Мстислав Ростропович и Исаак Стерн.

Я их слушал в Киеве, но не мог предположить такое.

Я бывал на концертах Мстислава Ростроповича еще как советского виолончелиста. Слушал и других выдающихся наших пианистов и скрипачей, но скачек в моём восприятии классики произошел в мае 1956 года на единственном концерте в Киеве Исаака Стерна (США). Тогда на афишах филармонии его именовали как Исаак Штерн. И именно так я его запомнил на многие годы пока не увидел, что он все таки Исаак Стерн а также Айзек Стерн. Аналогичные ляпы бывали и позже, например, Вен Кляйберн в СССР именовался как Ван Клиберн.

Сейчас, когда я вспоминаю тот концерт Штерна, я ощущаю необъяснимый трепет, как будто не прошло с тех пор почти 60 лет. Это было настоящее потрясение, от которого я дрожу и сейчас, заново переживая открывшиеся мне тогда новые ощущения.

В автобиографической книге Исаака Стерна есть фотография, которая запечатлела музыканта на площади перед зданием филармонии. В этой толпе я тоже был, и без труда разглядел там себя. Близко мне подойти не удалось, да я и не считал себя вправе. 

Стерн был первым американским музыкантом, приехавшим в Союз после Второй мировой войны. В своем последнем интервью незадолго до смерти на вопрос что ему больше всего запомнилось, он ответил: «Люди, которые впитывали музыку всеми своими порами. Было удивительно видеть, как они реагировали на исполнение, как у них загорались глаза. Казалось, что для этих людей, музыка была так же важна, как вода и воздух, так они слушали, затаив дыхание». Это на 100 % относится и ко мне.

Игра Стерна отличалась от виденного и слышанного мною ранее эмоциональным проникновением и полным переворотом чувств. Он не играл произведения, записанные композиторами в нотах, он жил в этой музыке своим пониманием её и передавал то, что он ощущал, нам, а мы невольно поддавались и проникались его гениальным прочтением того, что раньше слышали иначе, приземленнее. Он заставлял нас взлететь на новую вершину чувств, на которой мы еще не бывали. Это была новая для нас музыка, в которой мы тоже жили вместе с ним, благодарные за это открытие новых для нас ощущений. Ощущений потрясения.

Не только я был в таком состоянии. В перерыве я слышал разговор взрослых компетентных в музыке людей, которые говорили, что это его фантастическое исполнение объясняется тем, что он получил перед концертом сообщение из Америки о рождении у него сына, поэтому такое вдохновение.  Позже я узнал, что это не так, что сын у него родился через три года, а жить в музыке был его принцип, которому он учил и студентов Давида Ойстраха, когда тот пригласил его в свой класс показать своих учеников..

Чем отличалось исполнение Стерна от других великих скрипачей? Что заставляло залы с присутствием профессиональных музыкантов принимать его с необычным восторгом? Об этом много написано. Отмечалось и фантастическое владение скрипкой, и одухотворенность тонкой интерпретации, то погружающей в глубину настроения, то возносящей за пределы осознания происходящего. Стерн завораживал публику, вовлекая слушателей в сопереживание с ним исполняемого сочинения. Он показывал своё понимание известных произведений. И это было для многих невероятным событием. Вне зависимости от уровня знания музыки все испытывали восторженное удовольствие.

С того концерта и я вынес на всю жизнь трепетную любовь к «Интродукции и Рондо Каприччиозо» Сен-Санса и «Цыганским напевам» Сарасате.

Великие шутят по-своему.

Мстислав Ростропович и его жена Галина Вишневская были лишены советского гражданства в 1978 году во время несанкционированного пребывания в Париже. До этого на них «был зуб» за то, что приютили у себя в Союзе Солженицына. Вернул им гражданство Ельцин в 1990.

В то время Ростропович жил в Вашингтоне и работал главным дирижером Вашингтонского оркестра. Естественной была и дружба Ростроповича с такими музыкантами как Исаак Стерн и флейтист Жан-Пьер Рампаль. Они играли друг у друга на юбилеях, в том числе на 60-летии Ростроповича в Кеннеди-центре в 1987 году.

В 90-м 70 лет исполнялось Айзеку Стерну и Мстислав Леопольдович, получив приглашение, задумал…

 Юбилей Стерна отмечали в Сан-Франциско на родине Стерна, куда должен был приехать Ростропович. Но он настойчиво приказал устроителям торжества скрыть то, что он будет на юбилее, и не включать в программу, объявив, что занят. Приехав тайно, он поселился в отдаленной гостинице, вызвал из местного оперного театра портных и заставил сшить на него балетную «пачку» лебедя, блузку, трико и тапочки-пуанты 43-го размера. На голову ему привезли диадему.

Приехав заранее до начала торжества он по сговору с организаторами в тайной комнате, где уже ждали его гримеры, переоделся, загримировался, и пошел в женскую уборную проверить, что он неузнаваем. Убедился, что даже 43-й размер тапочек не заметили.

Дальше было невероятное. По сценарию сам великий актер Грегори Пек должен был читать новый текст «Карнавала животных» Сен-Санса с текстом, измененным под Стерна, где он встретил женщину похожую на лебедя и влюбился. И она стала его женой Верой Стерн. А Ростропович должен был играть «Умирающего лебедя» Сен-Санса на виолончели. Для этого подговорили виолончелиста упасть в обморок, схватившись за живот, его забрали сразу три доктора. Оркестр ничего не знал, только пианист должен был играть без остановки вступительные аккорды. А Ростропович выплыл на сцену в пачке на пуантах спиной к публике, помахивая плавно руками, воображая себя Майей Плисецкой. Проплыв так через всю сцену туда и обратно он сел за виолончель и заиграл. При этом он вдруг остановился и пошел к ящику с канифолью, в котором только что «канифолил» пуанты, и наканифолил смычок, сдув с него пыль. Тут только начался хохот. Вернувшись к виолончели Ростропович сыграл «Умирающего лебедя» до конца.

Оркестранты подумали вначале, что это какая-то престарелая балерина подружка Айзека пришла поздравить его таким образом.

Позже Ростропович написал; «…должен сказать, я редко имел такую овацию, какую получил в тот вечер. Но Айзек на меня обиделся. Почему? Вера Стерн мне сказала, что он так хохотал, что… обмочился. Это, во-первых. А во-вторых, на следующий день в «Нью-Йорк Таймс» и других газетах не было портретов Айзека, а были только мои фотографии. Словом, получилось так, что я у него нечаянно отнял популярность. Конечно, ему было обидно: 70 лет исполнилось ему, а повсюду я в образе «Умирающего лебедя».

Это было 25 лет тому назад. Их уже нет. Но их будут помнить многие. Как помню их я.

С Филармонией у меня связано много воспоминаний с детства, будут силы, ещё напишу.

В 4-м комментарии Хайбиби дала мне ссылку https://www.youtube.com/watch?v=OEW64ALb72M

не смог удержаться, чтобы не добавить ее сюда. Спасибо Хайбиби, это бесценный подарок всем нам.

Любовница Мстислава Ростроповича

«Ростропович и Муза», Гавриил Гликман.

М. Ростропович:

«С самой великой в мире виолончелью я встретился в 1956 году, в Америке. По-моему, я был третьим советским артистом, появившимся там после революции. Я играл в Нью-Йорке, в небольшом зале, знали меня мало, было немного народу, зато все виолончелисты Нью-Йорка пришли на этот концерт, а потом – за кулисы.

И пришел с ними один милый человек, Джером Ворбург, банкир и страшный любитель виолончельной музыки. И вот он спросил: «Слава, хочешь взглянуть на Страдивари «Дюпор»?»

И тут меня затрясло. Дело в том, что все великие инструменты имеют имена. Обычно это имена великих музыкантов, которым они принадлежали. Однажды Дюпор играл в Тюильри императору Наполеону. И Наполеону так понравилось, что он сказал Дюпору: «Дайте-ка мне вашу виолончель, хочу попробовать сам». Взял, уселся, и тут раздался истошный крик Дюпора. Дело в том, что у Наполеона на сапогах были шпоры. Но – поздно. Одной шпорой он уже процарапал виолончель. Вот эту легендарную вещь с царапиной Наполеона мне и предлагалось посмотреть. Ночь я не спал. Я думал об этой виолончели. Я понимал, что, поскольку никогда не буду ею обладать, может, не стоит и встречаться, но соблазн был велик, человек слаб. 

Наутро я отправился на свидание с ней. И мне ее показали. Я попросил разрешения до нее дотронуться. И мне разрешили, а жена Ворбурга сделала «полароидный» снимок этого касания. Я коснулся мифа. И повез в Москву снимок-доказательство.

Из Москвы меня вышибли 26 мая 1974 года. Все отобрав на таможне. «Это же мои награды», – сказал я таможеннику, сгребавшему конкурсные медали, значок лауреата Сталинской премии. «Это, гражданин Ростропович, – отвечал таможенник, – награды не ваши, а государственные». «Но вот и международные награды, и они не из латуни, из золота». – «А это – ценные металлы, которые вы хотите вывезти за границу!» Мне оставили только собаку Кузю. А в Англии бедного Кузю сразу схватили и бросили за решетку. В карантин. На полгода. И мне, самому оставшемуся без гроша, ничего не оставалось, как страдальца навещать и носить ему передачи. Спасли друзья.

Вдруг позвонил дядя Марк, Марк Шагал, и сказал: «10 сентября открывается моя мозаика в Первом американском банке в Чикаго. Не смог бы ты сыграть на этом открытии Баха?» Ну, я же не мог отказать дяде Марку. Взял аванс, прилетел в Чикаго, зашел в гостиничный номер, услышал телефонный звонок, поднял трубку и услышал женский голос: «Слава, может быть, вы меня не вспомните, я вдова Джерри Ворбурга. Он умер два года назад и перед смертью сказал: «Предложи нашу виолончель Ростроповичу. Если он ее не купит, пусть она навсегда останется в нашей семье». Я знаю, купить ее вы не сможете, но звоню, выполняя последнюю волю мужа». Я покрылся мурашками от наглости и сказал: «У вас единственный шанс безукоризненно выполнить волю вашего покойного мужа – немедленно прислать мне эту виолончель». Вдова глубоко вздохнула: «Хорошо, я сейчас посмотрю расписание самолетов и, если успею, пришлю ее вам». И перед самым началом концерта распахнулась дверь, за ней стоял человек, держа в руках Страдивари «Дюпор».

Я взял за горло это сокровище и на подгибающихся ногах отправился играть. В маленьком зале, у камина, я играл Третью сюиту Баха, все плыло у меня перед глазами, в руках моих пела моя виолончель... Моя, потому что у меня был друг, Пауль Сахер, в Швейцарии. Я поехал к нему на другой же день и сказал: «Ты можешь составить счастье моей жизни?» Он спросил: «Сколько?». 

И тут же выписал чек (на 500 тыс. долларов - А). А оформлена была покупка за один доллар. Так принято, когда продается вещь, не имеющая цены. И даже те деньги, которые я заплатил, – ничто, этот инструмент – достояние человечества. А я на нем играю.

С некоторых пор я не могу понять, где мы с ней разъединены. У меня есть портрет, сделанный замечательным художником Гликманом, он живет в Германии, ему за восемьдесят сейчас. На портрете виолончель стала таким красным пятном у меня на животе, вроде вскрытой брюшины. И в самом деле, я ощущаю ее теперь так, как певец ощущает свои голосовые связки. Никакого затруднения при воспроизведении звуков. Она перестала быть инструментом».

Из интервью Мстислава Ростроповича («ОГОНЕК», № 34, 20 августа 1996):

– У вас два великолепных инструмента – Страдивари и Сториони. На каком из них предпочитаете играть?

– Сториони – это жена, с которой я уже более 30 лет, взял ее еще из Москвы и не расстаюсь. А любовницей я считаю знаменитый инструмент Страдивариуса. Он был заказан примерно в 1709 году неким врачом из Лиона, который хотел иметь лучший в мире инструмент. Мастер ответил: «Не гарантирую, но попробую – у меня есть замечательное дерево». Когда доктор приехал в 1711 году, Страдивариус сказал ему: готово, причем назвал ошеломительную сумму. Заказчик, сыграв на инструменте, заплатил вдвое больше... Затем эта виолончель была на аукционе продана за 30 тысяч золотых франков, попала в руки виолончелиста и композитора Дюпора. После одного из концертов в Тюильри на ней пожелал сыграть Наполеон Бонапарт. Дюпор не мог ослушаться императора, тот сел с виолончелью, музыкант вскрикнул, но – поздно: шпорой от сапога Наполеон сделал большую царапину на боковине инструмента. Она видна до сих пор. 

– В Петербург вы прибыли с верной женой или с поцарапанной любовницей?

– С женой. Понимаете, любовница должна быть красивее жены, если это возможно. В жизни я не имею любовницы: не могу найти женщины красивее Вишневской. А виолончель Страдивари-Дюпора, надо признать, красивее, чем моя жена... Поэтому иногда с ней езжу, когда играю Баха и музыку лирического плана.

(Вишневская: – Любовницу-виолончель я стерплю...) 

P. S: Но Галина Вишневская после смерти музыканта «Любовницу» продала за 20 млн. долларов Японской музыкальной ассоциации (некогда за «Дюпор» Ростропович заплатил 500 тыс. долларов). На сегодняшний день виолончель Дюпора считается одним из самых дорогих музыкальных инструментов.

Остальное здесь http://blog.i.ua/community/2998/1703999/