Неоновая Мадонна

Я стоял у подножия старинного собора, мои длинные белые волосы и такую же длинную снежную робу трепал легкий летний ветер. Где-то высоко в небе, за восточным крылом собора застыло оранжевое и ласковое солнце отцветающего августа…

- Ты принимаешь в себя Дьявола, как Он принимает тебя, сын мой? - загрохотал голос понтифика в моей голове, разрушив ощущения покоя и умиротворенности - Принимаешь... принимаешь... принимаешь?  - смеялось безликое эхо; оно повторяло и повторяло слова, произнесенные моим Учителем…, его раскатистый хохот звучал все громче... Залетев под колоннаду, оно начало метаться и ударяться о старинный свод, полуразрушенные бетонные опоры, изжеванные челюстями тлена и упадка; оно безнадежно стучало своими тонкими скрученными пальцами в огромную дверь мореного дуба с позеленевшими от времени петлями.

- Сын мой?!  - Понтифик нетерпеливо коснулся моей робы. Его брови поползли вверх, образуя кривую, в точности повторявшую очертания сводов собора.

Я колебался,… хотя о каких сомнениях могла идти речь, если я все уже давно решил для себя?! Я клялся себе, что сознательно иду на этот шаг, был уверен, что назад дороги не будет,…но это эхо, это дьявольское эхо (будто насмешка) перевернуло мою душу (глупо так говорить… она уже не была моей). Я всем своим естеством ощутил, как это эхо заползло ко мне в рот, словно комок слизи просочилось в глотку, а оттуда, каким-то неведомым науке образом, проникло в кровь, сделав её густой и зловонной…Сказать, что меня пронизала боль – значило бы не сказать ничего – просто ничего… Но боль эта была совершенно неведомого мне доселе свойства. Словно это эхо заползло на то место, которое раньше принадлежало моей душе. Эта подмена оказалась такой ужасной, такой кощунственной, что тело стало мгновенно отторгать чужеродный элемент. 

Меня вырвало. Только вместо остатков переваренной пищи из меня вырвались такие же переваренные, кашеобразные слова: «п-р…» - просипел я, корчась от спазмов, - «п-р-и-н-и-м-а-ю…»

Когда эхо слов понтифика покинуло мой измученный организм, я понял, что произошло… То, что казалось мне естественной словесной рвотой, отторжением, было воспринято понтификом как положительный ответ. Я принял Его!...принял…

Учитель крепко сжал мою дрожащую ладонь и потащил по мраморной лестнице вверх.

Тело мое доселе крепкое и мощное – скукожилось, словно сушеный гриб…казалось что понтифик держит в руке пустую робу, которая по непонятной причине не теряет форму носившего её послушника. Мне казалось, что я не смогу преодолеть и десятка ступеней. Ноги мои отказывались повиноваться, будто подагра покрутила их, сердце выскакивало из груди, а одышка была настолько сильной, что я задыхался и терял сознание каждые несколько минут… Я не могу припомнить, как Учителю удалось дотащить меня до последней ступени, как он вы ровнял мою спину и привел в чувство. Первое, что я увидел, очнувшись после подъема, были закрученные желтые ногти понтифика (в общине было не принято остригать ногти, волосы так же не срезали и не расчесывали, из-за этого старые служители были весьма неповоротливыми и не могли выполнять никакой работы; все заботы о соборе и общине ложились на плечи послушников). Учитель впился этими омерзительными ногтями в мою руку и заставил взяться за ручку двери, отворяющей собор - это был древний ритуал*. Он не был прописан в церковных книгах и на стенах храмов; его нельзя было найти ни в одном догмате, по которому жила община, но он, словно истина, ниспосланная снизу, передавался из уст в уста, не подаваясь корректировке ни времени, ни человека... 

*Ритуал этот состоял в следующем: каждый послушник, прошедший путь длиной в 666 дней, желающий стать частью общины и навеки посвятить себя Дьяволу, должен был рука об руку с верховным Учителем подняться по лестнице собора, количество мраморных ступеней в которой так же равнялось цифре 666. Затем он должен был собственноручно открыть двери собора (что было сделать совсем не просто – дверь была выстрогана из цельной древесины, её вес достигал почти тонны, а высота – 6 метров), а упав на колени от изнеможения – ползти через весь собор к черной бездонной яме, по периметру которой разложены механические часы (их число равняется количеству послушников, дающих обет; обычно их было 6). Послушник раздевался до гола и, бросая в яму одни из часов, кричал единственную молитву, которая существовала для общины «Я отдаю тебе душу и тело. Я буду пожирать время, пока тебе будет угодно. Когда захочешь - возьми меня, и время будет пожирать меня, пока тебе угодно».

Когда плоть моя коснулась плоти из дерева и металла, когда узкая полоска тьмы вылетевшая из собора коснулась моих глаз, я не смог больше выдерживать отчетливого голоса собственной души, которая, видимо, после изгнания эха вернулась на свое привычное место… 

Оторвав ладони от ледяного металла, я упал на ступеньки и покатился вниз, это был единственный возможный путь к спасению. Конечно, я понимал, что моё ссохшееся тело может не выдержать падения, что я могу переломать себе все кости, но думать уже - не было времени!

Оказавшись у подножия собора, я с удивлением не обнаружил вокруг себя никого, и уже хотел было бросится бежать, как передо мной выросла черная фигура одного из стражей собора – фигура Безликого... Одет он был, словно японский самурай, глаза и ладони его были перевязаны черной тугой лентой, а в каждой руке блестел длинный и острый меч без рукоятки. Клинки мечей были усеяны надписями на неизвестном мне языке. 

Пока я пристально всматривался в отсутствующие глаза стража, сокрытые широкой черной перевязью, на мои плечи легли руки Учителя… 

- Отдай ему мечи! – грозно проревел понтифик, обращаясь к Безликому. 

- Он убьет нас в то же мгновение, - ответил страж, медленно опуская скрещенные клинки на асфальт усеянный грязными и мокрыми осенними листьями.

Я до сих пор не могу понять, с какой целью понтифик повелел Безликому отдать мне мечи, он прекрасно знал, что я поступлю так, как сказал страж, но тогда мне было абсолютно все равно. 

Не успел Безликий опустить мечи, как они оказались у меня в руках, прорезая мягкую плоть ладоней до самой кости. Не обращая внимания на острую жгучую боль и струйки густой крови, скатывающейся по моей белой робе, я одним ударом скрещенных мечей разделил понтифика и Безликого, будто земляных червей, на две конвульсирующие части.

Бросив мечи я не оборачиваясь побежал по дороге ведущей прочь от Дьявольского собора. Все дальше, все быстрее, все свободнее.

Я знал, что вскоре будет организована погоня, но так как верховный понтифик и верховный страж были мертвы, то у меня было как минимум часа два. Хранители не могли сами издавать никаких распоряжений, им нужно было выбрать нового Учителя и нового Безликого…

Добравшись до какой-то грязной и затхлой улочки, я скинул с себя окровавленную робу, разодрал её на узкие полосы и перебинтовал ладони. Пока я занимался своими ранами, с неба густой стеной повалили хлопья ледяного снега. Так как мороз все усиливался, а на мне под общинным одеянием не было абсолютно ничего, и даже моя жалкая роба ушла на самодельные бинты, мне пришлось лихорадочно искать местный «альтфатер» в надежде обрести какое-нибудь одеяние.

Я исследовал улочку вдоль и в поперек, но «альтфатеров» по близости не оказалось, зато во дворе одного полусгнившего деревянного домика я обнаружил старенького ведиста, который сидел на пороге своей хибары и теребил в руках страницы ветхой книжонки, будто не замечая ни ужасного мороза, ни снега, который набивался ему в уши, глаза, пролазил под одежду..

- Пусть мир войдет в душу твою, - прошепелявил старец, не отрывая глаз от книги, - издалека ли путь держишь? И от чего торс твой покрыт лишь пылью дорожной и снегом? 

Что должен был я сказать? Поведать блаженному обо всех моих злоключениях? Или же измыслить какую-то правдоподобную ложь? Но не успел я открыть рот, чтобы изречь какую-то ересь, как старый ведист сделал предупреждающий жест рукой, оторвал, наконец, глаза от желтой бумаги и произнес: «Не стоит, сын мой. Я вижу – в нужде ты… Я помогу».

Не говоря больше не слова, старик жестом пригласил меня в свою лачугу. Как ни странно, внутри ощущение ветхости пропало. Стены дома были покрыты слоем свежей побелки, на полу лежал ковер ручной работы ярко-аквамаринового цвета. Слева от входа располагалась маленькая печка, которая, не смотря на свою миниатюрность, давала достаточное количество тепла, благодаря которому, такой выносливый старик не должен был бы замерзнуть даже в самый лютый мороз. Так же жестом ведист предложил мне умыться. Ополоснувши лицо и руки, я посмотрел на своего спасителя, но тот неодобрительно кивнул на мой половой орган. Мне пришлось обмыть и его. Лишь после этого старец подал мне длинную серую рубаху, пару красных бархатных брюк и такие же красные ботинки. Пока я переодевался, ведист снова погрузился в чтение своей книги, в какой-то момент он громко раскашлялся, это был не обычный кашель, но такой, что сотрясает душу, до самого её основания, когда приступ прекратился, старец открыл одну из страниц своей книги и прочитал:

«Ом! Полное То, полное - Это. От Полного Полное поднимается.

От Полного Полное взяв, Полное же и остаётся.

Ом! Спокойствие, невозмутимость, мир!» - и снова его тело сотряслось от неистового приступа кашля, его тело начало трясти словно в эпилептическом припадке, падая на пол и, видимо, умирая, он протянул мне свою книгу и указал на дверь. Схватив в руки книгу, я бросился прочь. 

Часть 4. Серость. 

Сложно припомнить, как долго я бежал, может пять минут, а может – целый сутки, опомнился я возле большого серого здания, которое стояло в таком же сером дворе, окруженном высоким забором из рабицы. По  верху забора в несколько слоев была намотана колючая проволока. 

По двору с отсутствующим серым взглядом ходили серые люди в серой одежде. На крыше здания стояли такие же серы люди, которые наблюдали за теми, что ходили по двору. Когда один из тех, что внизу начинал кричать или бежать к забору, один из тех, что на верху хладнокровно стрелял ему в голову. Но не было крови, лишь какая-то серая жидкость оставалась на сером асфальте.

Надпись на калитке гласила: «Психиатрическая лечебница № 1 (содержатся заключенные приговоренные к смерти)».

Где-то внутри меня шевельнулся холодный страх. Я заметил, что люди на крыше обратили на меня внимание, нужно было бежать, хотя сил на это уже не оставалось. 

Справа от меня возвышался холм, покрытый еловой порослью; между деревьями виднелась крутая и давно заброшенная тропинка.  Я засунул книгу ведиста за пазуху и пополз вверх по тропинке, цепляясь израненными руками за перекрещивающиеся ветви елей. 

Совершенно выбившись из сил, я прилег посреди тропинки, извлек книжонку с желтыми листами и открыл её. На книге не было названия, точно так же как и внутри не оказалось ни одной буквы, лишь моё больное воображения читало на каждой странице слова ведиста:

«Ом! Полное То, полное - Это. От Полного Полное поднимается.

От Полного Полное взяв, Полное же и остаётся.

Ом! Спокойствие, невозмутимость, мир!»

Когда я в сотый раз прокрутил в голове его слова, они вошли в мой разум и раскрылись, словно это была та истина, которую я должен был познать в своей жизни. Силы снова наполнили моё тело. Кровь перестала быть густой и вновь побежала по венам и артериям в привычном ритме.

Я спрятал книгу во внутреннем нагрудном кармане и снова возобновил свой путь.

Когда я приближался к вершине холма, ушей моих коснулась жуткая музыка… Это была мелодия, которая всегда звучала в соборе. Подтянувшись на руках, я заглянул за вершину холма, уши мои разорвали инфразвуки немыслимой силы и насыщенности, а глазам открылась картина, которая породила настоящий животный ужас – это был собор, во всем своем величии предстал он пред моим взором…

Но ощущение ужаса длилось всего несколько секунд. Истощенный за сегодняшний день мозг послал глазам и ушам моим жуткий мираж. На самом же деле это не был собор общины, но храм неведомой мне доселе секты. Музыка, звучащая в колонках, расположенных на крыше храма была не чем иным, как старинной американской песней, звучащей во всех фильмах 50-60хх годов. 

Выпрямившись во весь рост, я посмотрел вниз – подо мной было не более трех метров. Носки моих ботинок свисали над бетонной стеной, почти вплотную к ней прилегала другая стена – несущая храма. Кроме колонок на крыше находилось изображение неоновой Мадонны. Оно словно выплывало откуда-то из-под потолка храма, колыхалось несколько секунд над крышей, а затем снова исчезало под слоем смоленого рубероида. 

Не знаю зачем, я прокричал, смотря на выплывающую неоновую Мадонну: «Сдохни!» - я вложил в это слово столько злости и боли, что неон моментально погас, а изображение треснуло и разлетелось на тысячи осколков. За спиной моей стали появляться призраки неведомых мне иконописцев, они шептали и кричали, сипели и хрипели. Единственное, на что ещё был способен мой речевой аппарат – это кричать одно единственное слово «сдохни». При каждом новом выкрике, один из иконописцев растворялся в воздухе как очередной мираж. Лишь Апостол Андрей, сидевший на крыше с мольбертом в руках, невозмутимо продолжал писать белой краской по белому холсту…

Обойдя храм по периметру, я спрыгнул вниз, где высота стены достигала всего лишь метра. Здание храма оказалось сгоревшим помещение магазина. Совершенно очевидно было, что сгорело оно совсем недавно, возможно, час или два назад… Сквозь пустое отверстие, которое некогда было дверью я вошел в магазин.

Противный визгливый голос зазвучал в моем помутневшем сознании: «двести девяносто девять гривен и сорок три копейки».

- Простите, - воззрился я на молоденькую кассиршу, смотревшую на меня злобным взглядом.

- Чёрт вас подери! – ответила она, - Если вы ещё раз переспросите, я позову охрану!

Рассмотрев кассиршу более внимательно, я нашел определенное сходство с неоновой Мадонной, которая пару минут назад рассыпалась на осколки. Когда я обнаружил это сходство, лицо моё озарила ироничная улыбка.

- Ваш магазин сегодня сгорит, - ответил я, словно не слыша её предыдущих слов, и продолжал улыбаться. 

Девушка с истерическим смешком сообщила, что обслуживать меня не намеренна и подозвала охранника. Но пока оно дошел из другого конца зала, я уже был на улице.

За моей спиной раздался взрыв… 

Я не стал оборачиваться. Достав пустую книгу ведиста, насвистывая «Mr.Sandman», я медленно пошел по алее, усеянной первыми весенними цветами…