Лу Саломе -- Фридрих Ницше ч.2

Фридриху Андреасу предстояло стать одним из самых выдающихся мужей в истории: почти за 40 лет их совместной жизни с Лу, до самой своей смерти, он ни разу не пережил физической близости с собственной женой! Именно это было железным условием, поставленным перед свадьбой этой невероятной женщиной. Счастливый жених, правда, легкомысленно принял это условие за “девичьи выдумки” и все ждал, когда же они пройдут, но безрезультатно...

********************************

Ницшеведы недоумевают, почему самым значимым человеком в своей жизни Лу всегда называла Рэ. Именно его утрату она считала самой болезненной в своей жизни, а 5 прожитых с ним лет - самым полным воплощением своей мечты. Забавный предрассудок: ставить качество человеческих отношений в прямую зависимость от исторического масштаба личности... Тем не менее, разве не сам Ницше предупреждал ее: "В любом случае Рэ - лучший друг, чем я есть и смогу быть; прошу Вас обратить внимание на эту разницу!"

Почему же при всем своем культе Дружбы они не сумели стать друг для друга "совершенными друзьями"? Ведь работа у Троицы спорилась: они действительно много читали, обсуждали, писали. Под руководством Ницше Лу делает очерк о метафизике женского начала, пробует писать афоризмы. Часто они проводят с ней ночи напролет. "Я никогда не забуду тех часов, когда он открывал мне свои мысли; он поверял мне их, как если бы это была тайна, в которой невыразимо трудно сознаться, он говорил вполголоса с выражением глубокого ужаса на лице.

И в самом деле, жизнь для него была сплошным страданием: убеждение в ужасной достоверности "Вечного возвращения" доставляло ему неизъяснимые мучения". Потрясенная их ночными откровениями, она написала и посвятила Ницше небольшой гимн. Тот пришел в восхищение от такого подарка и решил отплатить тем же: он задумал положить стихи Лу на музыку и сделать своего рода дифирамб.

Восемь лет он намеренно избегал всякого музыкального творчества: музыка взвинчивала его нервное возбуждение до изнеможения. И в этот раз музыка взволновала его настолько, что вызвала физические страдания. Ницше слег в постель и из своей комнаты писал m-lle Саломе записки: "Я в постели. Ужасный припадок. Я презираю жизнь".

И все-таки "Гимн жизни", который он отдал на суд своим друзьям-музыкантам, имел большой успех. Один дирижер оркестра берется исполнить произведение. Ницше радостно делится этой новостью с Лу: "По этому пути мы можем придти вместе к потомству, - другие же пути оставить открытыми".

Предложив Ницше быть его другом, Лу, конечно, не предвидела этих страшных эмоций дружбы, более сильных, чем припадки самой страстной и бурной любви. Ницше требовал сочувствия каждой своей мысли. Ему нужна была полная духовная преданность. Лу бунтовала: разве можно отдать кому-нибудь ум и сердце? Ницше обвинял ее в гордыне.

Об их ссорах он рассказывал в письме все к тому же Петеру Гасту: "Лу остается со мной еще неделю. Это самая умная женщина в мире. Каждые 5 дней между нами разыгрывается маленькая трагедия. Все, что я вам о ней писал, это - абсурд и, без сомнения, не менее абсурдно и то, что я Вам пишу сейчас". Это написано 20 августа из Таутенбурга. 16 сентября из Лейпцига он пишет тому же адресату: "2 октября снова приедет Лу: через 2 месяца мы поедем в Париж и проживем там, быть может, несколько лет. Вот мои планы". Увы, не пройдет и двух месяцев, как дружба Фридриха Ницше и Лу Саломе прекратится навсегда.

Хотя оба друга - Ницше и Рэ - постановили делить между собой эту девушку духовно, в их отношениях не было недостатка в истинно мужских претензиях и соперничестве. Когда Лу проводила часы, дни и целые ночи в обществе одного из них, у другого начинали появляться навязчивые фантазии, которые в конце концов, окончательно расстроили их дружбу.

Ницше мучило тяжелое подозрение: Лу и Рэ - в заговоре против него, они любят друг друга и обманывают его. Все вокруг стало казаться ему вероломным и бесцветным: возникла жалкая борьба вместо того духовного счастья, о котором он мечтал. Он чувствовал, что теряет свою странную, очаровательную ученицу, своего лучшего, самого умного друга, с которым его связывали 8 лет единомыслия... При этом он забывал, что у Рэ имеется не меньше оснований для подозрений.

Последний удар, положивший конец отношениям Ницше и Лу, нанесла Элизабет. Без ведома Ницше она написала Саломе грубое письмо. Лу всерьез рассердилась. Подробности ссоры малоизвестны. Сохранились черновики ницшевских писем к Лу, с довольно-таки беспощадным приговором: "Если я бросаю тебя, то исключительно из-за твоего ужасного характера. Не я создал мир, не я создал Лу. Если бы я создавал тебя, то дал бы тебе больше здоровья, и еще то, что гораздо важнее здоровья, - может быть, немного любви ко мне".

В его письмах презрительные вердикты соседствуют с неизжитым восхищением, проклятия - с раскаянием: "Но, Лу, что это за письмо! Так пишут маленькие пансионерки. Что же мне делать? Поймите меня; я хочу, чтобы вы возвысились в моих глазах, я не хочу, чтобы вы упали для меня еще ниже... Я думаю, что никто так хорошо и так дурно, как я, не думает о Вас. Не защищайтесь; я уже защитил Вас перед самим собой и перед другими лучше, чем Вы сами могли бы сделать это. Такие создания, как Вы, выносимы для окружающих только тогда, когда у них есть возвышенная цель. Как в Вас мало уважения, благодарности, жалости, вежливости, восхищения, деликатности... Я не знаю, с помощью какого колдовства Вы, взамен того, что дал Вам я, дали мне эгоизм кошки, которая хочет только одного - жить...

Но Я еще не вполне разочаровался в Вас, несмотря ни на что, Я заметил в Вас присутствие того священного эгоизма, который заставляет нас служить самому высокому в нашей натуре... Прощайте, дорогая Лу, Я больше не увижу Вас. Берегите свою душу от подобных поступков. Ваш Ф.Н."

Ницше уехал. Этот его поспешный отъезд скорее напоминал бегство. "Сегодня для меня начинается полное одиночество", - обронил он одному из друзей.

******

Вскоре после разрыва с Лу , а дружба Ницше и Саломе продлилась чуть больше года, философ написал одну из своих самых великих книг — “Так говорил Заратустра”. Многие считают, что написана она под влиянием встречи с Лу. Так или иначе, очевидно одно: в ней Ницше действительно увидел нового человека, с новым независимым сознанием, человека, для которого диктат его собственной воли является высшим и единственным авторитетом. (С)

************************

 Через 6 лет он сойдет с ума. За эти годы он напишет самые сильные и спорные свои книги.  Но в то время у "Заратустры" во всем мире найдется только семь читателей. И кто мог предположить, что этой книге уготована участь первого философского бестселлера?

Может быть, если в результате своих отношений люди не могут обрести друг друга, они обретают новых самих себя? Способен ли один человек сделать для другого нечто большее, чем подарить ему его самого?

Очень многое в этой истории остается за кадром... И насколько глубок шрам, который остался в душе Лу? Как отыскать ту грань, где через ее скрытность и калейдоскопичность биографии проступает ее ранимость?

****************

Расставшись с Ницше, Лу Саломе продолжала двигаться своим и только своим путем. В основном она вращалась в интеллектуальных кругах Европы среди известных философов, ориенталистов, естествоиспытателей.
Она ловила себя на том, что ее раздражал деловой, трезвый дух уходящего столетия, она явно тосковала по кантовскому и гегелевскому идеализму. Уже в 1894 году Лу Саломе написала серьезный труд “Фридрих Ницше в своих произведениях”. Труднее всего было заподозрить, что подобную книгу могла написать женщина — настолько все было объективно, четко, по делу. После выхода этой работы Саломе зауважали всерьез. (С)

******************

Говорили, что она похожа скорее на силу природы, чем на человека. Однако Фрейд, с которым ее связывала двадцатипятилетняя дружба, утверждал, что еще ни в ком не встречал столь высоких этических идеалов, как у Лу. Вообще, именно психоанализ позволил ей окончательно найти себя и почувствовать себя по-настоящему счастливой. Фрейд ругал ее за непомерно изматывающую работу, говоря, что одиннадцать часов анализа в день - это слишком. Но психоаналитиком она была от Бога - сохранилось множество восторженных свидетельств ее пациентов.

Лу исполнилось 50, когда она познакомилась с Фрейдом в 1911 году.

Она вновь начинала все сначала. Он же, не терпевший отступничества в вопросах своей теории, кажется, позволял непозволительное только Лу - ему нравилось, как она дополняла "его анализ своим русским синтезом": "Я начинаю мелодию, обычно очень простую, Вы добавляете к ней более высокие октавы; я отделяю одну вещь от другой, Вы соединяете в высшее единство то, что было раздельно".

*********************************

Чем теснее Лу Саломе общалась с Фрейдом, регулярно приезжая к нему в Вену из Геттингена, тем больше он удивлял ее своей, как бы сейчас выразились, невротической расщепленностью. Столь много знавший о человеческих страстях, этот человек в личной жизни был “застегнут на все пуговицы”, корректен, пунктуален и крайне формализован. Он вставал и ложился в одно и то же время, и если больной опаздывал к нему на прием на 10 минут, то это на весь день выбивало его из рабочего графика.

Его личные взгляды на мораль оставались целиком в русле пуританской традиции XIX века. Своим друзьям и коллегам — мужчинам Фрейд мог сколько угодно выдавать желаемое за действительное, но Лу с ее наметанным глазом мгновенно поняла, что он, учивший пациентов справляться с аффектами и не подавлять их, сам был не в состоянии проделать этого с собой. Однажды, как всегда, доктор Фрейд принес ей нарциссы, она приняла их с обворожительной улыбкой, а потом, заставив свои глаза опасно вспыхнуть, провокационно тронула Фрейда за плечо и на мгновение прильнула к нему — он отскочил как ужаленный, его панический взгляд молча молил о пощаде. И тогда Лу окончательно поняла, какой океан подавленных чувств таится в этом сдержаннейшем с виду человеке. Дочь Фрейда Анна, с которой Саломе была дружна, призналась ей, что у отца мучительный страх смерти, граничащий с неврозом, и что на этой почве у него нередко случаются головокружения и даже обмороки.

Лу слушала это с грустью, думая про себя, что вот пример того, когда творение выше творца, когда творец боится собственного создания. Страх любви, как давным-давно уже знала Саломе на собственном опыте и на опыте близких ей людей, всегда имеет изнанкой страх смерти. Это незыблемый психологический закон. Ницше боялся любви и панически боялся смерти, то же — Рильке, то же — и множество других из встреченных ею мужчин. И она думала: а не в этом ли была ее высшая функция в их жизни — сделать им прививку любви против страха смерти?

Особенно много Лу думала тогда о Ницше... Могла ли она ему помочь, если бы осталась с ним тогда, хотя бы на какое-то время? Ведь его смерть была просто чудовищна: несколько лет полного безумия и кончина в 1900 году в психиатрической клинике...

В конце концов, Лу открыла в Геттингене, где она давно уже поселилась с Андреасом, психоаналитическую практику и работала по 10—11 часов в день. Отбоя от пациентов не было, потому что Саломе обладала природным даром слушать и понимать другого человека. Как всегда, она не боялась нарушать самые священные заповеди — в данном случае заповеди своего учителя Фрейда, полагавшего, что психоаналитик ни в коем случае не имеет права вступать в близкие отношения с пациентами даже ради благородной цели научного эксперимента. Саломе же, руководствуясь, как обычно, только собственной интуицией, полагала, что если она этого хочет и пациент этого хочет, то вред просто исключается.

Исследователи удивляются, как все же после близости с двумя величайшими романтиками - Ницше и Рильке - она так легко вобрала в себя суровый реализм Фрейда. Мне же кажется, что именно в этих необычных отношениях закалялась виртуозность ее интроспекции. Сама Лу называла два фактора, повлиявшие на ее выбор в пользу психоанализа: во-первых, то, что она выросла среди русских, - а это люди, особо склонные к самокопанию, а во-вторых, близость с человеком необычной судьбы - немецким поэтом Райнером Мария Рильке.

Действительно, она была для него одновременно любовницей, матерью и психотерапевтом.

"Все настоящие русские - это люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете", - писал Рильке своей матери после знакомства с Лу. Россия была их общей любовью и дверью в сказочный мир.

Она была старше Рильке на 14 лет,

**************

Роман был бурный, но недолгий, он продлился с перерывами немногим более 3 лет, но за этим последовали еще 30 лет переписки и близкой дружбы. Лу оказалась не просто экстравагантной женщиной, а спасительным якорем в его судьбе: поэт страдал от приступов страха и неконтролируемых депрессивных состояний... В Саломе уже тогда проявился специфический талант, который вскоре сделает ее великолепным доктором: она жалела времени на то, чтобы вникнуть в суть душевных переживаний Рильке, бесконечно терпеливо выслушивала его и пыталась вместе с ним понять их причину и смысл и тем самым облегчить его страдания. (С)

*****************

Она оставалась для него самым большим авторитетом и самым близким человеком. В подтверждение тому вот строки этого гениального поэта, посвященные Лу.

"Нет без тебя мне жизни на земле.
Утрачу слух - я все равно услышу,
Очей лишусь - еще ясней увижу.
Без ног я догоню тебя во мгле.
Отрежь язык - я поклянусь губами.
Сломай мне руки - сердцем обниму.
Разбей мне сердце - мозг мой будет биться
Навстречу милосердью твоему.
А если вдруг меня охватит пламя
И я в огне любви твоей сгорю -
Тебя в потоке крови растворю."

1897,
(пер. А. Немировского)

Порой мне кажется, что вся ее жизнь была неким уникальным экспериментом - она словно испытывала на эластичность границу между мужским и женским началом: сколько "мужского" она в состоянии вобрать в себя без ущерба для своей женственности? Или, если угодно, наоборот: сколько "мужского" она должна ассимилировать, переварить в себе, чтобы достичь, наконец, подлинной женственности? Эта неутолимая тоска по целостности наполовину обреченного существа...

Даже если согласиться с Ницше относительно "абсолютного Зла", то это было бы зло в гетевском смысле этого слова: "то, что без числа творит Добро". Она могла разрушать жизни и судьбы, но само ее присутствие побуждало к жизни.

"У нее был дар полностью погружаться в мужчину, которого она любила, - вспоминал о Лу шведский психоаналитик Пол Бьер. - Эта чрезвычайная сосредоточенность разжигала в ее партнере некий духовный огонь. В моей долгой жизни я никогда не видел никого, кто понимал бы меня так быстро, так хорошо и полно, как Лу. Все это дополнялось поразительной искренностью ее экспрессии... Она могла быть поглощена своим партнером интеллектуально, но в этом не было человеческой самоотдачи. Она, безусловно, не была по природе своей ни холодной, ни фригидной, и, тем не менее, она не могла полностью отдать себя даже в самых страстных объятиях. Возможно, в этом и была по-своему трагедия ее жизни. Она искала пути освобождения от своей же сильной личности, но тщетно. В самом глубоком смысле этих слов Лу была несостоявшейся женщиной".

*****************************

Всю жизнь Лу высокомерничала с политикой, но с приходом Гитлера к власти в 1933 году не замечать творившегося вокруг стало уже невозможно. Манифестации, шествия и митинги молодых фашистов по всем немецким городам, бесконечно звучавшее в ушах “Хайль Гитлер!”, невыносимые выспренные речи о превосходстве арийской расы, набирающий силу антисемитизм...

Однажды к Лу в ужасе прибежала ее приятельница Гертруда Боймер с криками: “Эти черные (имелись в виду нацисты) рыщут по психиатрическим больницам и хотят переписать всех больных шизофренией; говорят, потом их всех уничтожат!” Саломе не поверила, и они кинулись к знакомому главврачу геттингенской клиники. Тот подтвердил информацию — врачи на свой страх и риск прятали от нацистов истории болезни. Излагая свои взгляды на воспитание будущих воинов Третьего рейха, Гитлер уже тогда был предельно откровенен. “Моя педагогика сурова — слабый должен погибнуть!” Вскоре это стало официальной политикой режима: все шизофреники должны быть физически уничтожены.

Началось наступление и на психоанализ. Книги Фрейда в Германии сжигались, к его друзьям и соратникам, как и к психоаналитикам вообще, приходить стало опасно. Лу Саломе, которой было уже за 60, друзья уговаривали уехать из страны, пока не поздно. Вскоре пришла еще одна тревожная новость: сестра Ницше, Элизабет Ферстер-Ницше, вышедшая замуж за нациста Ферстера, состряпала на Лу Саломе донос о том, что она, во-первых, “финская еврейка” и, во вторых, якобы извратила наследие ее брата, которого Элизабет всячески стремилась сервировать властям как духовного отца фашизма. Видно, за столько лет ненависть Элизабет Ферстер к Лу Саломе нисколько не уменьшилась.

Фрау Ферстер собственноручно составила сборник “Воля к власти”, выдержанный в нужном нацистском стиле, в котором она позволила себе сильно отредактировать высказывания философа и выдать за его оригинальное произведение. В 1934 году Гитлер с большой помпой совершил визит в Веймар, где встречался с Ферстер-Ницше и осмотрел архив философа. Годом позже фюрер устроил для скончавшейся хранительницы наследия Фридриха Ницше государственные похороны.

Лу Саломе, будучи в гостях, позволила себе во всеуслышание обозвать Элизабет Ферстер “полоумной недоучкой” и язвительно добавить, что Ницше был таким же фашистом, как его сестра — красавицей. После этих слов гости испуганно переглянулись, а многие поспешили убраться восвояси. А Соломе насмешливо продолжала: “Эта лишившаяся рассудка страна будет с каждым днем все больше нуждаться в таких, как я”, — ни годы, ни ситуация не лишили ее куража. Уезжать из Германии она наотрез отказалась.

Лу Андреас-Саломе умерла 5 февраля 1937 года в своем доме под Геттингеном. К счастью, ей не довелось увидеть, что сделало время с ее любимым учителем Фрейдом. В 1938 году фашисты оккупировали Австрию, конфисковав издательство Фрейда, его библиотеку, имущество и паспорт. Фрейд стал фактически узником гетто. Только благодаря выкупу в 100 тысяч шиллингов, который заплатила за него его пациентка и последовательница принцесса Мария Бонапарт, его семья смогла эмигрировать в Англию. Фрейд был уже давно смертельно болен раком челюсти, и в сентябре 1939 года по его просьбе лечащий врач сделал ему два укола, которые и прервали его жизнь. Не узнала Лу Саломе, что четыре сестры Фрейда, которых она нежно любила, погибли в немецком концлагере. Не узнала она и того, что в советском концлагере закончили свои дни ее родные племянники и двое ее братьев.

...“Какие бы боль и страдания ни приносила жизнь, мы все равно должны ее приветствовать, — писала Лу Андреас-Саломе в свои последние годы. — Солнце и Луна, день и ночь, мрак и свет, любовь и смерть — и человек всегда между. Боящийся страданий — боится радости”. Ницше не ошибся в своей Заратустре... (С)

*******************

"Расточительность сердца" - так назвал свой роман о Лу польский писатель Вильгельм Шевчук. Угадал ли он? Последними словами, сказанными самой Лу перед смертью, были: "Всю свою жизнь я работала и только работала. Зачем?"

Было ли тайной мукой Лу расточительство сердца или, наоборот, его нерастраченность?

Лариса Гармаш  ЛУ САЛОМЕ (удивительная история жизни и приключений духа Лу фон Саломе)

ВИКИ

 http://www.liveinternet.ru/users/agrippina/post166982973/