Гундилькин и сафари

Из Гундилькиных рассказов. Основано на реальных фактах,
но некоторые имена изменены в интересах следствия.

Гундилькин никогда не был на сафари, но грезил им. По складу своего непростого, но избыточно нежного характера, животных он очень любил. Любил всем сердцем. И даже паучков и сороконожек любил. Платили-ли они ему взаимностью - неизвестно, однако, будучи по природе человеком непритязательным и вообще альтруистом, Гундилькин не сильно переживал по этому поводу.

Итак, сафари... Слово это было такое... манящее, с терпким запахом адреналина, прогорклого пота, пыли в воздухе из под копыт и чумазым от гари лицом. Сафари иногда даже снилось Гундилькину. Во сне он всегда был безукоризненно одет в белоснежный сари и пробковый шлем (подарок из Африки). Если происхождение шлема в Гундилькиных снах еще можно было объяснить похождениями Шурика на стройке, то вот белоснежное сари не лезло ни в какие ворота. Возможно, сказывались детские комплексы. Впрочем, это совершенно не мешало Гундилькину по ночам охотиться в нем на тигров с крокодилами, не покидая границ собственной кровати. Таким образом, ни одно животное в реальной жизни от руки Гундилькина не страдало, а его любовь к представителям фауны была столь же бесконечна, как вселенная и так-же безгранично ширилась день ото дня.

Единственными животными, к которым Гундилькин питал ужасную ненависть, граничащую с отвращением, были мухи. И, к слову сказать, ненависть эта была вполне взаимной.

Мухи портили Гундилькину буквально все. Они мешали ему спать и охотиться на тигров, они откладывали свои мерзкие личинки в рыбу, которую Гундилькин любовно и трепетно развешивал на балконе, они засирали его тапочки и портили картины, украшавшие стены его скромного жилища. Мух Гундилькин ненавидел яростно, окончательно и бесповоротно.

Для историков и летописцев Гундилькина так и останется загадкой, откуда в этот знаменательный день конца осени, уже после заморозков, возникла гигантская зеленая муха, перевернувшая всю последующую жизнь Эдуарда (так звали Гундилькина). Вполне возможно, что возникла она из параллельной вселенной, а может и из гундилькиной головы. Они (мухи) там очень даже водились (чего уж греха таить) вместе с тараканами, несмотря на взаимную ненависть.

Размером эта муха была почти с гундилькин нос и натужно жужжала, словно тяжелый бомбардировщик на взлете. Первой муху заметила кошка. Она начала отчаянно чирикать, мотылять хвостом и принимать разнообразные охотничьи позы, которым позавидовали бы сама Афина Паллада, Сехмет и Беллона вместе взятые. Вслед за Чухой летающую мерзость обнаружил и Гундилькин, а уж после и евойная жена. После обеда на скорую руку (в скобках замечу - обед был основательно испорчен той-же наглой мухой) было решено - "Муху мочить в сортире! (или как получится)". И началась охота. Нет, не так - ОХОТА! Гундилькин аки бог войны Уицилопочтли (или на худой конец Перун) носился со смертельно разящим полотенцем по всей квартире, а верноподанные (Чуха и жена) дружно, но бестолково загоняли зверя. Несколько раз было прямое попадание, после одного из которых даже была отпразднована досрочная (и преждевременная, как оказалось) победа.

Однако, каждый раз муха, словно феникс или саламандра, оживала и охота возобновлялась с новым азартом. Изрядно уставши, вспотев и подняв кучу пыли (не забыли, один из непременных атрибутов сафари - запах пота и пыли?), Гундилькин вспомнил про самое-самое заветное, смертельное оружие. Про резинку-венгерку.

Нацепив на нос оптический прицел (очки), Гундилькин переквалифицировался в снайпера и полностью перепрофилировал стратегию и тактику ведения гибридной войны. Теперь он терпеливо сидел в засаде, выжидая момента, когда муха окажется на линии огня. Примерно через полчаса, после третьего прямого попадания резинкой в челюсть, муха была повержена ниц и вся семья отправилась на кухню праздновать победу (в очередной раз).

Однако, праздник был прерван наглым жужжанием из комнаты. Муха снова ожила и теперь летала на бреющем полете, вальяжно задевая все углы, как боксер после ногдауна. Гундилькино семейство с возмущением и отвращением взирало на эту аэровакханалию. Сил у семьи практически не оставалось. И тут свершилось чудо. Нет, - ЧУДО. Пролетая (нет, не над гнездом кукушки) над отклеившимся куском обоев, муха внезапно попала в паутину и... запуталась. Навстречу ей вприпрыжку выбежал возбужденный и радостный паучок, потирая лапки. Размером этот паучок был раз в двадцать меньше мухи и не кушал, скорее всего, с начала лета. На ходу он пускал слюну.

Гундилькин и семейство очень возрадовались за паучка (будет теперь бедолаге чем всю зиму питаться) и ушли на кухню продолжать праздновать.

Однако, Праздник вновь был прерван противным жужжанием. Взбешенный Гундилькин в который раз выскочил из-за стола, уставленного кушаниями, и ястребом влетел в комнату. Его очам предстала следующая картина: дом паучка был разгромлен, жалкие обрывки паутины безжизненно висели рядом с обескураженным и голодным хозяином некогда шикарного ажурного вигвама.

Гундилькин подтянул трусы, храбро шмыгнул носом и заорав "Банзай, наших бьют!" бросился на помощь паучку. В одно мгновение он вспомнил все свои обиды, все недоеденные бутерброды, невыплаканные слезы и невысказанные слова. Все это комом вспучилось позади кадыка и выплеснулось наружу, материализовавшись в огромную безраздельную любовь к маленькому обездоленному паучку, оставленного мухой без запасов на зиму, без жилья, без паутины и без надежды. Без надежды оставить паучка Гундилькин никак не мог.

Надо сказать, что и просто осерчамши, Эдуард был страшен, а уж в священном и благородном гневе!...Да не родился еще тот Петров-Водкин, что смог бы достойно запечатлеть его в гневе на красном коне.

Итак. Муха была поймана и убита самым зверским (из известных Гундилькину) способом. А затем с почестями аккуратно возложена рядом с обрывками паутины.

Паучок выполз из под краешка обоев.

В четырех из восьми его глаз блестели слезы благодарности. Остальные смотрели на Гундилькина как на Бога плодородия. Да так и было. Гундилькин и был Богом в этот момент. Самое главное, святое и доброе дело в Гундилькиной жизни было сделано.

А в углу благодарно чавкал паучок.