Кризис коснулся и меня: стали реже предлагать работу.

Как-то странно все. В доме бардак, я питаюсь в ресторанах, покупаю новую одежду вместо грязной. Пришла недавно на работу в отличном светло-сером костюме элегантнейшем, все удивились очень. Чистые джинсы закончились потому что.

Вообще жуткое ощущение, что я — мужчина, постоянно о ком-то забочусь, кем-то командую, разве что тяжести не ношу, практически не крашусь, не надеваю каблуков. Не то чтобы мне тяжело, или устала, или не умею, но как-то неправильно что ли.

Закончились перепады температуры за окном, я больше не натягиваю на себя триста одежек и уже не мерзну. Вполне еще можно покататься на мотоцикле или посидеть на летней веранде, но только если солнце светит прямо на тебя.

Моя личная вселенная рассинхронизировалась с той, которая общая, и как-то потерялась в ней. Меня игнорируют полностью или частично, меня не замечают продавцы, официанты, кассиры не слышат моих вопросов, люди не реагируют на мои реплики, вести диалоги невозможно, не говоря уже о спорах.

Я не таю от комплиментов, да и вообще, со мной теперь о важном говорят, а не "пойдемте в нумера". Люди невероятно тупеют при минимальном отходе от заданного сценария. Таксисты забывают, где я живу. Мне снится, что я играю на рояле, выхожу замуж, дерусь на кулаках за побрякушки золотые.

Моя маленькая вселенная натыкается на острые углы смеющейся и брызгающей зайчиками радужной пленкой, так жалко ее. И я снимаю воздушное платье, корону, кладу тихонько все в угол и нагло, сильно, точно поворачиваю судьбу в свою сторону.

[ You and I resemble God ]

Я выхожу из дома в полночь. В сумочке за $9 лежит примерно $5k и какая-то мелочь на такси. К утру их не будет. Человек, чей съемочный день стоит дороже, чем месяц моей работы, восклицает: "Дорогая! Как ты — хоть и не люблю это слово — гламурна". Острые углы тетраэдных страз за $4 красиво душат меня, оттеняемые сдержанным блеском черного платья за $35.

Сплю четыре часа и, получив черно-белое, еще влажное, подрагивающее, чуть смазанное пальцами хирурга материальное подтверждение несбывшейся надежды, несусь стремглав в аэропорт, забывая важное, затягивая нити до предела. Не зная, ждет ли меня что-либо, кроме растерянности, пустоты, тревог, делаю безумные ставки, отдавая последнее.

Случайный мой спутник все больше молчит. Коричневый ремешок, удерживающий на запястье примерно $20k, выраженных в прекрасном механизме и болезненных для глаз бриллиантах, резко дисгармонирует с голубыми кроссовками бекембергс и черной грязью под ногтями. Он совсем недавно наслаждается свободой.

В рюкзаке у меня практически нет одежды, белья, денег, но два платья и красные лаковые туфли на шпильке. Я вообще не знаю, где я; от меня ничего не зависит и я ничего не понимаю.

Ночь настигнет меня в случайном мотеле на горной дороге. Я боюсь закрывать глаза и засыпаю замертво. Впереди у меня ободранные на щебенке туфли, стоптанные ноги, небесная красота и ночи одна другой холодней.

Большинство сапог в абсолютном большинстве магазинов Москвы — уебищное дерьмо с кривыми швами по неебическим ценам, задранным окончательно охуевшими менеджерами. И это я еще не пыталась купить к ним сумочку.

Нет, я знаю, что рынок диктует и все такое, но не могла этого не сказать.

Раскаленные камни, всеобщее восхищение, антикварные лавки и море цвета моих глаз.

Прийди, о, прийди ко мне, расчешу кудри твои, омою ноги твои, буду раба твоя. Осени тенью своей, буду плод твой, стану ветром тебе. Приму за счастье желчь твою, станет жизнью каприз твой, сладкой волей крик твой.

Вернись, вернись! Буду щитом тебе, нежной местью врагам твоим, твердой почвой у ног твоих. Приму, как должно, обиду твою, вберу в себя свет твой, отниму боль твою.

Буду вся твоя, упоенно стану служить тебе, умру от ненастья во взгляде твоем.

Прийди на миг, убью тихий стон свой, сойду с ума в руках твоих. Сухими губами целуя тебя, уйду, сна не нарушу. Не прощайся, формальности лишни.

Моя лодка перевернулась, меня швыряет о пороги.

День расписан по минутам, художник лично зовет на выставку; несут и несут журналы, билеты, приглашения, зовут смотреть мое лицо со стен; шлют песни, клипы, узнать, понравилось ли. Менеджер группы звонит мне первой сообщить о концерте, солист другой заглядывает в глаза "Спасибо, что ты с нами". Я пропускаю пресс-показы, олимпиаду, чью-то жизнь.

Иду босая на рассвете по бульварам, держа в руках разломанные босоножки, сплю в сутки три часа, пою про квiтку, наношу окружающим необратимые травмы, танцую на костях, развеиваю тени прошлого, сжигаю глянцево-бумажное тело свое.

Чужие мужчины целуют мне руки, смотрят с завистью; а я дышу — не надышусь смешением наших запахов, и закрываю глаза, и не смотрю на тебя, чтобы не видел, какую власть имеешь надо мной. Я неприлично счастлива, хоть и ненадолго.

Как сердце бьется дважды, а затем замирает, как белая чайка взмывает, раскинув крылья вольно, находит воздушный поток и возвышается в нем опять, так и я, любив тебя когда-то, влюбляюсь вновь, стирая из памяти то, что нельзя изменить.

Голубые глаза его смотрели в мои мягко и нежно, пальцы гладили ступни, чарующий голос мне говорил:

— Ты знаешь, так складывается моя жизнь в последнее время, что приходится обижать хороших людей, чтобы самому мне стало лучше...

И пальцы стали как будто не такими нежными, похолодели как будто.

 ...девушек, друзей, партнеров по бизнесу, просто знакомых, все равно. Это очень неприятно. Сейчас прийдется обидеть девушку...

Поглаживание вдруг стало каким-то царапаньем.

...нет, не тебя. Тебя я не буду обижать.

Ладонь гладко прошлась от конца длинной впадины на голени по внешней стороне ступни и мягко сжала мои пальцы.