Cын тумана

Когда туман выгорает
и в воздухе висит взвесь алмазной пыли
и видать за острова Навсегда!... ну это
слишком драматично для меня,
отчего часом побаливает край глазного яблока;
неладно. Мне люб туман-растуман,
негорючий туман. Никакой чехарды:
Байрон не воспламеняет твоего Шелли,
Юнона не затмевает твою Афину, неуместен
великий воздушный мост над ландшафтами.
Цеппелины мыслей сдуты.
Оркестр не ходит строем; не подумав,
и птах не одолеет пяти футов.
Подобные дохлым мухам
на подоконнике оставленной детской,
мы — семена в лущильном барабане смерти.
Туманообразный бог, грудная девочка
месит нас, трясёт, безумно смеётся
и снова сучит пальчиками ножек.
Мне бывало жутко холодно и одиноко —
туман промакивал кляксы моих слёз.
Мой пёс — туман: мне не надо шарить
ему корм в пластиковом пакете.
В мире затеваются события,
которые ум побивает идеями,
вызывающими другие события.
Какой хаос. Мы стоим на краю безответной капли:
туман наш единственный друг,
пусть он ад ловцов креветок.
"Там, там," — манит туман. "Где, где?"
Тебе не видать искомое.

Дин Янг
перевод с английского Терджимана Кырымлы


Son of Fog
   
When the fog burns off and the air's pulverized
diamonds and you can see beyond the islands
of forever!—far too dramatic for me. It hurts
something behind my eyes near the sphenoid,
not good. I prefer fog with fog behind it,
uninflammable fog. Then there's no competition
for brightness, no Byron for your Shelley,
no Juno eclisping your Athena, no big bridge
statement about bringing unity to landmasses.
All the thought balloons are blank. The marching
band can't practice, even a bird's got to get
within five feet before it can start an argument.
Like dead flies on the sill of an abandoned
nursery, we too are seeds in the rattle
of mortality. A foglike baby god
picks it up, shakes it, laughs insanely
then goes back to playing with her feet.
I have felt awful cold and lonely and fog
has been blotting paper to my tears.
My dog is fog and I don't have to scoop
its poop with my hand in a plastic bag.
There are sensations that begin in the world,
the mind responding with ideas but then
those ideas cause other sensations.
What a mess. We stand at the edge
of a drop that doesn't answer back,
fog our only friend although it's hell
on shrimpboats. There, there, says the fog.
Where, where? You can't see a thing.

Dean Young

Взрыв молодости

Был ветрен, семени полон огнистый сад лета,
и тучи упруги, и свет изрубил дома.
Усталость пустынных ночей, будь нами отпета,
увянет как сорванный цвет, меж страниц нема.

Мы к подвигам новым тянем руки и ноги,
загадочный смех знаменует взрывной поток
колоннами войска готового по тревоге
из лагеря выйти, когда заалеет восток.

Знамёна пронзительно взвились — решились толпы:
порывом влекомы, нуждой орущих идей,
мы бурным потоком несёмся и улицы топим
и вертим обломки торгашеских площадей.

Мы силой свергаем прогнившие троны старых
короны со смехом недорого продаём.
Мы выбили двери темниц, где творились кары:
тюремным вратам годится беззубый проём.

Отверженных толпы идут, выпрямляя плечи —
мы ружья в ладони им садим: весна — борьба.
Там с красных трибун рокочут призывные речи,
здесь в рост баррикады и вольных паров гульба.

Зарёй осиянны, отъявленные пророки,
венцами мессий молодых рубя волоса,
мы лбами плодим новый мир и светлые сроки,
грядущую бурю знамён, что окры`лит леса!

Эрнст Вильгельм Лотц
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы


Der Aufbruch der Jugend

Die flammenden Gaerten des Sommers, Winde, tief und voll Samen,
Wolken, dunkel gebogen, und Haeuser, zerschnitten vom Licht.
Muedigkeiten, die aus verwuesteten Naechten ueber uns kamen,
Koestlich gepflegte, verwelkten wie Blumen, die man sich bricht.

Also zu neuen Tagen erstarkt, wir spannen die Arme,
Unbegreiflichen Lachens erschuettert, wie Kraft, die sich staut,
Wie Truppenkolonnen, unruhig nach Ruf der Alarme,
Wenn hoch und erwartet der Tag ueberm Osten blaut.

Grell wehen die Fahnen, wir haben uns heftig entschlossen,
Ein Stoss ging durch uns, Not schrie, wir rollen geschwellt,
Wie Sturmflut haben wir uns in die Strassen der Staedte ergossen
Und spuelen vorueber die Truemmer zerborstener Welt.

Wir fegen die Macht und stuerzen die Throne der Alten,
Vermoderte Kronen bieten wir lachend zum Kauf,
Wir haben die Tueren zu wimmernden Kasematten zerspalten
Und stossen die Tore verruchter Gefaengnisse auf.

Nun kommen die Scharen Verbannter, sie strammen die Ruecken,
Wir pflanzen Waffen in ihre Hand, die sich fuerchterlich krampft,
Von roten Tribuenen lodert erzuerntes Entzuecken
Und tuermt Barrikaden, von gluehenden Rufen umdampft.

Beglaenzt von Morgen, wir sind die verheissnen Erhellten,
Von jungen Messiaskronen das Haupthaar umzackt,
Aus unsern Stirnen springen leuchtende neue Welten,
Erfuellung und Kuenftiges, Tage, Sturmueberflaggt!

Ernst Wilhelm Lotz

Сова, которая была богиней

Однажды в беззвёздную полночь сидела себе, глядела своё сова на ветке дуба. Двое землян-кротов попытались было незаметно прошмыгнуть мимо. "Ты!" (Ю, you), — кликнула сова. "Кто?"— в страхе и изумлении проблеяли они, ибо не смогли поверить, что кто-то увидел их в этакой густой тьме. "Вы двое!"(Ю ту, you two) Кроты поспешили прочь и затем рассказали всем полевым тварям, что сова — величайшая и мудрейшая, поскольку она видит во тьме и способна ответить на любой вопрос. "Я сама разведаю, — пообещала птица-секретарь и следующей, тоже тёмной ночью окликнула сову. — Сколько когтей я выпятила?" "Два,"(Ту, two) — отозвалась сова и не ошиблась. "Ты не могла бы подобрать синоним к выражению "то есть" и слову "именно?" — "Конкретно" (Ту вит, to wit). "Как любящий должен обходиться с любимой?" — "Ухаживать". (Ту ву, to woo)
Птица-секретарь поспешила к соседским тварям и отрапортовала им, что сова действительно величайшая и мудрейшая в мире, поскольку она видит во тьме и способна ответить на любой вопрос. "Сова и днём видит?" — поинтересовалась рыжая лиса. "Да," — откликнулись летучая мышь и французский пудель. А остальное зверьё ответило хохотом на этот глупый вопрос и посоветовало рыжей лисе и её друзьям прогнать болонку прочь с поля. Затем они снарядили посланца к сове с просьбой стать их вождессой. 
Сова явилась полевым зверям в яркий полдень. Она шагала так медленно, что казалась очень и весьма достойной, и так сверлила всех большими и блестящими глазами, что виделась весьма и очень важной. "Она богиня!" — воскликнул петух-плимутрок. И остальные подхватили то же: "Она богиня!" Затем звери последовали за совой и там, где она тыкалась головой, бились лбами и они. Наконец сова выбралась на середину большака и устремилась вдаль, а звери последовали за ней. Тем временем предсусмотрительно паривший над процессией ястреб заметил в пятидесяти милях едущий навстречу грузовик, о чём отрапортовал птице-секретарю, которая незамедлительно доложила сове. "Конкретно?" — "Вы не боитесь?" — переспросила секретарь. "Кого?" — вяло отозвалась сова. "Она богиня!" — снова устроили крик звери и продлили его лицезрея грузовик и под его колёсами. Некоторые в тот миг были изрядно ранены, но большинство, включая сову, погибло. 

МОРАЛЬ: Слишком многих зверей можно слишком долго дурачить (см. приписываемое А. Линкольну изречение "You can fool all the people some of the time, and some of the people all the time, but you cannot fool all the people all of the time".)

Джеймс Тербер
перевод с английского Терджимана Кырымлы

Поймите

Кофейни часть гудит и чадом тужит,
другая половина жаром манным
пылает дню фонарному наружу,
где к окнам липнут редкие туманы.

Друзьям всерьёз корить меня угодно
за легковесность в годы созиданья:
своих не кличу в бурю, всепогодно
плывя в челне эфиром мирозданья.

Я вижу лишь газетные знамёна,
но долго жду орущих баррикад,
чтоб вклинить в ваш парад свои рамёна,
и ветру первомая буду рад.

Вам бы пожар кулис писать башкой
и с песней над годами вдаль стремиться.
Поймите, волен я играть рукой:
мой светлый этос звонко серебрится.

Эрнст Вильгельма Лотц
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы


Begreift

Von Dumpfheit summt das halbe Kaffeehaus,
Das halbe ist getaucht in weisses Gluehen
Und flackert in den Lampentag hinaus,
Wo duenne Nebel an die Scheiben spruehen.

Es wollen ernste Freunde mich bedeuten,
Ich sei zu leicht fuer diese Gruenderjahre,
Weil ich, statt kampfgenoessisch Sturm zu laeuten,
Auf blauer Gondel durch den Aether fahre.

Ich sah bisher nur Zeitungsfahnenwische
Und warte laengst auf Barrikadenschrei,
Dass ich mich heiss in eure Reihen mische,
Besonnt vom Wind des ersten Voelkermai!

Den Kopf ganz rot, malt ihr Kulissenbrand
Und uebertraeumt die Zeiten mit Besingung.
Begreift: Ich wirke, spielend freier Hand,
Mein helles Ethos silberner Beschwingung.

Ernst Wilhelm Lotz

Единорог в саду

Однажды солнечным утром завтракавший в уголке кухни мужчина оторвал взгляд от ячиницы-болтуньи и увидел белого единорога, щипавшего розы в саду. Мужчина поднялся в альков, где ещё спала его жена и разбудил её, сказав: "В нашем саду единорог. Он ест розы". Жена недовольно открыла один глаз, возразила: "Единорог это мифический зверь," — и повернулась спиной к мужу. Он медленно спустился по лестнице и вышел в сад. Единорог был всё ещё там и теперь пасся в тюльпанах. Мужчина сорвал лилию и протянул её зверю: "На, единорог". Тот сосредоточенно зажевал её. В приподнятом гостем настроении мужчина снова взошёл в спальню и растормошил жену: "Единорог съел лилию". Жена села в кровати и холодно взглянула на мужа. "Ты дурак, — бросила она. — Я упеку тебя в дурку". Мужчина, которому никогда особо не нравились слова "дурак" и "дурка", а солнечным утром, когда в его саду пасся единорог — тем более, ненадолго задумался. "Посмотрим насчёт... ,— бросил он и, подойдя к двери, прибавил, —У него посреди лба золотой рог". И он вернулся в сад, чтобы рассмотреть единорога, но тот исчез. Мужчина недолго посидел среди роз и уснул. 
Только мужчина покинул дом, как жена встала и наскоро оделась. Она была очень возбуждена, а взгляд её горел недобрым пламенем. Она позвонила в полицию и в психиатру, дескать, поспешите и не забудьте смирительную рубашку. Когда полиция и психиатр приехали, они сели на стулья и с большим интересом воззрились на жену. "Мой муж, — начала она, — видел единорога сегодня утром". Психиатр взглянул на полицию, а полиция посмотрела на психиатра. "Он сказал мне, что единорог съел лилию". Психиатр посмотрел на полицию, а полиция взглянула на психиатра. "Он сказал, что у единорога золотой рог посреди лба". Повинуясь торжественному жесту психиатра, полиция вскочила с места и схватила женщину. Им пришлось крепко повозиться с ужасно боровшейся хозяйкой, которую они наконец одолели. Только гости облачили её в смирительную рубашку, как в дом вернулся мужчина. 
"Вы сказали своей жене, что видели единорога?" — спросили его полицейские. "Конечно нет, — ответил он. — Единорог это мифический зверь". "Довольно, — рассудил психиатр. — Заберите её. Виноват, сэр, но ваша жена как пить дать свихнулась". Таким образом, они забрали клянущую и плачущую женщину и закрыли её в заведении. Муж затем жил счастливо и долго. 

МОРАЛЬ: Не считай своих дураков, пока они в дурке. (Не считай тараканов в голове второго третьему лишнему, от Don`t cоunt your chickens before they are hatched,— прим. перев.)  

Джеймс Тербер
перевод с английского Терджимана Кырымлы

Рыцарский замок

1.
Над безднами, на скалах из гранита
я неприступный замок вижу свой,
где по ночам, когда заря убита,
лишь звёздный дождь струится надо мной.

Что камень хладен я и не внимаю
слезам и стонам, холод берегу
и замок древний зорко охраняю,
и трон гранитный строго стерегу.

Смеюсь один, лишь взвоет мир горюя,
ликует он — я чару пью скорбей,
померкнет солнце бела дня — горю я,
монарх и страж одной судьбы своей.

Когда огонь метнут мне злые боги,
услышу я небесный гром и треск —
и отдарю им, местникам убогим,
смешливый дым и бастионов блеск.

Не поколеблет трон бродяга-ветер,
орлам неведом скал моих покой:
над бездной, в отреченье и запрете
я неприступный замок вышу свой.

2.
Всё тот же загадочный остров и те же гранитные скалы
и царственный мой, веледревний и стройный чертог.
Стихией воды ограждён, трёпан нордом дождливым и шалым,
я так беззаботен и бодр и настолько безумно
жесток!

Тут бриги минуют меня и рокочет спасительный
рог!

И лодки... и череды тяжких, сырых караванов —
туманы...

И сходят на берег принцессы и пажи —
мой брачный оброк...

и гибнут от стрел золотых, уставая на склонах, незваны.

И каждый мечтатель безумный, невольно попавший ко мне,
навеки останется жертвой, увязшей в моей глубине,
усладами звёздными сыт в средостеньях любви
неземной.

И море бушует, и горя над ним нависает прибой,
и носятся вольные бриги, но тёмные волны гурбой
их мечут на берег у замка.... где рокот спасительный
стишен волной!

3.
Здесь буря не взревёт и ветры не повеют,
сюда нелётны шум, молва и горький стон;
просторы надо мной бестрепетно синеют —
прозрачен и един их выдержанный тон.

Вокруг меня безоблачная сфера
внизу старик гранитный бастион
но не крепчает праведная вера
безрадостен и нем мой трон.

Пусть в этом мире правят тишь и нежность,
безветрие и ясность, безмятежность,
запретен бранный рёв трубы и бой,

но в тайной скорби сердце скрытно стонет,
ведь жизнь моя в погибельном затоне,
где холод и белеющий покой.

4.
Отныне обречён я в страданиях исчезнуть
в загадочных покоях один в плену мечты.
Земля и мир мне чужды в тенетах суеты
и взгляд тоска не тянет в зияющую бездну.

Душа моя пропала в гармонии созвездной
вдали от слёз и стонов землистой суеты
Смеясь в глазницы смерти, я с ней люблю на ты
поскольку славен волей суровой и железной.

И если в суд небесный сорвёт земные души
и мрачная погибель в безмолвии разрушит
мечты моей мятежной заветные скрижали,

пестро воспламенюсь я падучею звездой
и размечусь до искры над сушей и водой
и грешную землицу мой жаркий прах ужалит!

5.
Творец глухой, бездумно безразличный,
как лёд бездушный, хладный как металл,
я жизнь из праха и воды создал
вдохнул души ей трепет безграничный.

Мой стих звенит: прозрачный как кристалл,
любви не зная, неги и борений,
как лунный блеск он светит да не греет,
ни к счастью, ни к печали не пристал.

Отныне я напрасно ограждён:
бездушны стены царственного замка,
где веет смерть и сиверко студён.

Восторг мой насмерть стужей побеждён,
я обречён таить огарок в рамках
и взглядом метить караваны дён.

6.
Я лестницей гранитной восхожу

и в башне беломраморной возвышен.
Мне сует шум из посвист стрел не слышен,
не тронет слух мой жизненная жуть.
Я вижу только солнце и скалу
и слышу жаворонка гимн побудный.
Земная цепь разбита: многотрудный,
крылат и одинок я много лун.

Я оседлал гранитную скалу...

7.
Я пик воздвиг в пределе у лазури,
из бронзы замок неприступный свой —
утишил в сердце суетные бури,
печаль пророка выморил зимой.

И, свёв застенка строгие объятья,
мечты и скорби ввергнув в вечный плен,
зажил я там, где правит солнце-сватья,
вдали от мiра, бога, перемен.

Но бури в сердце скрытые не стихли
и скорбь моя рыдает всё живей
в бесшумном склепе, где земному лихо
без воздуха, воды и миражей.

Я так хочу сойти в долины тенью,
где сёла спят и стихли города,
чтоб рушить стены каждого строенья
и жечь огни живые навсегда.

И чтоб жила летучая тревога
пророчьей тьмы, слепой да не к судьбе,
чтоб я любил и клял живого бога
в победах и паденьях, век в борьбе.

О, поздний час оплавленного лета,
неизжитого бунта крайний срок!
Я сам зажёг свой замок и отпето
обрушил стен пожизненный урок.

----------------------------------
Но в пепле сердце как живая рана,
стерпев дотла, трепещет и зовёт...
И скорбь моя отныне невозбранно
гоняет вихри, громом отдаёт.

8.
Я мудрость великую вызнал в высоких своих теремах,
вдали подо мной погребенье живое, где бури и прах,
но суетный грохот землицы, её многотрепетный стон,
едва долетая, тревожит мой тихий надоблачный трон.

Я слушаю, слышу, воймую, забывшись, тьматысячный хор:
утробно голосит земля и рыдает в бездушный простор...
И тайну кручины таимой невольно слеза выдаёт,
ведь в черной музы`ке земли извергается горе моё.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

Рицарски замък

1.
Аз виждам свойта рицарска ограда
над непристъпни бездни и скали.
И всяка нощ, когато здрач припада —
над мене само звезден дъжд вали.

И аз съм хладен, хладен като камък,
загубил слух за всеки земен стон,
и пазя зорко своя древен замък
и своя царствен и гранитен трон.

Кога светът заплаче — аз се смея,
кога светът ликува — аз скърбя,
помръкне ли вселената — аз грея,
монарх и страж на своята съдба.

И само нявга чувам гръм и трясък:
изпращат огън злите богове.
Но жалък ми е всеки техен крясък
и аз им връщам дим и смехове.

Тук земен вятър моя трон не брули,
до мен не стигат даже и орли:
аз дигам свойте замъци и кули
над непристъпни бездни и скали.

2.
Все тоя загадъчен остров и тия гранитни скали,
и моята царствена кула, прилична на древен чертог.
Огражда ме водна стихия и северен дъжд ме вали,
а как съм безгрижен и бодър и как съм безумно
жесток!

Тук кораби пътни минават и свири спасителен
рог...

И лодки — и тежки кервани от гъсти надводни
мъгли...

А слизат край мене принцеси и пажове
в брачен оброк —

и гаснат ранени и морни от моите златни стрели.

И всеки мечтател безумен, попаднал неволно при мен,
остава завинаги жертва на моя загадъчен плен,
заплетен в неземни наслади и ласки, и
звездна любов.

Морето размирно се плиска и тегнат над него беди,
и носят се кораби волни в разгулните черни води -
и всички запират край мене — и няма
спасителен зов!

3.
Тук буря не бучи и ветрове не веят,
и не долита шум, мълва и горък стон;
безтрепетни, пространствата синеят,
застинали в един прозрачен тон.

И аз стоя в безоблачната сфера
на тоя стар, гранитен бастион;
но тук не крепне мойта светла вера
и не вещае радост моя трон. —

Че в тоя мир от тишина и нежност,
безветрие и ведра безметежност
не чува се тръба на бран и бой.

И в тайна скръб сърцето тайно стене,
че не живот, а гибел е за мене
прохладата на белия покой.

4.
И аз съм зачарован да страдам и да чезна
в загадъчния замък на странна самота.
Суетни ми изглеждат земята и света
и черепния поглед на зиналата бездна.

Душата ми се губи в хармония съзвездна —
далеко от сълзите на всяка суета.
Обичам да се смея в очите на смъртта,
защото нося воля сурова и железна.

И в онзи час уречен за земните души,
когато мрачна гибел спокойно разруши
на моя дух размирен заветните скрижали —

ще бъда пъстър пламък от паднала звезда
и сам ще се разсипя над суша и вода —
и грешната земя от мен ще се запали!

5.
Живот създадох аз от прах, вода и кал
и дъхнах му душа и трепет безграничен,
но сам останах глух, студен и безразличен,
бездушен като лед и хладен кат метал.

И моят стих звъни и свети кат кристал —
без болка, без любов, без горести и вопли —
и като лунен лъч той грее, но не топли,
че сякаш няма в мен ни радост, ни печал.

И ето ме сега напразно ограден
с бездушните стени на моя царствен замък,
където вее смърт и северник студен.

И всеки мой възторг умира заледен,
че аз съм отреден да крия своя пламък
и с равнодушие да срещам всеки ден.

6.
Възлизам по гранитни стъпала

и мраморната кула ме издига.
До моя слух суетен шум не стига,
ни смъртен звън на кървава стрела.
Аз виждам само слънце и скала
и чувам химн на будна чучулига.
Разкъсана е земната верига
и аз съм със развързани крила.

Възлизам по гранитни стъпала...

7.
Издигнах в най-високите лазури
недосегаем замък от метал —
и там приспах сърдечните си бури
и своята пророческа печал.

И в неговите бронзови обятия
заключих свойта скръб и своя блен
и заживях високо над земята —
от хората и бога отчужден.

Но мойта скрита буря не угасна
и мойта скръб по-живо зарида —
че замъкът е гробница безгласна
без въздух, без миражи и вода.

А как горя да слезна в долините,
където спят села и градове —
да разруша на всеки дом стените
и да запаля живи огньове.

И да живея живата тревога
на слепия пророчески безброй —
да любя и проклинам с него бога
в падения, победи и двубой.

О, поздний час оплавленного лета,
неизжитого бунта крайний срок!
Я сам зажёг свой замок и отпето
обрушил стен пожизненный урок.

О късен час на мойто късно лето,
о час на моя бунт неизживен!
Аз сам запалих замъка — и ето! —
събарят се стените върху мен!...

----------------------------------
Но в пепелта им като жива рана
сърцето ми трепери и зове...
И мойта скръб, от векове набрана,
излива се във гръм и ветрове.

8.
Аз много високо възлезнах и мъдрости много познах —
под мене земята остана погребана в бури и прах,
И нейния грохот суетен, и нейния трепетен стон
долита кат музика странна до моя надоблачен трон.

И слушам, аз слушам унесен вълната на хиляден хор,
земята ридае и вика под тоя бездушен простор...
И скрита сълза се отрони неволно от морни очи,
че в земната музика черна и моята горест звучи.

Христо Ясенов

Бело-голубая душа

Вагоны мата чёрного Донбасса 
я в тупики на сердце молча гнал  
и уголь крал живя в земном тепле,
чем до смерти ужабил Украину,
башкой уткнувшись в матушку Москву.
Бандера снился мне в гламурной юбке
с погонами в немецких сапогах, 
когда я спал как камень в камышах.
и забивал голы, плясал как чёрт,
пахал как вол и голос свой отдал
за Регионы. Милая столица
Макеевка, кристальный самогон
я пил взахлёб и проклял эту мову,
Европу обанкротил; НАТО выжил,
не Бревик, но на воле уцелел
и выклянчил Закон о языке 
и не хочу носить в штанах чужую,
ненужную как зайцу стоп-сигнал
навязанную русским вышиванку:
Шевченко нам, сермяжным, не указ.

Видишь, лес пестреет

Видишь, лес пестреет, 
выпас, глянь, желтеет:
осень началась.
Рыжий лист валится,
сер туман клубится,
ветренно не всласть.

Налитые гроздья,
ждут корзину гостьи,
пурпуром горят.
Персики в долинах
спеют рядом длинным:
что ни плод — заря.

На селе веселье:
девушки распелись
под прыжки ребят.
На соломе крыши —
змей бумажный, выше
лент шелка парят.

На закате красном
скрипка, флейта страстны,
под луной желты.
Юность, обожая
танец урожая,
с дружками на ты.

Иоганн Гауденц фон Залис-Зеевис
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы


Bunt sind schon die Waelder

Bunt sind schon die Waelder,
Gelb die Stoppelfelder
Und der Herbst beginnt.
Rote Blaetter fallen
Graue Nebel wallen
Kuehler weht der Wind.

Wie die volle Traube
Aus dem Rebenlaube
Purpurfarbig strahlt.
Am Gelaender reifen
Pfirsiche, mit Streifen
Rot und weiss bemalt.

Flinke Traeger springen
Und die Maedchen singen
Alles jubelt froh.
Bunte Baender schweben
zwischen hohen Reben
auf dem Hut von Stroh.

Geige toent und Floete
Bei der Abendroete
Und im Mondesglanz.
Junge Winzerinnen
Winken und beginnen
Frohen Erntetanz.

Johann Gaudenz von Salis-Seewis

Кольца дыма

Мальчик:
Достопочтенный вещий сэр
философ прочим не в пример,
вы днями курите, пуская
колечки дыма, но какая
в них мысль глубокая хранится,
видна открытия граница?

Философ:
Дружок, в мольбе и размышленье
леплю иконки я Творенья
И если ты смышлён, то в силах
тотчас признать в нём... ну же... символ
в веках бескрайнего кольца
вертящего кушак Творца,
Кто по лекалам чин по чину
льёт в форму жизнь-разлёт мужчины
Мои игрушки, видишь, просто 
летят, вращаются — и вроссыпь:
одни плывут как корабли,
другие комом как тот блин.
Он дымом рёк не привирая
когда из плена вёл израиль.
Восток и Запад, Север, Юг —
я по секрету говорю —
нас выдувают изо Рта
Творца, мой мальчик, просто так.

Роберт Грейвс
перевод с английского Терджимана Кырымлы


Smoke-Rings

BOY
Most venerable and learned sir,
Tall and true Philosopher,
These rings of smoke you blow all day
With such deep thought, what sense have they?

PHILOSOPHER
Small friend, with prayer and meditation
I make an image of Creation.
And if your mind is working nimble
Straightway you'll recognize a symbol
Of the endless and eternal ring
Of God, who girdles everything—
God, who in His own form and plan
Moulds the fugitive life of man.
These vaporous toys you watch me make,
That shoot ahead, pause, turn and break—
Some glide far out like sailing ships,
Some weak ones fail me at my lips.
He who ringed His awe in smoke,
When He led forth His captive folk,
In like manner, East, West, North, and South,
Blows us ring-wise from His mouth.

Robert Graves

Угроза

Над городом задумавшимся, старым
туман и дым, туман и ведрый дым...
И ветер, как бездомный пилигрим,
колышет робко снов поблёкших хмары.

И мы идём, и крепнем, и идём
понизу города живых и мёртвых
и храбрые в стремленьях твёрдых
владеем, рушим, новый строим дом.

И каждый день для нас гласит закон,
и каждым зовом нами свергнут трон
для пьяных орд и глумного позора.

И, ужиная каждый смертный грех,
в стога сгребая каждый стон и смех,
цветёт и зреет наша вам угроза.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы