Причуды Саломеи (Валентин Серов – Ида Рубинштейн)

Мадам Горовиц наконец обрела дар речи:

– Как? Ты хочешь позвать сюда эту непотребную американку?! Но ты теперь невеста моего сына, так что…

– Но ведь я еще не жена его, – ухмыльнулась Ида. – Кроме того, я не возражаю, если Володенька приведет сюда кого-то из своих мальчиков. Кто у него теперь? Все еще Луи-Поль? Ну надо же, какая долгая верность! Мой привет Луи-Полю!

И, расшвыряв в разные стороны туфельки, она пробежала в сторону ванной комнаты.

Анна Петровна Горовиц только головой покачала, глядя вслед по-змеиному извивающейся фигуре в лиловых шелках. Право, такое ощущение, что в теле Иды нет ни единой косточки. Зато нрав у нее – железной крепости. Даже и теперь, припертая к стенке денежными претензиями возмущенных родственников, для которых нет разницы между актрисой и куртизанкой, она норовит поступить по-своему!

Сколько всего Анна Петровна натерпелась за последние десять лет, с тех самых пор, как Иду привезли в Петербург после смерти ее родителей! Девчонка не знала меры своим фантазиям… так же, как никогда не знала счету своим деньгам…

* * *

Что и говорить, Лев Рубинштейн, харьковский, а потом и киевский сахарозаводчик и меценат, был богат фантастически. Его единственная дочь (разные источники называют годом рождения Лидии то 1880, то 1883, то 1885 год) росла и воспитывалась, как принцесса крови. Но вот родителей Иды унесла эпидемия… Многочисленные родственники, кормившиеся на проценты с капитала Рубинштейна до совершеннолетия наследницы, продолжали лелеять все ее прихоти. А когда ей было десять и возникли разговоры о хорошем образовании, Иду (на имя Лида она больше не отзывалась) отправили в Петербург, к тетушке Анне Петровне. Особняк на Английской набережной, переполненный шедеврами искусства, вполне подходил для дальнейшего воспитания принцессы Рубинштейн.

Разумеется, ни о каких гимназиях или институтах речи не шло и не могло идти. Образование Ида получала дома и без труда освоила четыре языка: английский, французский, немецкий и итальянский. Когда она заинтересовалась историей Греции, тут же был нанят ученый-эллинист. Теперь она знала пять языков.

Она читала невероятное количество книг, великолепно знала классику и увлекалась Ницше.

Ну и разумеется, Иду обучали музыке и танцам. Слух у нее оказался недурной, но голоса никакого, способностей к танцам тоже не обнаружилось. Зато обнаружилось невероятное упрямство! Именно танцы влекли ее неодолимо, и она готова была на все, чтобы научиться владеть своим долговязым, непослушным, несуразным и неграциозным телом. Часами занималась перед зеркалом, то отрабатывая сложное па, то застывая в изысканной позе.

Чем больше она смотрела на себя в зеркало, тем больше восхищалась своим уродством, в котором со временем и в самом деле начало появляться что-то изысканное. Большеротая, с узкими, вытянутыми к вискам глазами, худая, плоскогрудая, Ида была далеко не глупа. Красота – это ведь не только канон, но и впечатление. Если она, Ида Рубинштейн, не соответствует канонам, значит, она должна научиться производить на людей ошеломляющее впечатление. А это лишь вопрос стиля, воображения и денег. Того, другого и третьего у нее имеется в достатке, а значит, ничто не мешает стать единственной в своем роде! Чем больше Ида смотрелась в зеркало, тем больше уверялась, что производит впечатление какой-то нездешней сомнамбулы, едва пробудившейся к жизни, охваченной некими чудесными грезами…

Решено! Это и будет ее стиль!

И вот еще что. Настоящие дурнушки сидят по углам и прячут свое уродство от глаз людских. Но Ида выставит свое возведенное до превосходной степени безобразие на всеобщее обозрение и заставит поверить, что оно и есть красота!

Где же можно было продемонстрировать себя всем людям в начале ХХ века? Разумеется, на сцене. И она увлеклась художественной декламацией. Но голос был слаб, ложный, манерный, истерический пафос только раздражал слушателей.

Родственники скептически восприняли желание Иды пойти на сцену, но были убеждены, что, осознав собственную бездарность, девица одумается. Но они ведь не знали, что Ида не видела у себя ни единого недостатка, только несомненные достоинства!

В общем, ей было позволено брать уроки драмы у артистов императорских театров. Закончилось это обучение сюрпризом: Ида заявила о своем желании стать трагической актрисой.

Однако одного только ее желания было мало. То один, то другой педагог заявляли ей о полном отсутствии таланта. И тогда Ида наконец вспомнила своего отца, который был принят у самых уважаемых людей Киева, потому что он, всего-навсего еврей-торговец, обладал таким состоянием, при мысли о котором сословные различия превращались в сущую ерунду. Но ведь теперь это почти неприличное состояние принадлежит ей! Почему же она не умеет извлекать из него пользу?

Ида Рубинштейн пошла учиться на драматические курсы при Малом театре и начала тратить свое сказочное состояние на то, что сегодня назвали бы «частной театральной антрепризой». Теперь она не снисходила до просьб: дайте мне роль, ах, молю вас… Теперь она называла сумму, превышающую смету спектакля вдвое или втрое, и говорила: я хочу главную роль! Именно главную – она была слишком брезглива, чтобы унижаться до второстепенных ролей. Кроме того, она сама выбирала и спектакли: в скучнейших, с ее точки зрения, пьесах Горького или Чехова она и впрямь смотрелась бы нелепо, зато античная классика или современный декаданс – вполне достойные ее произведения!

Когда пронесся слух о том, какие деньги она готова отдать за спектакли, Станиславский, незадолго до этого отвергнувший ее, начал рвать на себе свои густые и пока еще черные волосы. Он звал ее вернуться, звал, звал… Ида только фыркнула.

Разумеется, она понимала, что не обойдется без знакомств в театральном мире. И тут на каком-то светском приеме она познакомилась со Львом Бакстом, театральным художником и декоратором.

К тому времени слух об утонченной и стильной Иде Рубинштейн прошел по Петербургу. Немало этому слуху способствовали написанные на ее деньги статейки для светской хроники. Их цитировали. Стало модно говорить о невероятной, утонченной красоте Иды ...

Бакст, подстегнутый мыслями о гонораре, который ему светит, не остался в стороне и вплел свой цветок в венок высказываний, венчающий голову Иды, маячившую где-то сантиметрах в десяти над ним: «Это существо мифическое… Как похожа она на тюльпан, дерзкий и ослепительный. Сама гордыня и сеет вокруг себя гордыню».

Оказалось, «тюльпан» хотел на свои средства поставить «Антигону» и сыграть в ней главную роль. Бакст с радостью согласился.

Стильное уродство было в моде, поэтому, когда Ида пригласила художника к сотрудничеству не только на сцене, но и в постели, он с радостью согласился. И потом долго не мог понять, что она такое: то ли лед в огне, то ли огонь во льду. У девицы обнаружились явные склонности к извращениям, ее темперамент то вспыхивал, то остывал, она зажмуривалась, чтобы не видеть отражения любовника в зеркалах, которыми была щедро уставлена ее спальня, но почти не отводила во время акта глаз от себя.

Эгоцентризм, нарциссизм, эгофилия, гедонизм… Клиническая картина. А не лесбиянка ли она, подумал Бакст… Да ладно, зато какие деньги! К тому же в голове у юной гедонистки водились кое-какие мысли, и эрудиции у Иды в самом деле было не отнять. Ко всему в своей жизни она подходила серьезно и обстоятельно... 

 Когда Ида под псевдонимом Львовская появилась в роли Антигоны, критики назвали ее игру ученической: отметив пластическую выразительность, не закрыли глаза на дилетантизм – отсутствие голосовой техники, плохую дикцию, неумение держать паузу и слушать партнера.

Ида Рубинштейн нашла себе потом драматурга в лице Габриэля Д’Аннунцио, который как ловкий профессионал сочинил именно то, что требовалось – «Мистерию о мученичестве святого Себастьяна». Главная роль особенно подходила для нее еще и потому, что, как утверждают, во время спектакля при всем желании невозможно было распознать, какого пола госпожа Рубинштейн. Когда я спросил об этом Бакста, он лишь многозначительно подмигнул мне: у Моисеева золотого тельца, мол, тоже не разберешь, какой он там из себя».

Мужчи-ины… Как же они коварны! Недаром Ида все откровенней начинала предпочитать женщин, тут Бакст не ошибся.

*****

Кроме исторической, Серова привлекала и античная тема: «Похищение Европы», «Одиссей и Навзикая». Античность он воспринимал как декоративно-прекрасный, фантастический сон, даже более убедительный, чем реальность.

И тут вдруг (или не вдруг?) реализм приелся художнику. Резко изменилась манера его письма. Для дягилевских «Сезонов» он создал афишу с портретом балерины Анны Павловой, где небольшим количеством точных, изящных штрихов углем и мелом на темно-голубом фоне добился такой воздушности рисунка, что балерина кажется летящей ввысь, «как пух из уст Эола». Афиша была так удачна, что о ней говорили больше, чем о самой балерине.

Теперь ему был заказан «персидский» занавес для балета «Шахерезада».

И вот он в парижском театре «Chatelet» увидел Иду, познакомился с ней и получил предложение написать ее портрет.

– Монументальность в каждом ее движении, – восхищался Серов, увидев ее на сцене. – Да ведь это оживший архаический барельеф!

Художник точно заметил: Фокин выработал в танцовщице плоскостной поворот тела, словно на фресках древнеегипетских пирамид.

Лицо Иды, по воспоминаниям одного из современников, было матовым, без румянца, с овалом, как бы начертанным без единой помарки счастливым росчерком чьего-то легкого пера, лицо некой древней эпохи, которое неведомыми путями дошло до начала ХХ века, сохраняя тайну уже не существующих далеких цивилизаций.

Серов был очарован:

– Увидеть Иду Рубинштейн – целый этап жизни, ибо по этой женщине дается нам особая возможность судить о том, что такое вообще лицо человека… Вот кого бы я охотно писал!

Что ж, желание его вскоре исполнилось. И оно оказалось взаимным. Серов хотел изобразить Иду в том наряде, в каком венецианские патрицианки позировали Тициану. Это будет, размышлял Серов, вариант артистического костюмированного портрета. Только костюмом в данном случае явится нагота…

– Разумеется, – сказала Ида, узнав об этом от Бакста. – А как же иначе… Где?

В то время мастерской Серову служила большая зала домашней церкви бывшего монастыря Ля Шапель с цветными витражами и сводами. Ида пришла в восторг, узнав об этом. Потом она признается, что мысль сыграть католическую святую (святого!) возникла у нее именно в то время, когда она позировала Серову.

Она была нежна, как персик, как мимоза, и Валентин Александрович постоянно опасался, что это животное-насекомое-змея-женщина, которую он так неудобно усадил на ложе, сооруженное из чертежных досок, подставив под него табуретки, озябнет.

Ида приходила с камеристкой, которая помогала ей раздеться, а потом уходила.

Между моделью и художником царила странная натянутость. В основном они молчали, только иногда Серов подсказывал, как сесть, как повернуться. Или рассказывал, что хотел писать ее маслом, но испугался пошловатого блеска и стал работать матовой темперой.

Как-то раз камеристка ушла, и вдруг оказалось, что она забыла надеть перстни на ноги Иды. Перстни лежали на покрывале.

– Помогите мне, – приказала художнику – именно так! – Ида.

Серов подошел со странной покорностью, взял в ладонь ее узкую, длинную, ледяную ступню. Надел один перстень, другой… Хотел отойти, но почувствовал вдруг невыносимую усталость под взглядом тусклых черных глаз своей модели.

Взгляд у Иды был странно невыразительный. Именно это и подавляло, делало его гипнотическим. Серов и сам обладал очень сильным взглядом, его мать иногда даже просила, умоляла не смотреть на нее пристально, однако глаза Иды показались ему куда страшнее.

Он хотел сказать об этом, но вместо этого проговорил:

– У вас рот как у раненой львицы…

Она усмехнулась.

– Все, – наконец сказал он и собрался встать, но в это время Ида вдруг откинулась на спину и обвила его за шею… ногами.

Рот как у раненой львицы? А все остальное?..

Ну, этого выдержать было уже невозможно!

Они накинулись друг на друга и торопливо совокупились, дав наконец выход взаимно изнурявшему их желанию.

Ну, теперь можно было спокойно работать!

Что самое странное, отныне они оба воспринимали друг друга именно как сотрудников: вот художник, вот модель, вот холст, вот кисти… И мысли не могло возникнуть о повторении!

Наконец портрет был готов, и Серов уехал в Москву.

В.Серов "Портрет Иды Рубинштейн. "

В 1911 году картина была отправлена на Всемирную выставку в Рим. И разразился именно тот скандал, которого и ожидал Серов…

– Зеленая лягушка! Грязный скелет! Гримаса гения! Серов выдохся, он иссяк и теперь фокусничает! Это лишь плакат!

– Это гальванизированный труп! – сказал Репин.

– Это просто безобразие! – сказал Суриков.

С наибольшим пониманием отнеслись к портрету те, кто не только видел Иду на сцене, но и знал ее лично. И они уверяли: «Угловатая грация тела, раскидистость несколько надменной, смелой и хищной позы во всяком случае нам дают законченный образ женщины, оригинальной по интеллекту, характеру, не лишенной чего-то влекущего, но не обещающей уюта».

Серов умер в разгар скандала, содеянного им самим. И, как это часто бывает, смерть творца явилась лучшей рекламой его творению. Все разом переменилось! Публика хлынула в Русский музей (портрет был передан туда), чтобы увидеть «Иду», которая стала входить в классику русской живописи. И постепенно сложилось последнее, решающее мнение критики: «Теперь, когда глаза мастера навеки закрылись, мы в этом замечательном портрете Иды не видим ничего иного, как только вполне логическое выражение творческого порыва. Перед нами – классическое произведение русской живописи совершенно самобытного порядка…»

Ну-ну… Вернее, ню-ню…

Не женщина, а какая-то ходячая стилизация эпохи модерна. Вернее, сидячая! Ее облик до карикатурности соответствовал модному словечку «декадентство».

Итак, портрет кисти Серова был лишь частью ее бурной биографии. Право, о ней стоит еще поговорить!

«Странная внешность Рубинштейн быстро приедалась зрителю, приходило ощущение пустоты, холода и скуки. Оно переходило в досаду и раздражение по мере того, как разгоралось общее действие и выделялась блистательная игра других исполнителей.

Дягилев отдавал себе в этом отчет лучше кого бы то ни было, но все его старания создать новую Галатею оказались тщетными. Что можно извлечь из пустоты? И, потеряв терпение, невзирая ни на что, Дягилев рассорился и расстался с Рубинштейн», – так рассказывает о дальнейшем Наталья Труханова......(С)

Просто блестяще написано--совсем не длинно--почитайте. не пожалеете о потраченных минутах!!!

скачать . почитать  Елена Арсеньева – Причуды Саломеи, или Роман одной картины (Валентин Серов – Ида Рубинштейн)