем не видит. Ибо

тот, кто станет духовным, всех обличает, не обличаемый

никем. Все видит. Имеет глаза свыше, а его не видит

никто.

У добродетели нет колокольчика, который бы звонил

и вызывал у тебя желание оглянуться, чтобы ее увидеть.

письмо 42

 Старец Иосиф Исихаст

Часть 1. Письма к  монашествующим и мирянам

11  «Я, когда пришел на Святую Гору, нашел многих из отцов в делании и созерцании»

Когда любовь нашего Господа распалит душу человека, мера более не имеет над ним власти, и он выходит за пределы ограничений. Поэтому она «вон изгоняет страх» и, если он чтото пишет, если чтото говорит, впадает в неумеренность. Но что бы он ни говорил в это благодатное мгновение, перед пламенным сиянием божественной любви всего, что он говорит, мало. Затем, когда сократится сердце и облако отойдет восвояси, тогда приходит черед мерки и он ищет меры ради рассуждения.

Итак, все, что я вам написал, было сказано с одной целью: чтобы согреть теплоту вашей души, чтобы побудить вас к ревности и вожделению нашего сладчайшего Иисуса. Как и в войсках делают полководцы, которые рассказывают о подвигах доблестных воинов и этим понуждают их воевать мужественно.

И жития и слова святых, которые они написали и оставили нам, имеют ту же цель. Также и душа, которую Бог создал таким образом, если не слышит часто о таковом высоком и чудесном, то впадает в сонливость и нерадение. И только этим – чтением и полезными повествованиями она прогоняет забвение и обновляет старое здание.

Я, когда пришел на Святую Гору, нашел многих из отцов в делании и созерцании. Старых и святых людей.

Был старец Каллиник. Прекрасный подвижник. Сорок лет затворник. Упражняющийся в умном делании и вкушающий мед божественной любви, бывший и для других полезным. Он вкусил восхищение ума.

Пониже его жил другой, старец Герасим. Превосходный безмолвник. По происхождению хиосец1. Удивительный подвижник. Упражняющийся в умной молитве. Девяноста лет. Жил на вершине пророка Илии2 семнадцать лет; борясь с бесами и страдая от непогоды, пребыл непоколебимым столпом терпения. У него были непрекращающиеся слезы. Услаждаемый помышлением об Иисусе, совершил он свою беспопечительную жизнь.

Повыше был старец Игнатий, незрячий много лет. Долгие годы духовник. Старец девяноста пяти лет. Молящийся умно и непрестанно. И изза молитвы уста его испускали благоухание, так что беседа с ним вблизи его уст доставляла радость.

Был и другой, еще более удивительный, у святого Петра Афонского3 – отец Даниил, подражатель Арсения Великого. Крайне молчаливый, затворник, до конца дней служивший литургию. Шестьдесят лет он ни на один день не помышлял оставить божественное священнодействие. А в Великий пост во все дни служил преждеосвященные литургии. И, не болея до последних дней, скончался в глубокой старости. А литургия его продолжалась всегда три с половиной или четыре часа, ибо он не мог от умиления произносить возгласы. От слез перед ним всегда увлажнялась земля. Поэтому он не хотел, чтобы ктото посторонний находился на его литургии и видел его делание. Но меня, поскольку я очень горячо его просил, меня он принимал. И каждый раз, когда я ходил к нему, три часа шагая ночью, чтобы предстоять при этом страшном воистину божественном зрелище, он говорил мне одно или два слова, выйдя из алтаря, и сразу скрывался до следующего дня. Он совершал до конца жизни умную молитву и всенощное бдение. У него и я взял устав и нашел величайшую пользу. Ел он двадцать пять драми4 хлеба каждый день и весь возносился ввысь на своей литургии. И пока земля у него под ногами не превращалась в грязь, не заканчивал литургию.

Были и многие другие созерцательные отцы, которых я не удостоился увидеть, так как они скончались на год или два раньше. И мне рассказывали об их удивительных подвигах, поскольку я этим интересовался. Шаг за шагом обходил горы и пещеры, чтобы найти таковых. Потому что мой старец был добрым и простым, и после того как я приготавливал ему пищу, он давал мне благословение на поиск таких примеров, полезных для моей души. А когда уже я его похоронил, тогда обследовал весь Афон.

Был один в некой пещере, который должен был плакать семь раз в день. Это было его делание. А ночь целиком проводить в слезах. И возглавие его было всегда мокрым. И его спрашивал служивший ему, который приходил два–три раза в день, ибо он не хотел иметь его рядом с собой, чтобы тот не прерывал его плач:

– Старче, почему ты столько плачешь?

– Когда, дитя мое, человек созерцает Бога, от любви у него текут слезы, и он не может их удержать.

Были и другие, меньшие: отец Косма и иные. И великие, и если ктото захочет о них написать, ему потребуется слишком много бумаги.

Сейчас все они умерли здесь и живут вовеки там.

А сегодня не слышно ни о чем подобном. Ибо множество материальных попечений и забот и почти совершенное пренебрежение трезвением завладели людьми, и многие не только не хотят найти, узнать, делать это, но, если услышат, что ктонибудь говорит о чемто подобном, сразу враждебно восстают против него. И считают его неразумным и глупым, потому что жизнь его не похожа на их и вменилась им в посмеяние.

И происходит нечто подобное бывшему во времена идолопоклонства. Тогда, если ты поносил идолов, тебя побивали камнями и со злобой предавали злой смерти. А теперь каждая страсть занимает место идола. И если ты обличишь и осудишь страсть, которой, как ты видишь, все побеждаются, то все кричат: «Побейте его камнями, ибо он оскорбил наших богов!»

Последнее: поскольку я никого не принимаю, ни для кого не делая исключений, и даже слышать не хочу, как живут или что делают мир–монахи, я всегда – мишень для осуждения. А я не прекращаю днем и ночью молиться об отцах и говорить, что они совершенно правы. Только я не прав, когда соблазняюсь изза них. Ибо они видят глазами, которые им дал Бог. Разве не буду не прав и виноват, если скажу: «Почему они не видят так, как вижу я?»

Бог всяческих да помилует всех по молитвам преподобных богоносных отцов.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

...Мы были бутонами, стали цветами. Опали лепестки, их

разметал ветер, и нас забыли. Яко сено изсхох, и цвет

его опал. Итак, что остается с нами? То, что мы сделали

и послали для другой жизни, только это и остается це-

лым. Никто этого не отнимет. Никто не сможет этого

забрать.

Старец Иосиф Исихаст

Вместо предисловия

Помню, мне было девятнадцать лет, когда я отправился в Сад нашей Пресвятой1, на Святую Гору. Путь этот, ведущий к монашескому житию, указала мне моя добродетельная и монахолюбивая мать, ныне монахиня Феофания.

В первые годы бедствий оккупации, когда я ради работы бросил школу, в одну из двух старостильных церквей3 Волоса4 пришел приходским священником иеромонах–святогорец. Он принадлежал к братии старца Иосифа Исихаста, как сам его называл. Этот иеромонах стал для меня в то время драгоценным советчиком и помощником в моей духовной жизни. Я избрал его своим духовным отцом и, благодаря его беседам и советам, вскоре начал чувствовать, как сердце мое удаляется от мира и устремляется к Святой Горе. Особенно когда он мне рассказывал о жизни старца Иосифа, чтото загоралось во мне, и пламенными становились моя молитва и желание поскорее узнать его.

Когда наконец подошло время, в одно прекрасное утро, 26 сентября 1947 года, кораблик потихоньку перенес нас из мира к святоименной горе, так сказать, от берега времени к противоположному берегу вечности.

У причала скита Святой Анны нас ожидал почтенный старец отец Арсений.

– Ты не Яннакис из Волоса? – спросил он меня.

– Да, старче, – говорю ему я, – а откуда вы меня знаете?

– А старец Иосиф узнал это от Честного Предтечи, – говорит он. – Он явился ему вчера вечером и сказал: «Посылаю тебе овечку. Возьми ее к себе в ограду».

Тогда моя мысль обратилась к Честному Предтече, моему покровителю, в день рождества которого я родился. Я почувствовал большую признательность ему за эту заботу обо мне.

– Ну, Яннакис, пойдем, – говорит мне отец Арсений. – Пойдем, потому что старец ждет нас.

Мы поднялись. Какие чувства охватили меня! Ни у кого не хватило бы сил их описать.

В тот вечер в церковке Честного Предтечи, высеченной внутри пещеры, я положил поклон послушника. Там, в полутьме, душа моя узнала только ей ведомым образом светлый облик моего святого старца.

Я был самым младшим из братии по телесному и духовному возрасту. А старец Иосиф был одной из крупнейших святогорских духовных величин нашего времени. Я пробыл рядом с ним двенадцать лет, обучаясь у его ног. Столько он прожил после моей встречи с ним. Бог удостоил меня служить ему до его последнего святого вздоха. И он был поистине достоин всяческого услужения в благодарность за его великие духовные труды, за его святые молитвы, которые он оставил нам как драгоценное духовное наследство. Я убедился в том, что он был подлинным богоносцем, превосходным духовным полководцем, опытнейшим в брани против страстей и бесов. Невозможно было человеку, каким бы страстным он ни был, находиться рядом с ним и не исцелиться. Только бы он был ему послушен.

Для монахов старец Иосиф выше всего ставил христоподражательное послушание. Для мирян отдавал предпочтение умной молитве, но всегда по указанию опытных наставников, ибо насмотрелся на прельщенных людей. «Ты видел человека, который не советуется или не исполняет советы? Погоди, вскоре увидишь его прельщенным» – так часто говорил он нам.

В соблюдении нашего подвижнического устава старец был предельно строг. Всей своей душой он возлюбил пост, бдение, молитву. Хлебушек и трапеза – всегда в меру. И если знал, что есть остатки со вчерашнего или позавчерашнего дня, то не ел свежеприготовленную пищу. Однако к нам, молодым, его строгость относительно питания была умеренной, потому что, видя столько телесных немощей, он считал, что должен оказывать нам снисхождение. Но его терпимость, казалось, как бы вся исчерпывалась этим снисхождением. Во всем остальном он был очень требователен. Не потому, что не умел прощать ошибки или терпеть слабости, но желая, чтобы мы мобилизовывали все душевные и телесные силы на подвиг. Ибо, как говорил он, «тем, что мы не отдаем Богу, чтобы этим воспользовался Он, воспользуется другой. Поэтому и Господь дает нам заповедь возлюбить Его от всей души и от всего сердца, дабы лукавый не нашел в нас места и пристанища, где мог бы поселиться».

Каждую ночь мы совершали бдение. Это был наш устав. Старец требовал, чтобы мы до крови подвизались против сна и нечистых помыслов. Сам он совершал бдение в темноте в своей келлийке, с неразлучным спутником – непрестанной умной молитвой. И хотя он уединялся там, внутри, мы видели, что он знает о том, что происходит снаружи – каждое наше движение и каждый шаг. Ему было достаточно просто взглянуть на нас, чтобы прочитать наши помыслы. И когда он видел, что мы нуждаемся в духовном ободрении, рассказывал о разных удивительных подвигах афонских отцов. Он был очень искусным рассказчиком. Когда он говорил, хотелось слушать его бесконечно. Однако, несмотря на его природный дар повествователя, когда речь заходила о божественном просвещении, о благодатных состояниях, он часто, казалось, испытывал огорчение изза того, что бедный человеческий язык не мог помочь ему выразить глубину его опыта. Он оставался как бы безгласным, как будто находился далеко от нас, будучи не в силах говорить о том, что обретается на неведомой, пресветлой, высочайшей вершине тайных словес, там, где пребывают простые и непреложные, неизменные и неизреченные тайны богословия.

Мой старец не изучал богословия, однако богословствовал с большой глубиной. Он пишет в одном из писем: «Истинный монах, когда в послушании и безмолвии он очистит чувства и когда успокоится его ум и очистится сердце, принимает благодать и просвещение ведения и становится весь светом, весь умом, весь сиянием и источает богословие, записывая которое, и трое не будут успевать за потоком благодати, изливающейся, подобно волнам, и распространяющей мир и крайнюю неподвижность страстей во всем теле. Сердце пламенеет божественной любовью и взывает: «Задержи, Иисусе мой, волны благодати Твоей, ибо я таю, как воск». И оно действительно тает, не выдерживая. И ум восхищает созерцание, и происходит срастворение, и пресуществляется человек, и делается единым с Богом, так что не знает или не может отделить себя самого, подобно железу в огне, когда оно накалится и уподобится огню».

Из этих слов видно, что божественный мрак, озаряемый нетварным светом, не был для него неведомой и неприступной областью, но был известен ему как место и образ присутствия Бога, как тайна неизреченная, как свет пресветлый и яснейший. И это потому, что мой старец умел молиться. Часто, когда он выходил из многочасовой сердечной молитвы, мы видели его лицо изменившимся и светлым. Совсем не удивительно, что тот свет, которым постоянно освещалась его душа, временами явственно освещал и его тело. Впрочем, нимб святых – это не что иное, как отблеск нетварного света благодати, который светит и сияет в них, подобно золоту.

Чистота старца была чемто удивительным. Помню, когда я входил вечером в его келлийку, она вся благоухала. Я ощущал, как благоухание его молитвы наполняло все, что его окружало, воздействуя не только на наши внутренние, но и на внешние чувства. Когда он беседовал с нами о чистоте души и тела, всегда приводил в пример нашу Пресвятую.

– Не могу вам описать, – говорил он, – как любит наша Пресвятая целомудрие и чистоту. Поскольку Она – Единая Чистая Дева, то и всех таковых нас любит и желает.

И еще он говорил:

– Нет другой жертвы, более благоуханной перед Богом, чем чистота тела, которая приобретается кровью и страшным подвигом.

И заканчивал словами:

– Поэтому понуждайте себя, очищая душу и тело; совершенно не принимайте нечистых помыслов.

Если говорить о молчании, скажу, что он не произносил ни слова без нужды. Особенно во время Великого поста, когда они были вдвоем с отцом Арсением и хранили молчание целую неделю. Говорили только после субботней вечерни до воскресного повечерия и затем молчали целую неделю. Объяснялись жестами. И поскольку старец узнал, как велика польза от подвига молчания, то и нам запрещал разговаривать между собой; только ради крайней необходимости он позволял нам нарушать молчание. Когда он посылал когото из нас для выполнения некоторого «служения» за пределы нашего исихастирия5, то не разрешал нам говорить ни с кем. Помню, когда я возвращался, он всегда устраивал мне строгий допрос, сохранил ли я совершенное послушание и молчание. За нарушение в виде двух–трех слов моя первая епитимья была двести поклонов.

Страницы: 1 2