хочу сюди!
-
-
48 років, телець, познайомиться з хлопцем у віці 45-55 років
Замітки з міткою «роман»
Й. Линк "Франкфуртский крест", роман. Глава 9
- 18.12.10, 00:13
.9.
Вблизи Касселя, у ответвления Фрицлар-Запад Петер попросил друга ненадолго возвратиться во Франкенберг. Он желал ещё раз свидеться с аптекаршей.
-- Туда и сюда,-- вздохнул Августин,-- одна нога здесь, другая там, иначе... впредь будет все по-моему.
Они медленно покатили назад. "Мерседес" хрипел, но не чадил.
-- Как там было с Альбертиной? рассказывай дальше. Итак, ты очутился в лавке Анди.
-- Я тайком выгдялывал из-под стойки с платьем. Анди кивал ей. Альбертина просто взирала на него. Я любовался ею. Он пальцем перебирала платья-- и столкнулась с Катариной. Катарина прижала меня к полке с сорочками.
-- Что за переполох?-- спросила Катарина. Она разыгрывала возмущение.-- Оставь в покое молодого человека!
-- Эта вовсе здесь ни к месту,-- сказала Катарина пугливому Анди, который нервно рылся в выдвижном ящике.
-- Не заморачивайся чужими проблемами, моя милая детка,--сказала Альбертина, примеряя к груди платья, испытывала ткани.-- Меня несколько заботит твоя фигура. На самом деле ты не стройна.
Катарина бросилась на неё.
-- Повтори, что сказала, гордячка... Неряха!
-- Ах, боженька, повторения твоей проблеме ни к чему.
Она повесила платья на стойку.
-- Впрчем, я зовусь Альбертиной.
Она улыбнулась мне. Я ковырял пальцем в собачьем ухе. Катарина ни с того ни с сего расхохоталась-- и закашлялась.
-- Ну и штучка,-- пропыхтела она.
Она внезапно протянула руку Альбертине.
-- Я Катарина. Однажды пасхальным утром в одном пансионе в Андалузии услышала я, как постоялицы чудесными их голосами кликали горничную. Это имя парило во всём доме, столь красиво, столь светлым утром. Оно прикипело к сердцу моему. Я отставила своё старое имя. Впредь не Ильзе. Нет. Катарина.
-- А я,-- ликовала Альбертина,-- ... угадай, как я раньше звалась?!
-- Выглядишь как Дагмар.
-- Нет.
-- Ангелика?
-- Нет.
-- Мехтхильд?
-- Нет. Уте! И ничего впридачу.
Обе дамы крепко обнялись. Сомкнувшись, они кружили, натыкаясь на стойки. Я смеялся. Анди за компанию озабоченно улыбался, ради поощрения привлекательной клиентки. Дамы, прыская, оправили свои платья.
-- Выпьем по такому случаю,-- предложила Альбертина.
Анди состроил мину. Снова ничего, подумал он.
-- Приглашаю вас.
Она посмитрела на меня. Катарина потянула меня за рукав от прилавка.
-- Твой пёс!
Анди высоко поднял его. Катарина зажала жёсткую игрушку подмышкой.
-- Вот как я познакомился с Катариной.
-- А теперь ты взираешь на юг, на Франкенберг?
-- Я взираю на опыт к теории. Злобными кажутся мне мыслители, которые важничают.
-- Тогда, прошу, прочти мне что-нибудь красивое.
-- И впрямь, Августин? Итак, ладно.
Августин поскорее припарковался. Петер достал из чемодана Ханса Хенни Йаанна (http://de.wikipedia.org/wiki/Hans_Henny_Jahnn ,немецкий писатель, реставратор, музыкант,-- прим.перев.)
"Чей конь первым заржет новому солнцу, тому стать выборным царём. Был у Дария конюх. Обарис. Когда семеро разошлись, ему молвил Дарий, о том, что меж ними решено было, измысливая свою речь изо лжи и правды:"Коль ты умный человек, коим всегда притворялся, что тебе ещё надо доказать, то устрой так, чтоб Мы, а не кто иной, обрели чин. Обарис ответствовал: "Коль это, о Господин, разумению моему под силу, то ты останешься доволен мною, будь спокоен. Разумение надёт путь ко средству. Время года не против затеи". Нетерпеливо обрушился на него Дарий со следующими словами: "Коль ведомо тебе средство, то примени его, да не медли, иначе с утром придёт разочарование". Как только минула ночь, потянулись ожидавшие вон, сопровождаемые своими ближайшими друзьями, которые считали своим правом выйти и устроиться пораньше, до восхода. Конь Дария был влеком под уздцы Обарисом. Одну руку прятал конюх во складках своих штанов. Когда на него падал чужой взгляд, Обарис вынимал руку и трогал ладонью ноздри жеребца. Тот пару раз старательно втянул воздух, воздел затем голову-- и начал радостно, томительно ржать, как полагали, восходящему солнцу. Вот так было решено, что сыну Гистаспа стать царём. Обарис ржанье вызвал тем, что в конюшне сунул руку во влагалище кобыле, а на месте сбора натёр слизью ноздри жеребца, который, отчётливо распознав милый запах, голосом своим пожелал приветить невидимую возлюбленную".
-- Ты думаешь об Альбертине?
-- Она, собственно, слишком стара. Зачем закрывать глаза на это?
-- Только вперёд.
-- Возбуждённое животное в рассветных сумерках...
-- Дальше, прошу. Что ты намыслил сделать?
-- Мы могди бы прихватить инструмент--и вечером завалить в кабак. И мы без тебя обойдёмся.
-- Чтоб я не смеялся.
-- Представляю себе, подвальное окно на заднем дворе перегорожено поперечной штангой. Я кладу на землю домкрат, давлю на него-- и штанга разлетается вдребезги. Шум по всему двору. Я потею--и сразу же иду за стойку чтоб испиить минералки. Съедаю бутерброд с ветчиной, вдобавок-- крутое яйцо, и осматриваю тихое помещение, в котором я часто напрасно одидал дам. Под прилавком стоят пивные бокалы и рюмки с монетной мелочью. Я вытаскиваю выдвижные ящики. Ложкой могу взломать музыкальный автомат. Там многим не поживишься. Эта публика скупится на музыку. "Флиппер" ("дельфин", кассу?-- прим.перев.) могу взломать двумя отвёртками. Всё нет оказии.
-- Что было с Альбертиной, дитя человеческое?
-- Мы минули арку ворот-- и ступили на скупо освещённый, вымощенный досками путь, который вёл к лестнице. Здесь цветной расстрелял гражданского проверяющего. Гамбиец, которого разыскивали за торговлю наркотиками, он нелегально жил в ФРГ. С ножом он преследовал другого -- и был задержан полицией. "Полиция, не двигаться, стоять!"-- крикнули они, и несколько раз повторили то же требование по английски. Однако, он молниегосно вывернулся-- и ткнул одного из сотрудников ножом. Тот стрелял холостыми.
-- Хватит об этом. Итак, что случилось?
-- Стены дома были исчёрканы рисунками. В самом низу дети писали поверх них свои каракули и карикатуры. В углу-- потрёпанный автомобиль, обрызган множеством красок. Посреди, из множеством трав и овощей засаженной грядки, высился могучий каменный клык. Пара влюблённых в интимных обьятьях. Я было сроднился с этим двором.
-- У лестницы,-- молвил Августин,-- которая ведёт к кабаку, я однажды оставил Эльвиру. Долгой верёвкой она была привязана к перилам так, чтом могла немного ходить взад и вперёд. От дождя её хранил навес, который был загромождён ящиками из-под минеральной воды и кальвадоса. Седло было снято, на спину её наброшена шертсяная попона.
-- Итак. Фридрих приветстовал нас и признательно взглянул на Альбертину. Я был польщён.
Августин стонал. Картины мелькали, проносились в его воображении. Тихие аудитории, бесконечные книжные полки, поля. Его глаза крепко присосались к густым, чёрным следам, которые уводили в сторону.
Некоторые столы были заняты. Здесь и там-- приборы да салфетки. Одна парочка сидела наизготове у только что доставленного им спагетти. Они судорожно пытались не втыкать свои вилки одновременно в общую салатницу.
-- Что случилось? Договаривай наконец.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 
0
Й. Линк "Франкфуртский крест", роман. Глава 8
- 11.12.10, 23:02
.8.
-- Я жажду бесконечности. Или неделимого.
-- Я же тоскую по ближнему.
-- По низкому?
-- По возвышенному.
-- По Ничто?
-- Я жажду мужчин и женщин.
Петер приотворил окно. Хмарь поползла салоном.
-- Что остаётся думать, чувствовать, делать? Знакомо тебе это?
-- Всё истощено.
-- Уже было так однажды.
Внезапно перед ними возник во всей красе складный "пульк" (тобогган или индейскиесани, влекомые лыжником, здесь-- неповоротливый прицеп--прим.перев.) Хорошо бы, коль двинулся, да --палочками, палочками (лыжными-- прим.перев.)Потянулся дальше. Собирал себе различнейшие моментики-- ходил по-шахматному. Выпустил когти наконец-- и остался на месте.
-- Есть буйство в детскости.
-- Вот что ты знаешь на самом деле: под больным стонут нити простыни.
-- Довольно лишь поверить в это.
-- Жажда, которая приводит к тому, что интимное обращается в неизвестное. Осторожно! Там стоят идиоты!
Августин хладнокровно жахнул по тормозам.
-- Они легли рядом, представь себе. Штучная работа. А мы едем в Касель.
-- Будь спокоен, мой любезный. Где-нибудь там, под Франкфуртским крестом, мы затеряемся.
-- Этой ночью?
-- С глазу на глаз с ночью, будь совершенно спокоен.
-- Но и в ночи-- светлейший день, ты не находишь?
Они накрепко засели. Пробка замерла. Вертолёт пролетел над ними вперёд.
Впереди появился просвет, затор тронулся-- и наконец рассосался. Поехали дальше. "Форд" взобрался козлом на "мазду". На боковых линиях разметки ,вытянувшись, лежали рядом двое господ. Один в синем, другой в коричневом костюме. Связанные изящной серой нитью.
-- Дай газу!-- пыхтел Петер.
Августин ударил по педали-- и сани покорно стали на дыбы.
-- Они посмотрели на меня-- и от их взгляда я на миг ощутил себя в глубоком ладу с собою.
Петер и Августин прижимались друг к другу, пока мчались по автобану.
-- Иногда в моих снах раздаётся топот,-- продолжал Петер.-- Ходет один, в сапогах, по моих мнам, думаю я-- и просыпаюсь.
Авкустин указал на пашню.
-- Мы уже на взморье.
-- И вкруг нас глубокая тишь.
-- Мы на берегу ожидаем свои желанья.
-- Моря наступают.
-- Реки?
-- Долины.
-- Горы?
-- Леса.
-- Равнины?
-- Они населены людьми, зверьми, духами и чудовищами.
-- Но я не вижу мимоходом милого лица Альбертины. Езжай потише, пожалуйста. Я высматриваю её, знаешь?
-- Уже. Она спит?
-- Она на двадцать лет старше меня.
-- Что поделать.
-- Её лицо молчит.
-- Обьятия. Ласки. Шёпот. Смех. Тишина. Что это?
-- Её малелькие ступни обнюхивают изнутри складки простыни.
-- Да, это знакомо.
-- Я осмеливаюсь направить свои холодные ступни к её, чтоб они повеличались пара с парой.
-- Женщина действительно иногда остаются верными одному.
-- Кто они, женщины?
-- Божественны, когда они шепчут нерифмованное.
-- Шорох в постели столь интимен, не правда?
-- Я ощущаю себя под контролем.
-- Время сторожит нас.
Августин резко затормозил.
-- Смотри в оба, через считанные километры закончится лето.
-- Пожалуйста, не волнуйся, езжай скорее. Ну, жми на газ!
-- Как прикажешь.
-- Она была в моей комнате. Лампа свисала с полки. Мы сливались воедино.
-- Её прежде трахали?
-- Никогда. Мы лежали в моей постели. Наши слова нищенствовали среди наших членов. По радио-- старые шлягеры.
-- Куда, бывает, бегут волны музыки, там чистое безумие.
-- Наш шёпот дополнял полумрак. Мы ворочались зажмурившись.
Петер медленно ворочался на сиденьи туда-сюда.
-- Наши шёпот становился всё пуще. Внезапно с её уст сорвался вздох.
Август застонал.
-- Я за модные оттенки.
-- Жизнь. Нравится мне.
-- Это хорошо, что мы были рождены.
-- Думаю о твоей кошке, которая с голоду безумно скачет по стенам и дверям.
-- Мы ещё сегодня заедем к ней.
-- Мне бы хотелось не забыть об этом.
-- Сон нежелателен. Мне включить свет?
-- Зачем? Он просветит нам ладони-- и больше ничего.
-- Нас сопровождает резкая усталость, ты её замечаешь?
-- Мы едем по молу к морю.
-- Это хорошо. Он очень далёко выдаётся в море, и он повторяет рельеф дна.
-- Над нами кричат птицы.
-- Ночные мосты.
-- Впрочем, море очень старо.
-- Берег усеян лежащими экспертами-- они впрыскивают смертельные инъекции воде.
-- Так покойно моё тело.
-- Я внемлю красноречивым вздохам Альбертины рядом со мной.
-- Я за то, чтоб отворит дверцы свои.
-- Одну за другим?
-- Страшусь, что мне навстречу выйдет то, что я забыл.
-- Я чувствую, что стал мужчиной.
Августин взглянул на свои брюки.
-- Я бы желал с тяжёлыми, упитанными яйцами покрывать дам.
-- В чёрные облака на срамный холм Альбертины. Так, что, кажется, улыбками щель её расплывается.
-- Мужчина и женщина.
-- Ночь полна мошек.
-- Самолёты порхают над волнами.
-- Мы всё удаляемся по молу в открытое море.
-- Бесчисленные поцелуи вершатся под покровом.
-- Ты идёшь со мной.
-- Я совершенно спокоен.
-- Прошу тебя, не вынимай рук из карманов.
-- Я за то, чтоб околдовать тебя.
-- Петля на моём горле.
-- Я в курсе.
-- Будучи неудовлетворёнными, таковы мы есть, давим на каждую кнопку.
-- Прозрачные любовники тянутся мимо с тихим ветром.
-- Ты ревнив?
-- Не беспокой меня.
-- Мы выкрали у мира самих себя.
-- Наши пальцы обучаются новому пению и ощупывают законы темноты.
-- Спокойной ночи, история.
-- Что значится в плане игры?
-- ... Отставить!
-- Посекундно меняется то, что мы привыкли называть и считать программой.
-- Приди, сокрытая подруга!
-- Мы не только разбиваться умеем.
-- Гляди, море всё выше.
-- Почему медлишь?
-- Мы можем направиться точно к месту и ко времени кораблекрушения.
-- Но я постоянно промахиваюсь, в пользу картиночек.
-- Ночь тихо станет тихо полистывать мои любовные книги. Я не решаюсь в одиночку читать их. Или должен был решиться?
-- Но так не пойдёт, милейший?
-- Почему?
-- Ты оставил свои руки на железнодорожном вокзале.
-- Действительно. Никто ими не озабочен.
-- Они посереют от тамошнего чада.
-- Ты совсем близко. Свободна от меня.
-- Жизнь станет расчётливее, верится иногда мне.
-- К тому же заузится она.
-- Как бы тоньше от всяческих томлений.
-- Я нахожу хорошими те твои брюки, которые обтягивают зад.
-- А я-- твои слова, хотя в них ничего атмосферического нет.
-- Просты и прозрачны как вода.
-- Выбракованы.
-- Где-то по мне висит телефон, в некоей глубокой шахте. Из складок темноты раздаётся трель--и минает моим телом.
-- У нас нет времени на чуждые сигналы.
-- Сколь глупо, бывает, женщины воспринимают наши тяготы.
-- Да и мы тоже не сверхотзывчивы.
-- К тому же, по-прежнему нам не хочется видеться слишком часто.
-- Я столь полон этими часами.
-- Я бы не желал покончить с собой. Прости меня. Кому мне ещё поведать об этом? То-то понимаю: я-- некая неизвестная болезнь.
-- Против всего найдётся средство.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
0
Й. Линк "Франкфуртский крест", роман. Глава 6
- 08.12.10, 00:49
.6.
--И что же, зарабатываешь рассказами?
-- Прошу, не расспрашивай.
-- Ты всё лето по провинции разъезжал?
-- Я попался полицейским. Это случилось со мною во Франкфурте, не смог увернуться. Имя, спросили они меня. Августин, ответил им. На стене висел плакат с разыскиваемыми. Пятнадцать лиц. Мужчины и женщины. В каждое лицо воткнуто по цветной стрелке "дартс". Фамилия? Я молчал и смотрел мимо сотрудника в отражающее моё лицо стекло старого шкафа. Проехался патруль. Двое боязливых толстяков на своих гордых конях.
-- Род деятельности?
-- Расказчик.
Сотрудник кивнул. Этого я ожидал.
-- Что ещё?-- спросил я.
-- Пожалуйста, разденьтесь по пояс. Вы не желаете назвать мне свою фамилию?
-- Брюки тоже?
-- Пожалуйста, опорожните ваши карманы.
-- Я не вор.
-- Можете одеться. Куда вы теперь поскачете?
-- Без понятия. Если Эльвира фыркает ,прядёт ушами и запрокидывает голову назад, я отпускаю поводья. Надеюсь, лошади это по нраву. Я неохотно оставляю её без присмотра.
-- Мы ей дали немного овса и хлеба. Не беспокойтесь. Кошка сожрала порцию моего собачьего корма. У меня другого не было.
-- Я невольно вздрогнул. Было ведь прежде. Мне пришёл на ум пёс, о котором я было мечтал, о нём я уже часто рассказывал тебе. Он было вырвался-- и запетлял впереди, чтоб я не шёл дальше. У него на седалище было приметное пятно. Оно бостро увеличивалось и темнело, наконец, пока не распространилось по всей шерсти до шеи. Когда я его кликал, тот срывался с места-- и больная шерсть валилась с него клочьями. Голова оставалась невредимой. А тело-- плоть в струпьях.
Такое только во сне привидится. Голый пёс бежит с умыслом, ты хочешь собрать за ним шерсть, а он бешено петляет. Наконец, ты догоняешь его. Дрожащее живитное пялится на тебя, но ты по пути растерял его шерсть. Ты мямлишь извинения, а зверь смотрит на тебя добрыми глазами и трогает твои колени рыжей лапой.
Августин был смятён.
-- Быть тому,-- вздохнул он.
-- Чего от тебя хотели полицейские?
-- Не знаю... я царапал себе подбородок. Там был твёрдый прыщик. "Мне вот пришло на ум, то ли о зверях надо говорить "едят",-- без тени усмешки спросил меня служащий. "Звери, они жрут,-- медленно вымолвил я.-- Хорошо бы присматривать за ними". А он мило так прислушивался.
Служащий кивнул.
"Мне можно идти?"
Сотрудник красноречиво прижмурился.
-- На дворе стояла Эльвира, жевала овёс, который ей терпеливо, за горстью горсть, из голубой спортивной холщовой сумки подавала секретарша. Розвита тёрлась о ноги своей подруги по играм. Годы кряду собака пребывала в шоке. Он бегала лишь кругами, случись непредвиденное обстоятельство-- она бешено прыгала, огромным скачком в сторону покидала круг-- и, вереща, царапала случайно подвернувшиеся объекты: деревья, стены домов, прохожих. Лишь вблизи лошади обретала она полный покой.
Венгерская учёная кобыла Кинсем никогда не выходила на бега без своей кошки, вычитал я где-то.
Кошка неделю было просидела зажатой в простенке. Чтоб её вызволить, пожарникам пришлось снести полкрыши гаража. Я волновался за животное. Меня спрашивали, моя ли кошка. Естественно, теперь она была моей. Тогда, мне говорили, вы должны компенсировать нам ущерб: наш выезд и крыша. Хорошо, согласился я-- и убрался в другой город.
Мой упакованный багаж лежал у дерева. В окнах посюду-- любопытные лица.
-- Что за мокрая морда, --сказала мне секретарша.
Я дружески трепал Эливиру по гриве. Я проверил багаж, и с двумя корзинами приторочил его к тылу седла.
-- Идём, Розвита,-- сказал я. И она пошла дальше.
Я усадил кошку на багах, где она решилась остаться. Я заботливо собрал остатки овса и хлеба, сунул всё в суму.
-- Где это я,-- спросил было у служащего, который с коллегой провожал меня со двора.
Они испуганно взглянули на меня: "Во Франкфурте? Вы не знали этого?"
Один из них порылся в кармане пиджака,-- и дал мне пятимарковую банкноту. Я поблагодарствовал. Затем ослабил повод, глянул на Розвиту-- и повёл лошадь по улице. Я был во Франкфурте.
-- А прежде?
-- Я обеспечивал рассказами часть провинции.
-- Ради карманных денег.
-- Разумеется. Лошади нужен овёс, говорил я. Когда это не действовало, я говорил, что лошади нужно к ветеринару. Люди поражались, однако, не платили. Посматривали вдаль, словно ждали моей ярмарки или зверинца, от которых будто я отбился. Хлебом они меня наделяли охотно. Один учител дал мне совет: "Рассказывайте им местные истории, их они слушают охотно".
Этого я не желал.
Августин отпустил газ. Автомобилям сзади, это было на B3, пришлось тормозить. Он испуганно снова вдавил педаль.
-- Как ты познакомился с Альбертиной?
-- Ты эту историю давно знаешь.
-- Всё равно, расскажи её ещё раз. Здесь, на колёсах, всё слушается иначе.
-- Позднее лето!... или что-то похожее я тебе расказывал. Во Франкфутре было довольно неуютно. Холодновато для такой поры. Проливной дождь, это я точно знаю.
На чём я остановился? Итак, Катарина, среднего роста, жирная, молодая. Короткая стрижка, осветлённые волосы. В неброском светлом дождевике.
-- Почему-то Катарина? Я думал, ты кое-что об Альбертине...
-- Прощу, слушай. Катарина свирепо крутанула стеклянную дверь "Дрезденского банка"-- и резко шагнула наружу.
Подмышкой она зажимала большого плюшевого пса. Она всегда так перелетала банковский барьер, который выглядел крайне тощим. Два года назад она была изнасилована.
-- Как это могло произойти? Катарина ногами б убила любого мужчину. ("k.o." в тексте оригинала, "kick off" (англ.)?-- прим.перев.)
-- Ей угрожали ручной гранатой. Ей требовались деньги. Всегда ей нужны были деньги, деньги, деньги. Она искала работу по объявлениям. Один тип позвонил ей, назначил встречу в некоей борнхаймской квартире (Борнхайм, город между Кёльном и Бонном, см. напр. по ссылке http://www.bornheim.de/ ,-- прим.перев.)
Хочу основать фирму, сказал ей. Нужны офисные работники.
Затем он угрожал ей гранатой-- и заставил снять юбку и трусы. Ей пришлось согнуться. Этот хряк поимел её сзади, со "штукой" в руке.
-- Она тебе это рассказала?
--И что же, зарабатываешь рассказами?
-- Прошу, не расспрашивай.
-- Ты всё лето по провинции разъезжал?
-- Я попался полицейским. Это случилось со мною во Франкфурте, не смог увернуться. Имя, спросили они меня. Августин, ответил им. На стене висел плакат с разыскиваемыми. Пятнадцать лиц. Мужчины и женщины. В каждое лицо воткнуто по цветной стрелке "дартс". Фамилия? Я молчал и смотрел мимо сотрудника в отражающее моё лицо стекло старого шкафа. Проехался патруль. Двое боязливых толстяков на своих гордых конях.
-- Род деятельности?
-- Расказчик.
Сотрудник кивнул. Этого я ожидал.
-- Что ещё?-- спросил я.
-- Пожалуйста, разденьтесь по пояс. Вы не желаете назвать мне свою фамилию?
-- Брюки тоже?
-- Пожалуйста, опорожните ваши карманы.
-- Я не вор.
-- Можете одеться. Куда вы теперь поскачете?
-- Без понятия. Если Эльвира фыркает ,прядёт ушами и запрокидывает голову назад, я отпускаю поводья. Надеюсь, лошади это по нраву. Я неохотно оставляю её без присмотра.
-- Мы ей дали немного овса и хлеба. Не беспокойтесь. Кошка сожрала порцию моего собачьего корма. У меня другого не было.
-- Я невольно вздрогнул. Было ведь прежде. Мне пришёл на ум пёс, о котором я было мечтал, о нём я уже часто рассказывал тебе. Он было вырвался-- и запетлял впереди, чтоб я не шёл дальше. У него на седалище было приметное пятно. Оно бостро увеличивалось и темнело, наконец, пока не распространилось по всей шерсти до шеи. Когда я его кликал, тот срывался с места-- и больная шерсть валилась с него клочьями. Голова оставалась невредимой. А тело-- плоть в струпьях.
Такое только во сне привидится. Голый пёс бежит с умыслом, ты хочешь собрать за ним шерсть, а он бешено петляет. Наконец, ты догоняешь его. Дрожащее живитное пялится на тебя, но ты по пути растерял его шерсть. Ты мямлишь извинения, а зверь смотрит на тебя добрыми глазами и трогает твои колени рыжей лапой.
Августин был смятён.
-- Быть тому,-- вздохнул он.
-- Чего от тебя хотели полицейские?
-- Не знаю... я царапал себе подбородок. Там был твёрдый прыщик. "Мне вот пришло на ум, то ли о зверях надо говорить "едят",-- без тени усмешки спросил меня служащий. "Звери, они жрут,-- медленно вымолвил я.-- Хорошо бы присматривать за ними". А он мило так прислушивался.
Служащий кивнул.
"Мне можно идти?"
Сотрудник красноречиво прижмурился.
-- На дворе стояла Эльвира, жевала овёс, который ей терпеливо, за горстью горсть, из голубой спортивной холщовой сумки подавала секретарша. Розвита тёрлась о ноги своей подруги по играм. Годы кряду собака пребывала в шоке. Он бегала лишь кругами, случись непредвиденное обстоятельство-- она бешено прыгала, огромным скачком в сторону покидала круг-- и, вереща, царапала случайно подвернувшиеся объекты: деревья, стены домов, прохожих. Лишь вблизи лошади обретала она полный покой.
Венгерская учёная кобыла Кинсем никогда не выходила на бега без своей кошки, вычитал я где-то.
Кошка неделю было просидела зажатой в простенке. Чтоб её вызволить, пожарникам пришлось снести полкрыши гаража. Я волновался за животное. Меня спрашивали, моя ли кошка. Естественно, теперь она была моей. Тогда, мне говорили, вы должны компенсировать нам ущерб: наш выезд и крыша. Хорошо, согласился я-- и убрался в другой город.
Мой упакованный багаж лежал у дерева. В окнах посюду-- любопытные лица.
-- Что за мокрая морда, --сказала мне секретарша.
Я дружески трепал Эливиру по гриве. Я проверил багаж, и с двумя корзинами приторочил его к тылу седла.
-- Идём, Розвита,-- сказал я. И она пошла дальше.
Я усадил кошку на багах, где она решилась остаться. Я заботливо собрал остатки овса и хлеба, сунул всё в суму.
-- Где это я,-- спросил было у служащего, который с коллегой провожал меня со двора.
Они испуганно взглянули на меня: "Во Франкфурте? Вы не знали этого?"
Один из них порылся в кармане пиджака,-- и дал мне пятимарковую банкноту. Я поблагодарствовал. Затем ослабил повод, глянул на Розвиту-- и повёл лошадь по улице. Я был во Франкфурте.
-- А прежде?
-- Я обеспечивал рассказами часть провинции.
-- Ради карманных денег.
-- Разумеется. Лошади нужен овёс, говорил я. Когда это не действовало, я говорил, что лошади нужно к ветеринару. Люди поражались, однако, не платили. Посматривали вдаль, словно ждали моей ярмарки или зверинца, от которых будто я отбился. Хлебом они меня наделяли охотно. Один учител дал мне совет: "Рассказывайте им местные истории, их они слушают охотно".
Этого я не желал.
Августин отпустил газ. Автомобилям сзади, это было на B3, пришлось тормозить. Он испуганно снова вдавил педаль.
-- Как ты познакомился с Альбертиной?
-- Ты эту историю давно знаешь.
-- Всё равно, расскажи её ещё раз. Здесь, на колёсах, всё слушается иначе.
-- Позднее лето!... или что-то похожее я тебе расказывал. Во Франкфутре было довольно неуютно. Холодновато для такой поры. Проливной дождь, это я точно знаю.
На чём я остановился? Итак, Катарина, среднего роста, жирная, молодая. Короткая стрижка, осветлённые волосы. В неброском светлом дождевике.
-- Почему-то Катарина? Я думал, ты кое-что об Альбертине...
-- Прощу, слушай. Катарина свирепо крутанула стеклянную дверь "Дрезденского банка"-- и резко шагнула наружу.
Подмышкой она зажимала большого плюшевого пса. Она всегда так перелетала банковский барьер, который выглядел крайне тощим. Два года назад она была изнасилована.
-- Как это могло произойти? Катарина ногами б убила любого мужчину. ("k.o." в тексте оригинала, "kick off" (англ.)?-- прим.перев.)
-- Ей угрожали ручной гранатой. Ей требовались деньги. Всегда ей нужны были деньги, деньги, деньги. Она искала работу по объявлениям. Один тип позвонил ей, назначил встречу в некоей борнхаймской квартире (Борнхайм, город между Кёльном и Бонном, см. напр. по ссылке http://www.bornheim.de/ ,-- прим.перев.)
Хочу основать фирму, сказал ей. Нужны офисные работники.
Затем он угрожал ей гранатой-- и заставил снять юбку и трусы. Ей пришлось согнуться. Этот хряк поимел её сзади, со "штукой" в руке.
-- Она тебе это рассказала?
-- Да. Я как только что рассказал о Катарине за несколько минут до моего с Альбертиной знакомства. Итак. Катарина вышла из банка. Она пересекала улицу. На светофоре горел красный. Она выругалась на затормозившее было авто-- и уж оказалась близ укромного своего квартала. Спасаясь от ливня, она юркнула в базарный ряд. Вкрадчивые ритмы индийской музыки мешались с благовонным дымом горевших палочек. На прилавках и на застеклённых полках в деревянных тарелках или прихотливыми гроздьями лежали украшения, и амулеты, и косметика, всяческий блёсткий товарец. Во шкафах-витринах --пуловеры, рубашки, футболки ("T-shirts", англоамериканизм,-- прим.перев.) Анди, вкрадчивый продавец, приятельски кивал ей.
-- А когда же явится Альбертина?
-- Момент. Я застрял между стойками с одеждой. Но Катарина сразу заметила меня. Смеясь, она вытащила меня.
-- Чем теперь займёмся?-- спросила она меня.
-- Оставь меня. Мне больно,-- сказал я.
-- Я сейчас распла`чусь. Я бы желала поговорить с тобой.
-- Без удовольствия. Откуда узнала ты, что я здесь?
Я вырвался--и исчез за одеждой.
Катарина бросила пса на прилавок--и покралась тротуаром ко мне.
-- Идём, сладенький, не бойся. Я уж не разобью твоё нежное личико.
Она была помешанной на мне. На счастье, в этот миг со звоном колокольчика отворилась дверь лавки. Вышла хорошо одетая дама в кожаном охровом плаще и в белой шёлковой шали.
с рыжей, искусной и высокой причёской.
-- Альбертина.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
1
Татуиро - 2. Глава 12. Рассказ Мастера Света
- 24.11.10, 10:45
На пороге темной кухни Витька затосковал снова руками, глазом. Даже прищурился - не видеть бы, но приструнил себя, куда уж деваться, разговор нужен. Но видеть кухню без возможности снять...
- Наверх пойдешь со мной? Недолго, проверю только. Чай заварил уже.
Витька закивал с облегчением. И шел потом за смотрителем по узкой крученой лесенке, пробуравившей яблочным червяком нутро маяка. Смотрел на толстые стены с прорезанными небольшими окошками, - лесенка вилась от одного, через поворот, к другому, что уже выше. Шли в полумраке от света к свету. Стены съедали шаги, будто вмазывали их в себя, для толщины. И, нагибаясь, чтоб не ушибить о низкую притолоку макушку, Витька выбрался за спиной Григорьича в стеклянное гнездо, где жил граненый фонарь маяка, его сердце.
Выпрямился и покачнулся, не зная, за что хвататься. Мир, не оставаясь за стеклами, просто лежал перед ним, раскинувшись, весь отдавался глазам. И от этой щедрости стало больно в легких. Туда-сюда перед глазами ходила серая фигура Григорьича, привычным ходом шестеренки, и потому не мешала смотреть.
- Нравится?
Витька не стал ловить глазами, откуда голос, только улыбнулся напряженно перед собой, растянул губы вежливо. Кажется и кивнул. Голос тоже был частью хода жизни здесь. Заменяя собой голубей, живущих под более привычными крышами, воркотал, сопровождая шаги:
- Сейчас, я быстро. Вот тут поверну, закрыть бы надо. А это - завтра, все вроде и нормально, все хорошо... А ты иди, иди ближе. Высоты не боишься?
Передвигая себя, ногами, оставшимися внизу, но вот понадобились, осторожно, не от страха, а просто некогда следить за шагами-то, Витька подошел к тонкому стеклу. Ближе, ближе. Пока перед лицом не появилось матовое облачко его дыхания. Стер ладонью, чувствуя, как холод пространства дался под пальцы. Плавно положил ладони на стекло и засмеялся.
- Вижу. Нравится. Наверно, из мастеров ты, Витек. Да.
- Дядя Коля... Я ведь в высотках был, смотрел. Так почему здесь - так? Сердце болит. Дышать трудно, колет.
- Плохо тебе?
- Мне хорошо...
- Не знаю, парень, - Григорьич подошел и встал рядом. Смотрел на плоское море свинца, смазанное широкими полосами нестерпимого света, на поставленные в кажущемся беспорядке на дикий металл воды игрушечные кораблики и далеко-далеко торчащий черным согнутым пальцем плавкран с двумя крошками буксиров, кажется, слетит сейчас чайка и склюет, даже голода не утолив.
- Не знаю. То ли место такое вот. То ли мы с тобой - такие. Летом сюда часто народ идет, на экскурсии. Наташка водила, человека по два, по три. Так думаешь, у многих сердце болит? Э-э-э... Но, правда, тихие уходят. Как знаешь, когда в море прыгать, один рекорды ставит, другой для смеха кувыркается, но воды-то все нахлебавшись. Я понятно говорю?
- Что? А, да. Понятно, конечно...
- Если бы я, Витек, был правителем Земли, такие маяки-башни построил бы везде, по всей степи и вдоль моря. Пусть стоят.
Дальше
- Наверх пойдешь со мной? Недолго, проверю только. Чай заварил уже.
Витька закивал с облегчением. И шел потом за смотрителем по узкой крученой лесенке, пробуравившей яблочным червяком нутро маяка. Смотрел на толстые стены с прорезанными небольшими окошками, - лесенка вилась от одного, через поворот, к другому, что уже выше. Шли в полумраке от света к свету. Стены съедали шаги, будто вмазывали их в себя, для толщины. И, нагибаясь, чтоб не ушибить о низкую притолоку макушку, Витька выбрался за спиной Григорьича в стеклянное гнездо, где жил граненый фонарь маяка, его сердце.
Выпрямился и покачнулся, не зная, за что хвататься. Мир, не оставаясь за стеклами, просто лежал перед ним, раскинувшись, весь отдавался глазам. И от этой щедрости стало больно в легких. Туда-сюда перед глазами ходила серая фигура Григорьича, привычным ходом шестеренки, и потому не мешала смотреть.
- Нравится?
Витька не стал ловить глазами, откуда голос, только улыбнулся напряженно перед собой, растянул губы вежливо. Кажется и кивнул. Голос тоже был частью хода жизни здесь. Заменяя собой голубей, живущих под более привычными крышами, воркотал, сопровождая шаги:
- Сейчас, я быстро. Вот тут поверну, закрыть бы надо. А это - завтра, все вроде и нормально, все хорошо... А ты иди, иди ближе. Высоты не боишься?
Передвигая себя, ногами, оставшимися внизу, но вот понадобились, осторожно, не от страха, а просто некогда следить за шагами-то, Витька подошел к тонкому стеклу. Ближе, ближе. Пока перед лицом не появилось матовое облачко его дыхания. Стер ладонью, чувствуя, как холод пространства дался под пальцы. Плавно положил ладони на стекло и засмеялся.
- Вижу. Нравится. Наверно, из мастеров ты, Витек. Да.
- Дядя Коля... Я ведь в высотках был, смотрел. Так почему здесь - так? Сердце болит. Дышать трудно, колет.
- Плохо тебе?
- Мне хорошо...
- Не знаю, парень, - Григорьич подошел и встал рядом. Смотрел на плоское море свинца, смазанное широкими полосами нестерпимого света, на поставленные в кажущемся беспорядке на дикий металл воды игрушечные кораблики и далеко-далеко торчащий черным согнутым пальцем плавкран с двумя крошками буксиров, кажется, слетит сейчас чайка и склюет, даже голода не утолив.
- Не знаю. То ли место такое вот. То ли мы с тобой - такие. Летом сюда часто народ идет, на экскурсии. Наташка водила, человека по два, по три. Так думаешь, у многих сердце болит? Э-э-э... Но, правда, тихие уходят. Как знаешь, когда в море прыгать, один рекорды ставит, другой для смеха кувыркается, но воды-то все нахлебавшись. Я понятно говорю?
- Что? А, да. Понятно, конечно...
- Если бы я, Витек, был правителем Земли, такие маяки-башни построил бы везде, по всей степи и вдоль моря. Пусть стоят.
Дальше
2
Татуиро - 2. Глава 11. Дарья-Даша
- 13.11.10, 10:31
Чашка была дурацкая и удобная. На перламутровых толстеньких боках розовые и сиреневые блики. И неуместная среди переливов картинка - две красные клубники с листочками, как на детсадовском шкафчике.
Витька вертел в руках, наклонял осторожно, следя, как подступает к самому краю темная горячая жидкость. Собирался с мыслями. А на листочке зелененьком, вон, даже жучок нарисован. Крошечный такой, сразу и не заметишь.
- Я, Витя, жду...
Вздохнул, поставил чашку на чистый стол, даже скатерка свежая, крахмальная. С пола все убрано, выметено, блестит он в зимнем солнце, умытый радостной влажностью. Поднял глаза.
Дарья Вадимовна сидела напротив. Подкрашенные глаза и губы, уложенные тщательно волосы. Где-то там в них шпильки, работают, держа пышный начес. Одна из них все еще, наверное, валяется на камне двора. Только она и помнит, что было ночью.
По смуглой шее в вырезе блузки блестит тонкая золотая цепочка. "Чепочка", вспомнил Витька дедово, когда тот, посмеиваясь, глядел, как наряжается бабка ехать "у город". И "кохта", что надевала бабка, тогда еще не старая женщина, была похожа на эту, что застегнута позолоченными турецкими пуговками на крупном теле Дарьи Вадимовны. "У город"... А городом был райцентр, два десятка домов, магазины, парк с чахлыми деревьями вокруг гранитного обелиска со звездой.
Хозяйка поправила ворот, и Витька поспешно отвел глаза и стал смотреть на ее руки, держащие чашку. Поменьше, чем его с клубниками и - просто чашка.
Прокашлялся.
- Дарья Вадимовна... понимаете... Дело в том. В общем, пропали деньги у меня. Все. И - паспорт тоже. И фотоаппарат. Может вы подождете, я свяжусь с Москвой, мне вышлют сразу же.
- Так... - крепкие пальцы с кольцами морщин на суставах повертели простую чашечку. Солнце лизнуло вишневый маникюр. Интересно, вкусно ли, подумал Витька, солнцу вкусно ли пробовать цвет?
Дальше
Витька вертел в руках, наклонял осторожно, следя, как подступает к самому краю темная горячая жидкость. Собирался с мыслями. А на листочке зелененьком, вон, даже жучок нарисован. Крошечный такой, сразу и не заметишь.
- Я, Витя, жду...
Вздохнул, поставил чашку на чистый стол, даже скатерка свежая, крахмальная. С пола все убрано, выметено, блестит он в зимнем солнце, умытый радостной влажностью. Поднял глаза.
Дарья Вадимовна сидела напротив. Подкрашенные глаза и губы, уложенные тщательно волосы. Где-то там в них шпильки, работают, держа пышный начес. Одна из них все еще, наверное, валяется на камне двора. Только она и помнит, что было ночью.
По смуглой шее в вырезе блузки блестит тонкая золотая цепочка. "Чепочка", вспомнил Витька дедово, когда тот, посмеиваясь, глядел, как наряжается бабка ехать "у город". И "кохта", что надевала бабка, тогда еще не старая женщина, была похожа на эту, что застегнута позолоченными турецкими пуговками на крупном теле Дарьи Вадимовны. "У город"... А городом был райцентр, два десятка домов, магазины, парк с чахлыми деревьями вокруг гранитного обелиска со звездой.
Хозяйка поправила ворот, и Витька поспешно отвел глаза и стал смотреть на ее руки, держащие чашку. Поменьше, чем его с клубниками и - просто чашка.
Прокашлялся.
- Дарья Вадимовна... понимаете... Дело в том. В общем, пропали деньги у меня. Все. И - паспорт тоже. И фотоаппарат. Может вы подождете, я свяжусь с Москвой, мне вышлют сразу же.
- Так... - крепкие пальцы с кольцами морщин на суставах повертели простую чашечку. Солнце лизнуло вишневый маникюр. Интересно, вкусно ли, подумал Витька, солнцу вкусно ли пробовать цвет?
Дальше
1
Татуиро - 2. Глава 10. Кража
- 10.11.10, 23:41
Мягко ступая, Витька плыл по освещенному луной пространству. Руки, будто с привязанными к пальцам воздушными шариками, все хотели парить в воздухе, приподнималась голова и расправлялись плечи. Ноги внизу шли сами по себе, и далеко до них, как с крыши заглянуть на плоский асфальт двора.
"Вот уж счастье", усмехнулся, "борща поел горячего"... Но, видно, пришло время и этому, - тихой радости видеть плоские камни, залитые бледным светом, беленые стены с квадратами черных окон, и, - он задрал голову, рассмеявшись, - ночное небо волшебной черной синевы.
Обошел темный комочек сброшенного хозяйкой башмака. И остановился. Подумал кадр, что был здесь полчаса назад. Мужская склоненная фигура, из-под руки - согнутые ноги в светлеющих чулках с дырой на ступне, руки, черные, раскинутые по лунным камням. И - узлом снимка, дырой в другое пространство - пещера рта на белом кругляше лица. Справа внизу - равновесно - башмак, как поставленная в конце фразы точка. И, рамкой вокруг людей, смутно-белые на черной синеве неба - стены разной высоты.
Витька рассмеялся, оглядываясь на покинутую квартиру. Побаивался, что услышит хозяин, но удержаться не мог. Чужое горе, которое вцепилось уже и в него летним плющом, приклеило коготки побегов и стало ввинчиваться под кожу, это горе создало в пространстве луны - шедевр, совершенную картину, никем не увиденную. Но ведь было!
Он присмотрелся. На месте, где лежала Даша, валялась скомканная косынка, слетевшая с волос. Витька сделал шаг, встал на колени, приближая лицо так близко, будто хотел согреть дыханием тонкую ткань. Увидел кружевце по краю и под платком - резкий черный металл шпильки на круглой спине камня.
Чуть не ткнулся лбом, когда в голове стала расти скорость, и глаз придвигал картинку все ближе, одновременно пытаясь удержать в кадре вознесенные к небу белые стены с серыми и черными предметами, расчертившими их. Уперся руками и слушал, как покалывая кожу под серо-желтым брюхом своим, ворочается по плечу, бедру и пояснице змея.
- Наконец-то, проснулась, наконец-то!
И добавил, счастливый:
- Как же я, без тебя...
Встал, глазами приказывая предметам и свету, всему миру - ждать, вернусь, - и пошел к себе, вспоминая, где запасные батарейки для камеры, жалея, нет штатива, ну да ладно, сейчас вернется с табуретом, и пусть хоть уши отвалятся от зябкости ночной, попробует, да пусть и не выйдет - все равно снимет и будет снимать, снимать. И больше без камеры - никуда! Утром сразу же в кухню. Неважно, что Дарья Вадимовна, будет, наверно, стесняться после приступа. Ее сказочную кухню надо снять. И на маяк, к фонарю. Потом уедет. Куда угодно, но уже не прятаться, а - жить.
Распахивая дверь в темноту, прижал руку к груди:
- Ты больше не засыпай надолго, хорошо?
Включил свет и пошел к шкафу, куда сунул камеру ночью, отводя Наташу в ванную.
- Я тебе много покажу, много. Теперь - вместе...
Камеры не было. Меж двух стопок белья, где Витька устроил для кофра гнездо, - пустота.
Схватился за распахнутую дверцу. Сунул руку в шкаф, переворачивая аккуратные стопки наглаженных простыней и наволочек. Вывалил на пол и затоптался по белью, заглядывая на другие полки. На простыни полетели цветные салфетки.
Дальше
"Вот уж счастье", усмехнулся, "борща поел горячего"... Но, видно, пришло время и этому, - тихой радости видеть плоские камни, залитые бледным светом, беленые стены с квадратами черных окон, и, - он задрал голову, рассмеявшись, - ночное небо волшебной черной синевы.
Обошел темный комочек сброшенного хозяйкой башмака. И остановился. Подумал кадр, что был здесь полчаса назад. Мужская склоненная фигура, из-под руки - согнутые ноги в светлеющих чулках с дырой на ступне, руки, черные, раскинутые по лунным камням. И - узлом снимка, дырой в другое пространство - пещера рта на белом кругляше лица. Справа внизу - равновесно - башмак, как поставленная в конце фразы точка. И, рамкой вокруг людей, смутно-белые на черной синеве неба - стены разной высоты.
Витька рассмеялся, оглядываясь на покинутую квартиру. Побаивался, что услышит хозяин, но удержаться не мог. Чужое горе, которое вцепилось уже и в него летним плющом, приклеило коготки побегов и стало ввинчиваться под кожу, это горе создало в пространстве луны - шедевр, совершенную картину, никем не увиденную. Но ведь было!
Он присмотрелся. На месте, где лежала Даша, валялась скомканная косынка, слетевшая с волос. Витька сделал шаг, встал на колени, приближая лицо так близко, будто хотел согреть дыханием тонкую ткань. Увидел кружевце по краю и под платком - резкий черный металл шпильки на круглой спине камня.
Чуть не ткнулся лбом, когда в голове стала расти скорость, и глаз придвигал картинку все ближе, одновременно пытаясь удержать в кадре вознесенные к небу белые стены с серыми и черными предметами, расчертившими их. Уперся руками и слушал, как покалывая кожу под серо-желтым брюхом своим, ворочается по плечу, бедру и пояснице змея.
- Наконец-то, проснулась, наконец-то!
И добавил, счастливый:
- Как же я, без тебя...
Встал, глазами приказывая предметам и свету, всему миру - ждать, вернусь, - и пошел к себе, вспоминая, где запасные батарейки для камеры, жалея, нет штатива, ну да ладно, сейчас вернется с табуретом, и пусть хоть уши отвалятся от зябкости ночной, попробует, да пусть и не выйдет - все равно снимет и будет снимать, снимать. И больше без камеры - никуда! Утром сразу же в кухню. Неважно, что Дарья Вадимовна, будет, наверно, стесняться после приступа. Ее сказочную кухню надо снять. И на маяк, к фонарю. Потом уедет. Куда угодно, но уже не прятаться, а - жить.
Распахивая дверь в темноту, прижал руку к груди:
- Ты больше не засыпай надолго, хорошо?
Включил свет и пошел к шкафу, куда сунул камеру ночью, отводя Наташу в ванную.
- Я тебе много покажу, много. Теперь - вместе...
Камеры не было. Меж двух стопок белья, где Витька устроил для кофра гнездо, - пустота.
Схватился за распахнутую дверцу. Сунул руку в шкаф, переворачивая аккуратные стопки наглаженных простыней и наволочек. Вывалил на пол и затоптался по белью, заглядывая на другие полки. На простыни полетели цветные салфетки.
Дальше
1
Татуиро - 2. Глава 9. Припадок
- 07.11.10, 10:17
Побледневшая уже луна, сидя на скате крыши, разглядывала просторный двор, смотрясь, как в зеркало, в запрокинутое белое лицо. И раскрытый черной пещерой рот. Николай Григорьич стоял на коленях, поддерживал жену под голову и ловил руки, не давая им биться по плоским камням. Поодаль валялся ботинок темным зверьком. Обернув к Витьке такое же белое, как у жены лицо, прохрипел:
- Ноги, ноги придержи!
Витька упал на колени, заныла ударенная кость, неловко взялся за холодную голень и вцепился, когда женщину выгнуло и ноги беспорядочно забились о камни.
- Сейчас, сейчас, Дашенька...
Николай обхватил жену и, надсадно выдохнув, приподнял подмышки, прижимая к себе, потащил, покачиваясь, к распахнутой двери, откуда мерцал синий свет телевизора.
- Ноги держи, тяжело мне!..
Витька поспевал следом, поддерживая свисающие ноги. Стукнулся оземь второй ботинок. Под рукой полз змеиной шкуркой тонкий чулок.
Миновав крошечную прихожую, внесли стонущую женщину в комнату, увешанную коврами по стенам. Положили на широкий диван. Николай аккуратно уложил, чтоб не свисала, ногу в свернувшемся чулке и, неотрывно следя за движениями жены, попросил:
- Там, наверх... побеги, второй этаж, где дверь - тумбочка. Коробка железная, неси... ах, черт!
И навалился на жену, не давая скатиться с дивана. Витька отвернулся от распахнутого черного рта, из которого рвался вой и побежал по деревянным ступенькам. Вернулся, таща в руках громыхающую коробку, медицинскую, старенькую, с двумя проволочными ручками по бокам.
- Раскрой, там шприцы. Один дай. Да скорее! Там готовое уже! Руку! Держи руку ей!
Лунный свет облизал вытянутую струной руку, запрыгали по белой коже голубые и розовые блики из телевизора. На экране скакали рядами девицы в блестящих купальниках и махал микрофоном огромный мужчина в золотом пиджаке.
Черная в голубоватом свете игла вошла под кожу. Витька тянул руку на себя, молясь, чтоб не вырвалась, а то сломается еще чего доброго иголка, и Дарья Вадимовна убежит снова в открытую дверь, разбивая локти и лоб о все, что по дороге...
дальше
- Ноги, ноги придержи!
Витька упал на колени, заныла ударенная кость, неловко взялся за холодную голень и вцепился, когда женщину выгнуло и ноги беспорядочно забились о камни.
- Сейчас, сейчас, Дашенька...
Николай обхватил жену и, надсадно выдохнув, приподнял подмышки, прижимая к себе, потащил, покачиваясь, к распахнутой двери, откуда мерцал синий свет телевизора.
- Ноги держи, тяжело мне!..
Витька поспевал следом, поддерживая свисающие ноги. Стукнулся оземь второй ботинок. Под рукой полз змеиной шкуркой тонкий чулок.
Миновав крошечную прихожую, внесли стонущую женщину в комнату, увешанную коврами по стенам. Положили на широкий диван. Николай аккуратно уложил, чтоб не свисала, ногу в свернувшемся чулке и, неотрывно следя за движениями жены, попросил:
- Там, наверх... побеги, второй этаж, где дверь - тумбочка. Коробка железная, неси... ах, черт!
И навалился на жену, не давая скатиться с дивана. Витька отвернулся от распахнутого черного рта, из которого рвался вой и побежал по деревянным ступенькам. Вернулся, таща в руках громыхающую коробку, медицинскую, старенькую, с двумя проволочными ручками по бокам.
- Раскрой, там шприцы. Один дай. Да скорее! Там готовое уже! Руку! Держи руку ей!
Лунный свет облизал вытянутую струной руку, запрыгали по белой коже голубые и розовые блики из телевизора. На экране скакали рядами девицы в блестящих купальниках и махал микрофоном огромный мужчина в золотом пиджаке.
Черная в голубоватом свете игла вошла под кожу. Витька тянул руку на себя, молясь, чтоб не вырвалась, а то сломается еще чего доброго иголка, и Дарья Вадимовна убежит снова в открытую дверь, разбивая локти и лоб о все, что по дороге...
дальше
2
Татуиро - 2. Глава 8. Тайны
- 30.10.10, 10:58
Солнце цветило узорчатый шелк задернутых штор, вело по завиткам теплыми пальцами, и вдруг отворачивалось, будто испугавшись, и тогда рисунок тускнел из голубого в серый. Звуки с просторного двора множились, складываясь в короткие разговоры, вот Григорьич покашлял, спрашивая что-то у жены, а вот Васькин отрывистый ответ на увещевания о завтраке, - и снова лишь шарканье шагов. Шаги смолкали, удаляясь, хлопали где-то двери. И опять бродили по занавесям солнечные теплые пальцы. Когда двое не падали в происходящее на постели, не отгораживались горячей кожей, пОтом в складках локтей и коленей, Витька слышал... После переставал. И снова слышал...
Уже когда лежали тихо, рядом, смотрели в потолок, на дым сигаретки кольцами в маленькой паутинке у люстры, поскребся в наружную дверь Вася, спросил суровым голосом:
- Наташка, спишь чтоль?
Но ждать ответа и сильно шуметь не стал, и Витька слышал, как прошли по двору два голоса, хозяйкин, толкующий про гостинцы для Васькиной матери, и мальчика, односложными репликами - к зеленым воротам, выходящим на степную дорогу.
Стихло все...
- Теперь скажи, ах, Наташа, как все хорошо было, Наташа, ну пока, бывай, девочка...
- Зачем ты так?
- А вы все так говорите. Приехать, покупаться, погулять, бабу местную трахнуть и домой, к женам и девкам своим.
- Нет у меня жены. И девки нет. И потом, думай же головой, я что тебе - летний гость? Я тут сижу... не для отдыха, в-общем
Он хотел добавить, что ведь сама начала, но скривился от пошлости непроизнесенной еще фразы, махнул мысленно рукой.
- А для чего сидишь? Прячешься, что ли? Вон и мобильника у тебя нет. Даже к компьютеру не хочешь, я ж звала. Интернет у Кольки свободно, ему по работе же надо.
- А ты понимаешь, только если прячутся? Мне... с собой надо разобраться.
- Скажите, какие умности.
Она перевернулась на живот, потянулась за пачкой - закурить сигарету. Две сломала и просто смахнула на пол. Туда же скинула подушку и оперлась подбородком на ладонь. Витька смотрел на вздернутые лопатки и прогиб спины, на ягодицы светлей загара.
- Голая летом - не загорала что ли?
- А тебе какое дело?
Сунул окурок в пустую рюмку, смял, убивая дымок.
- Слушай, чего ты злишься? Хотела напиться - напилась. Секс... Неплохой такой, похоже. Никто нас не трогает. Какого ты меня кусаешь? Ну, расскажу я тебе и что? Подумаешь - чистый псих.
- Я, Вить, с рыбами ныряла в закат. И кто тут псих? Только ты ж не расскажешь все равно. Всего не расскажешь.
- Не надо тебе. Всего...
Дальше
Уже когда лежали тихо, рядом, смотрели в потолок, на дым сигаретки кольцами в маленькой паутинке у люстры, поскребся в наружную дверь Вася, спросил суровым голосом:
- Наташка, спишь чтоль?
Но ждать ответа и сильно шуметь не стал, и Витька слышал, как прошли по двору два голоса, хозяйкин, толкующий про гостинцы для Васькиной матери, и мальчика, односложными репликами - к зеленым воротам, выходящим на степную дорогу.
Стихло все...
- Теперь скажи, ах, Наташа, как все хорошо было, Наташа, ну пока, бывай, девочка...
- Зачем ты так?
- А вы все так говорите. Приехать, покупаться, погулять, бабу местную трахнуть и домой, к женам и девкам своим.
- Нет у меня жены. И девки нет. И потом, думай же головой, я что тебе - летний гость? Я тут сижу... не для отдыха, в-общем
Он хотел добавить, что ведь сама начала, но скривился от пошлости непроизнесенной еще фразы, махнул мысленно рукой.
- А для чего сидишь? Прячешься, что ли? Вон и мобильника у тебя нет. Даже к компьютеру не хочешь, я ж звала. Интернет у Кольки свободно, ему по работе же надо.
- А ты понимаешь, только если прячутся? Мне... с собой надо разобраться.
- Скажите, какие умности.
Она перевернулась на живот, потянулась за пачкой - закурить сигарету. Две сломала и просто смахнула на пол. Туда же скинула подушку и оперлась подбородком на ладонь. Витька смотрел на вздернутые лопатки и прогиб спины, на ягодицы светлей загара.
- Голая летом - не загорала что ли?
- А тебе какое дело?
Сунул окурок в пустую рюмку, смял, убивая дымок.
- Слушай, чего ты злишься? Хотела напиться - напилась. Секс... Неплохой такой, похоже. Никто нас не трогает. Какого ты меня кусаешь? Ну, расскажу я тебе и что? Подумаешь - чистый псих.
- Я, Вить, с рыбами ныряла в закат. И кто тут псих? Только ты ж не расскажешь все равно. Всего не расскажешь.
- Не надо тебе. Всего...
Дальше
1
Татуиро - 2. Глава 7. Коньяк
- 26.10.10, 02:48
Двор, освещенный двумя тусклыми фонарями - на столбе и над дверью в дом, был пуст, как декорация. Плоские камни пили бледный свет луны, перемешанный с редеющей уже темнотой, а вверху не спал маяк.
Наташа обмякла, шла тяжело и равнодушно, молчала. Витька порадовался, что не приходится шикать, обрывая хмельную болтовню. На цепком ночном воздухе он постепенно трезвел, глубоко внутри осознавая, что это временная трезвость, чуть поверни не так голову и снова свалишься в неясную плывущую муть.
Дом смотрел черными окнами на сереющий воздух и на них, идущих к маленькой отдельной двери. Скоро встанет хозяйка, - подумал Витька и колебаться не стал, втолкнул девушку в свое жилище и накинул крючок.
Пока возился, Наташа скинула, пошатываясь, кроссовки, хлопнула дверью ванной. Свет не зажгла и Витька, включая в комнате маленький свет и валясь криво на диван, услышал, как тошнит ее там, в темноте.
- Наташ...
- Уй-ди.
- Да я не захожу, - сказал, но дверь подергал. Заперлась...
- Тебе помочь, может?
- Уйди. С-сама...
После возни и кашля зашумела вода. Витька заволновался. Утонет еще, развезло. Собственный хмель, затолканный внутрь жирной рыбой, невнимательно съеденной едой и двумя чашками горячего кофе, ушел, только голова слегка кружилась. Выдернул из розетки включенный было обогреватель, чтоб лишним теплом не мучить, с треском распахнул форточку. И снова встал под дверь:
- Нат, ну хоть полотенце принесу, нету же там.
Сквозь шум воды зашлепали босые ноги. Дверь распахнулась, показывая изогнутую в попытке держать равновесие Наташу, с вытянувшихся волос, блестя, текли на пол струйки воды:
- Давай с-свое...
Уронила полотенце на кучу сброшенной одежды и, цепляясь руками, перевалилась в наполняющуюся ванну. Вскинула на бортик ногу в легком загаре. С ноги на пол капало.
- Ох, Витя, паршиво...
- Так не пила бы!
- Пошшел ты, умник...
Он подошел и, наклонившись, подсунул руку ей под шею, морщась от того, что руки до локтей мгновенно промокли, стал поднимать из воды мокрую голову, облепленную червями волос. Убирал их с лица, с глаз.
- Дурочка, задохнешься. Воды вон смотри... сколько!
- Ну и... Утону вот в ванной... Смех, да?
дальше
.
Наташа обмякла, шла тяжело и равнодушно, молчала. Витька порадовался, что не приходится шикать, обрывая хмельную болтовню. На цепком ночном воздухе он постепенно трезвел, глубоко внутри осознавая, что это временная трезвость, чуть поверни не так голову и снова свалишься в неясную плывущую муть.
Дом смотрел черными окнами на сереющий воздух и на них, идущих к маленькой отдельной двери. Скоро встанет хозяйка, - подумал Витька и колебаться не стал, втолкнул девушку в свое жилище и накинул крючок.
Пока возился, Наташа скинула, пошатываясь, кроссовки, хлопнула дверью ванной. Свет не зажгла и Витька, включая в комнате маленький свет и валясь криво на диван, услышал, как тошнит ее там, в темноте.
- Наташ...
- Уй-ди.
- Да я не захожу, - сказал, но дверь подергал. Заперлась...
- Тебе помочь, может?
- Уйди. С-сама...
После возни и кашля зашумела вода. Витька заволновался. Утонет еще, развезло. Собственный хмель, затолканный внутрь жирной рыбой, невнимательно съеденной едой и двумя чашками горячего кофе, ушел, только голова слегка кружилась. Выдернул из розетки включенный было обогреватель, чтоб лишним теплом не мучить, с треском распахнул форточку. И снова встал под дверь:
- Нат, ну хоть полотенце принесу, нету же там.
Сквозь шум воды зашлепали босые ноги. Дверь распахнулась, показывая изогнутую в попытке держать равновесие Наташу, с вытянувшихся волос, блестя, текли на пол струйки воды:
- Давай с-свое...
Уронила полотенце на кучу сброшенной одежды и, цепляясь руками, перевалилась в наполняющуюся ванну. Вскинула на бортик ногу в легком загаре. С ноги на пол капало.
- Ох, Витя, паршиво...
- Так не пила бы!
- Пошшел ты, умник...
Он подошел и, наклонившись, подсунул руку ей под шею, морщась от того, что руки до локтей мгновенно промокли, стал поднимать из воды мокрую голову, облепленную червями волос. Убирал их с лица, с глаз.
- Дурочка, задохнешься. Воды вон смотри... сколько!
- Ну и... Утону вот в ванной... Смех, да?
дальше
.
0
