Фридрих Ницше "Дионисийские дифирамбы" (отрывок 4)

3.
А!
Празднично!
Достойное Начало!
По-африкански праздничное!
Достойное Льва
или истошно морализирующей Обезьяны...
...но вам- Ничего,
вам милейшие Подруги,
у Ног чьих мне
присесть довелось. Дела-а...
Чудесно, правда!
Сижу вот тут,
вблизи Пустыни, а только-
далёко от этой Пустыни:
растрачен в Ничто,
а именно- проглочен
Оазисом этим малейшим:
вот он зевает
милейшей Пастью,
наиблагоуханнейшим Рыльцем-
вот и валюсь в него,
вниз, глубже- я средь вас,
мои милейшие Подруги. Дела-а...
Хайль, хайль Киту,
оставившему Гостя своего
во Здравии!.. вы разумеете
моё учёное Вступление?..
Хайль его Брюху,
будь оно
столь милым Оазисом,
в чём я, однако, сомневаюсь.
Для этого пришёл я из Европы,
что сомнительна как все Замужние Бабёнки.
Бог ей в Помощь!
Амен!
Сижу я здесь,
в мельчайшем Оазисе,
будто Финик:
бурый, сладкий весь, позлащён,
жаден до круглых Девичьих Пастей,
но более жаден до девичьих
ледяных снежнобелых режущих
Клыков- по ним, именно,
томится Сердце всех Фиников. Дела-а...
Подобно названным Южным Плодам,
подобно, всеподобно,
лежу вот,
Летучими Жучка`ми
отанцован, обыгран,
а также- помельче Жучков,
глупыми, злобными
Желаниями, Порывами...
осаждён вами,
немыми, чувствительными,
Девы-Кошки
Дуду и Зулейка,
... обсфинкчен: мне бы в Слово
Чувств поболее умять
(прости мне, Боже, это Словоблудие!..)
...сижу вот, Лучшим Духом лакомлюсь,
Райским Духом, пожалуй,
лёгким, светлым Духом, златотканным:
столь добрый Дух, разве
с Луны ниспадает-
то ли случайно, то ль от щедрот?
как старые Бояны сказывают...
Хоть я, Недоверчивый, и в этом сомневаюсь,
ради чего и пришёл из Европы,
сомнительной как все замужние Бабёнки.
Бог ей в Помощь!
Амен.
Этот, лучший Дух вкушая
Ноздрями- Чарами полными,
без Будущего, без Памяти
сижу вот, вы
милейшие Подруги,
да присматриваюсь к Пальме,
как она, подобно Плясунье
стелется, клонится, колышет Бёдрами-
поглядишь да и повторишь...
подобна Плясунье, которая, сдаётся мне,
уж долго, опасно долго,
всегда, всегда стоит на одной Ножке?!
То ль забыла она, сдаётся мне,
о второй Ножке?
Зря, однако,
искал я недостающую
Серёжку...
то бишь, Ножку...
В святой Близости
ея всемилейшей, всенежнейшей
Вееро-Ветро-и-Вёртко-Юбочечки  та1 в сатя .нге
Да, коль поверите мне, милейшие Подруги,
вполне: та её потеряла...
У-ху-ху-ху-ху! (плач- прим.перев.)
Нет её
и не будет,
второй Ножки!
О, жаль милой Пропажи!
Где она прозябает-печалится,
Одинокая Ножка?
В Ужасе, быть может, пред
ужасным, жёлтогривым
Львом-Зверюгой? Или вовсе:
обглодана, истерзана...
Жалость какая! Жалко! Обглодана. Дела-а...
Не плачьте со мной,
мягкие Сердца!
Не плачьте со мной, вы
Финики-Сердца, Кокосы-Груди!
Вы, Сахарно-Тростниковые-
Сердца!
Будь Мужчиной, Зулейка! Крепись! Мужайся!
Не плачь впредь,
бледная Дуду!
... Иль прибегнуть мне
к Укрепляющему :для Сердца
сыщу тут?...
Добрую Сказку?
Святочную Присказку?
А!
Изыди, Достоинство!
Дуйся, опавшая
Шкура Добродетели!
А!
Ещё Раз рыкну,
морально рыкну,
как Морализирующий Лев пред Дочерьми Пустыни рыкает!
Ибо Добродетельный Вой-
для вас, милейшие Девушки,
болше , чем Всё:
он- Европейская Страсть, Европейский Голод-Жар!
И вот, стою уж
как Европеец:
я не могу иначе.
Бог в Помощь мне!
Амен!
* * * * *
Пустыня ширится: увы тому,
кто огораживает Пустошь:
Песок сгрызёт Поковы и Хомут,
и Камнепадом Седока Обрушит.
Смерть-Хищница горит-грозит:
твоё Житьё сжуёт -им Рот набит.
Запомни, Человек, здесь Рая нет:
ты- Камень, а Пустыня- Смерть.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

3.
Ha!
Feierlich!
ein wuerdiger Anfang!
afrikanisch feierlich!
eines Loewen wuerdig
oder eines moralischen Bruellaffen…
— aber Nichts fuer euch,
ihr allerliebsten Freundinnen,
zu deren Fuessen mir,
einem Europaeer unter Palmen,
zu sitzen vergoennt ist. Sela.
Wunderbar wahrlich!
Da sitze ich nun,
der Wueste nahe und bereits
so ferne wieder der Wueste,
auch in Nichts noch verwuestet:
namlich hinabgeschluckt
von dieser kleinsten Oasis —
sie sperrte gerade gaehnend
ihr liebliches Maul auf,
das wohlriechendste aller Maeulchen:
da fiel ich hinein,
hinab, hindurch — unter euch,
ihr allerliebsten Freundinnen! Sela.
Heil, Heil jenem Walfische,
wenn er also es seinem Gaste
wohlsein liess! — ihr versteht
meine gelehrte Anspielung?…
Heil seinem Bauche,
wenn es also
ein so lieblicher Oasis-Bauch war,
gleich diesem: was ich aber in Zweifel ziehe.
Dafuer komme ich aus Europa,
das zweifelsuechtiger ist als alle Eheweibchen.
Moege Gott es bessern!
Amen!
Da sitze ich nun,
in dieser kleinsten Oasis,
einer Dattel gleich,
braun, durchsusst, goldschwuerig,
luestern nach einem runden Maedchen-Maule,
mehr aber noch nach maedchenhaften
eiskalten schneeweissen schneidigen
Beisszaehnen: nach denen naemlich
lechzt das Herz allen heissen Datteln. Sela.
Den genannten Suedfruechten
aehnlich, allzuaehnlich
liege ich hier, von kleinen
Fluegelkaefern
umtaenzelt und umspielt,
insgleichen von noch kleineren
thoerichteren boshafteren
Wunschen und Einfaellen, —
umlagert von euch,
ihr stummen, ihr ahnungsvollen
Maedchen-Katzen
Dudu und Suleika
— umsphinxt, dass ich in Ein Wort
viel Gefuehle stopfe
(— vergebe mir Gott diese Sprachsuende!…)
— sitze hier, die beste Luft schnueffelnd,
Paradieses-Luft wahrlich,
lichte leichte Luft, goldgestreifte,
so gute Luft nur je
vom Monde herabfiel,
sei es aus Zufall oder geschah es aus Uebermuthe?
wie die alten Dichter erzaehlen.
Ich Zweifler aber ziehe es in Zweifel,
dafur komme ich
aus Europa,
das zweifelsuechtiger ist als alle Eheweibchen.
Moege Gott es bessern!
Amen.
Diese schoenste Luft athmend,
mit Nuestern geschwellt gleich Bechern,
ohne Zukunft, ohne Erinnerungen,
so sitze ich hier, ihr
allerliebsten Freundinnen,
und sehe der Palme zu,
wie sie, einer Taenzerin gleich,
sich biegt und schmiegt und in der Huefte wiegt
— man thut es mit, sieht man lange zu…
einer Taenzerin gleich, die, wie mir scheinen will,
zu lange schon, gefaehrlich lange
immer, immer nur auf Einem Beinchen stand?
— da vergass sie darob, wie mir scheinen will,
das andre Beinchen?
Vergebens wenigstens
suchte ich das vermisste
Zwillings-Kleinod
— naemlich das andre Beinchen —
in der heiligen Naehe
ihres allerliebsten, allerzierlichsten
Faecher- und Flatter- und Flitter-Roeckchens.
Ja, wenn ihr mir, ihr schoenen Freundinnen,
ganz glauben wollt, sie hat es verloren…
Hu! Hu! Hu! Hu! Hu!…
Es ist dahin,
auf ewig dahin,
das andre Beinchen!
Oh schade um dies liebliche andre Beinchen!
Wo — mag es wohl weilen und verlassen trauern,
dieses einsame Beinchen?
In Furcht vielleicht vor einem
grimmen gelben blondgelockten
Loewen-Unthiere? oder gar schon
abgenagt, abgeknabbert —
erbarmlich wehe! wehe! abgeknabbert! Sela.
Oh weint mir nicht,
weiche Herzen!
Weint mir nicht, ihr
Dattel-Herzen! Milch-Busen!
Ihr Suessholz-Herz-
Beutelchen!
Sei ein Mann, Suleika! Muth! Muth!
Weine nicht mehr,
bleiche Dudu!
— Oder sollte vielleicht
etwas Staerkendes, Herz-Staerkendes
hier am Platze sein?
ein gesalbter Spruch?
ein feierlicher Zuspruch?…
Ha!
Herauf, Wuerde!
Blase, blase wieder,
Blasebalg der Tugend!
Ha!
Noch Ein Mal bruellen,
moralisch bruellen,
als moralischer Loewe vor den Toechtern der Wueste brullen!
— Denn Tugend-Geheul,
ihr allerliebsten Maedchen,
ist mehr als Alles
Europaeer-Inbrunst, Europaeer-Heisshunger!
Und da stehe ich schon,
als Europaeer,
ich kann nicht anders, Gott helfe mir!
Amen!
* * * * *

Die Wueste waechst: weh dem, der Wuesten birgt!
Stein knirscht an Stein, die Wueste schlingt und wuergt.
Der ungeheure Tod blickt gluehend braun
und kaut, — sein Leben ist sein Kaun…
Vergiss nicht, Mensch, den Wollust ausgeloht: du — bist der Stein, die Wueste, bist der Tod…

текст оригинала - прим.перев.

3.
Ах!..
Торжественно!..
Достойная встреча!
По-африкански торжественная!
Достойная льва
или рыкающего нравоучениями бабуина…
Лишь ничего не достает вам,
дражайшие сударыни,
у ног которых было дозволено
мне, европейцу под сенью пальм,
посиживать. Вот такие дела.
Воистину волшебство!
Сижу я ныне
возле самой пустыни, но
вдали от любой пустыни,
вопустынясь в ничтожестве:
дав себя проглотить
оазису здешнему, -
крошечный, как он призывно
зевает
благоуханнейшим своим ртом, -
как тут не рухнуть,
не пасть, не прорваться,
не оторваться от вас.
Дрожайшие сударыни. Вот такие дела.
Слава, слава сему Киту,
о благоденствии помышляющему
и гостя здешнего. Вам
внятен ли мой намек?..
Слава его чреву,
Будь оно
благословенным оазисом вроде
вашего, в чем я отнюдь не уверен.
Лишь для этого я и покинул Европу,
вызывающую подозрения
большие, чем любая замужняя баба.
Да поможет ей Бог! Аминь!
Сижу я ныне,
попав в здешний оазис,
подобен плоду пальмы –
бурому, сладкому, в золотых крапинках,
алчущему круглых девичьих уст,
но алчущему куда сильнее
девичьих ледяных белоснежных острых
зубов – по которым вечно
тоскует сердце плодов горячих. Вот такие дела
Подобно этим южным плодам,
подобно, слишком подобно,
лежу я здесь, окруженный
игрою и пляской
маленьких крылатых жуков,
окруженный в не меньшей мере
злой и безумной
игрою страстей и желаний, -
окруженный вами,
немые провидицы,
девы-кошки
Дуду и Зулейка,
окруженный сфинксами, если уж воплощать
столько чувств в единое слово
(да простит мне Господь
это косноязычье!..),
сижу здесь, вдыхая
воздух воистину райский,
легкий, светлый и золотой,
какой иногда нисходит
разве что с самой луны -
то ли случайно,
то ли из милости,
как уверяют нас древние поэты,
хоть я, во всем сомневающийся,
подвергаю и это сомненью.
Лишь для этого я и покинул Европу,
вызывающую подозрения
большие, чем любая замужняя баба.
Да поможет ей Бог! Аминь!
Вдыхая этот чудесный воздух
ноздрями, наполнившимися, как кубки,
не ведая ни прошлого, ни грядущего,
сижу я здесь,
дражайшие сударыни,
и гляжу на пальму,
которая, как плясунья,
клонится
стелется и качает бедрами, -
так что поневоле начинаешь ей вторить…
Как плясунья, которая, как мне кажется,
слишком долго, устрашающе долго
удерживается на одной ноге…
Уж не забыла ль она, как мне кажется,
про вторую ногу?
Но по меньшей мере напрасно
искал я потерянную
напарницу –
то есть вторую ногу –
в священной близости
наипрекрасной, изящнейшей
веероподобной, овеянной ветром юбки.
Да, уж поверьте мне,
Дражайшие сударыни,
Она ее потеряла.
О-го-го! О-го-го!
Потеряла,
навсегда потеряла
вторую ногу!
А как жаль, а какая была красивая!
Где она теперь бредет и печалится,
эта одинокая нога?
Трепещет ли перед
ужасным, желтым, гривастым
разбойником львом? или вовсе
тронута порчей, прахом
пошла – а ведь жаль! – прахом! Вот такие дела.
Заплачьте же со мною,
мягкосердные!
Заплачьте со мною,
плодовые души и млечные груди!
Комочки
сердечек, легко разгрызаемых!
Но мужайся, Зулейка! будь твердой!
Не плачь,
бледная Дуду!
Или же вам нужно
что-нибудь возбуждающее
мужество?
Проповедь?
Заповедь?
Ну что же!
Вперед, достоинство!
Надувайся,
добродетель,
покуда не лопнешь!
Еще один рык –
нравоучительный!
Нравоучительным рыком льва
зарычу дочерям пустыни!
Ибо вой добродетели,
дражайшие сударыни,
есть нечто безмерно большее,
чем европейская страсть, европейский
смертельный голод!
И во т я стою перед вами,
я, европеец,
и не могу иначе.
Да поможет мне Бог! Аминь!
* * *
Не прячь пустыню, ведь она растет!
За камнем камень точит, губит, жрет.
Чудовищная смерть с набитым ртом
Алкает пищи – и стоит на том.
О человек, запомни навсегда:
Ты камень? Да! Пустыня? Да! Смерть? Да!

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы