Умнов-Денисов А. И. ИСТОРИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ЭТРУССКОГО ПИСЬМА

 

(Тургеника — этрусская летопись)

 

Одна из этих загадок отличается от других тем, что смогла упорно со-

противляться всем попыткам разгадать ее и сохранила свою тайну, несмотря

на то, что уже более двух с половиной тысячелетий покоится в самом сердце

античной цивилизации. Это «загадка всех италийских загадок», письмо этру-

сков. Именно письменность, а не язык. Академическая школа утверждает, что

письменность ей известна и даже давным-давно. Но на самом деле это распро-

странённое заблуждение, основанное на том, что де, письмо этрусков полно-

звучное, т. е. основано на 100% фонетике. Что это не так будет мной обосно-

вано ниже. Правда, знаки письма этого древнего культурного народа, у кото-

рого бесконечно много восприняли его ближайшие соседи римляне (причем,

наверно, еще больше, чем нам известно), впервые были вырваны из цепких

лап забвения в эпоху Возрождения. Начиная с этого времени, постепенно, шаг

за шагом, наука отвоевывала все новые и новые знаки, пока наконец Рихард

Лепсиус не добавил ко вновь полученному алфавиту одну из важнейших и по-

следних букв. Таким образом, процесс дешифровки растянулся на целые сто-

летия! Автор этих строк не согласен с тем, что процесс дешифровки закон-

чен, и все знаки этрусского письма определены верно. Ниже дан мой вариант

этрусского алфавита.

Согласно преданиям, этрусский алфавит был создан на основе финикий-

ского линейного алфавита, древняя форма которого впервые появилась при-

близительно во второй половине второго тысячелетия до нашей эры на юге

Средиземноморья. Считается, что финикийский алфавит был создан на осно-

ве еще более древнего алфавита, который сегодня называют западно-семит-

ским, но надписи на котором пока что еще не были расшифрованы с помощью

семитских языков. Сам же древний финикийский язык расшифрован учеными

и классифицирован, как язык, принадлежащий к семитской группе языков.

Первые надписи на линейном финикийском языке появились приблизитель-

но в XIIIвеке до нашей эры — незадолго до Троянской войны. Известно, что

у финикийцев была многолетняя литературная традиция в области филосо-

фии, литературы, истории, но практически все финикийские книги погибли,

за исключением коротких надписей, писем и цитат в греческий и римской ли-

тературе. Финикийский же алфавит согласно

Существующей гипотеза, 22 знака финикийского алфавита были заим-

ствованы финикийцами из более древнего индийского алфавита состоявше-

го из 61 знака, и который древние индийцы принесли в Средиземноморье,

и который вероятно был западно-семитским языком. Современные ученые

единогласно считают, что так называемый западно-семитский алфавит, явля-

ется прародителем большинства алфавитов европейских стран. Расхождение

вызывают только теории о путях его распространения в Средиземноморье.

Общепринятым является мнение, что финикийцы заимствовали этот алфа-

вит примерно в XIII веке до нашей эры, после чего греки заимствовали этот

алфавит у финикийцев, а затем римляне заимствовали его у Греков, по другой

версии у этрусков, поскольку по преданиям самих греков, они заимствовали

письменность у пеласгов, а римляне у этрусков, что предполагает либо парал-

лельное развитие этого алфавита у финикийцев и пеласгов, либо заимствова-

ние у финикийцев».

Системное изучение этрусской письменности начинается с 1444 года,

когда было сделано семи бронзовых табличек году в Губбио, древнем Игувие,

некогда расположенном в столь же древней Умбрии. Они были совершенно

случайно обнаружены в подземном склепе,частично исписанных с обеих сто-

рон. Позднее таблички были доставлены на хранение в городскую ратушу.

Пять из них содержали надписи на умбрийском языке, выполненные умбрий-

ским же письмом. Знаки этого письма, общие и для всех прочих древнеита-

лийских алфавитов, обязанных своим существованием письменности греков

и культурному посредничеству этрусков, с головой выдавали свое происхож-

дение. Язык надписей был родствен латинскому. И все же, несмотря на эти

отправные пункты исследования и вспомогательные средства, дешифровка

умбрийского письма, а тем более объяснение языка, доставившие в свое вре-

мя двадцатидвухлетнему Лепсиусу не только докторскую шапочку, но и за-

служенную славу дешифровщика, продолжают оставаться еще не решен-

ной задачей первостепенной важности. В XV столетии, да и гораздо позднее,

при изучении игувийских таблиц ученые исходили из предположения, что

перед ними не умбрийский алфавит, а письменность древних этрусков, и это,

разумеется, сильно мешало дешифровке. Только в 1539 году Тезео Амброджо

из Павии, ученый-востоковед и знаменитый писатель, сделал значительный

вклад в изучение этрусского языка.

В его внушительном, написанном по-латыни труде «Введение в хал-

дейский, сирийский, армянский и десять других языков», вышедшем за год

до смерти автора, среди прочего присутствовала мысль о идентификация зна-

ка с буквой «f». В дальнейшем это предположение было отвергнуто и преда-

но забвению, а затем пережило второе открытие. Приблизительно через 200

лет во Флоренции вышла работа «Museum Etruscum» некоего Антона Фран-

ческо Гори она содержала этрусский алфавит, в котором были передположи-

тельно опознаны и обозначены уже 15 букв.

В 1789 году аббат Луиджи Ланци в своем трехтомном труде идентифи-

цировал знак с «s», а через 50 с лишним лет Рихард Лепсиус доказывал, что

буква , известная из дошедшей до нас италийской формы имени Одиссея,

означала не «х», a «z».

Ранее это имя читали, руководствуясь его латинской формой, Uluxe, Леп-

сиус же доказывал, что в этой письменности, к которой греческий оригинал

стоит значительно ближе, имя звучало Utuze. В последующем, когда, опираясь

на вновь полученные знания о более древних формах различных греческих

алфавитов, удалось идентифицировать с греческим (ch) и наконец обна-

ружить в надписях столь долго искомый знак для «q» (1880), официалтная

дешифровка этрусской письменности, по крайней мере в собственном смыс-

ле этого слова, была закончена. На этом принципе держиться и современная

исследовательская школа этрусологии. XXI столетию осталась в наследство

только задача объяснения языка. Но на этом фронте науки эта концепция тер-

пит поражение за поражением. Можно пока отметить лишь многочисленные

отдельные атаки и разведки боем главные же позиции этрусской загадки все

еще хорошо замаскированы и неуязвимы. Этрусский алфавит проявляет це-

лый ряд характерных особенностей. Наиболее яркая из них, вероятно, знак

— «f», который известен в том же значении и из малоазиатского лидийского

алфавита это один из многих аргументов в пользу старой, восходящей к Геро-

доту традиции, повествующей о том, что этруски переселились из Малой Азии

и не являлись исконным населением Италии.

В своей письменности этруски отказались от использования древних

знаков , и (интерпритируемых как o, ks, v), но h всегда писали в его

древней форме . Отсутствуют знаки для звонких взрывных звуков b, d и g.

Письменность употребляет буквы , и (по официальной версии — th, ph

и kh) также и для изображения звуков t, p и k. Но так ли это? Вопрос и до сего

дня открытый.

И наконец, очень спорное направление этрусского письма (официаль-

ная школа утверждает что этруски обычно писали справа налево) указывает

на то, что этрусский алфавит отклонился от греческой праосновы уже доволь-

но рано, вероятно, в V веке до нашей эры, то есть тогда, когда направление

письма у греков было еще преимущественно справа налево. В этом причина

того, что исследователи, якобы научившись читать каждое слово, написанное

по-этрусски, по-прежнему едва понимают, вернее — совершенно не понимают

этот язык!

И кто доказал что этруски заимствовали свои алфавит у греков? Широко

распространено мнение, согласно которому повинно в этом незначительное

количество доступных изучению памятников языка. Мы обладаем более чем

11000 этрусских надписей; правда, четыре пятых из них представляют собой

совсем короткие надгробные тексты, дающие нам лишь собственные имена

и кое-какие термины родства. Большинство надписей длиной в несколько

слов, сделанны на надгробьях, зеркалах, керамике и скульптурах

В числе крупных памятников следует упомянуть глиняную табличку

из Санта Мария ди Капуа от V века до нашей эры, включающую около 300

слов затем (более позднюю) надпись на камне (Cippus Perusinus), хранящуюся

в музее города Перуджиа и состоящую приблизительно из 120 слов; две та-

блички, вроде бы содержащие проклятия, две игральные кости с числитель-

ными от «одного» до «шести», одну весьма интересную свинцовую табличку

из Мальяно (V век до нашей эры), текст которой состоит, по меньшей мере,

из 70 слов, расположенных в форме спирали и, наконец, известную бронзовую

печень, служившую, очевидно, по мнению некоторых исследователей «учеб-

ным пособием» для начинающих предсказателей, ее часто сравнивают с по-

добными предметами у вавилонян и хеттов.. Особо надо отметить надпись

на Загребской пелене практически которая по мнению современных исследо-

вателей практически нечитаемая.

Попытка её исследования есть в каталоге библиотеки Конгресса США.

Проблемой дешифровки «Загребской пелены» пытался заниматься югос-

лав С. Билбия. в связи с проблемой пеласгийских языков Средиземноморья. С.

Билбия, иммигрировавший со своей женой в США из Югославии сразу же по-

сле окончания второй мировой войны. Там он впервые в своей жизни стол-

кнулся с надписями на этрусском языке. Его заинтересовало, что этрусский

алфавит похож на сербский алфавит. Позже С. Билбие опубликовал в книгу

«Загребская пелена и другие этрусские, лидийские и лукийские письменные

документы»1. По версии С. Билбия « Загребская пелена» ни что иное, как фраг-

менты разработки толи нового толи ветхого завета. В научном мире эта вер-

сия поддержки не нашла. Не вдаваясь в подробности версии С. Билбия и его

критики, отмечу интересные факты. Переводчик отмечает единство сербско-

го и этрусских языков. В моей книге «Приникание» (М., 2010), являющейся

собранием исторических сведений с XIV в. до н. э. по X в. н. э., так же говорится,

что этрусский город Казин принадлежал хорватским племенам.

Так же в той библиотеке имеется книга Александра Дмитриевича Черт-

кова, изданная в Москве в 1853 году и озаглавленные «Пеласго-Фракийские

племена, населявшие Италию» и «О языке пеласгов». Александр Дмитриевич

Чертков был довольно таки известным археологом и историком-славистом.

Завершив военную карьеру, он ушел в отставку, и посвятил себя науке. Он мно-

го путешествовал по Европе, жил в Австрии, Швейцарии и Италии. В тридца-

тые годы девятнадцатого столетия он поселился в Москве и занялся изучени-

ем славянских древностей. Он написал очень много работ по истории славян, и, к тому же, собрал самую уникальную библиотеку по славистике, основани-

ем для которой послужила библиотека, доставшаяся ему по наследству. После

смерти А. Д. Черткова эта библиотека, называемая Чертковской, продолжала

пополняться, и уже в семидесятые годы девятнадцатого века насчитывала бо-

лее двадцати тысячи томов книг, многие из которых были редчайшими руко-

писными экземплярами.

Получается так, что Александр Дмитриевич был первым ученым в исто-

рии этрускологии, который попытался использовать славянский язык для

расшифровки этрусского языка. Он также предположил, что языки осков

и обричей должны были быть очень близкими этрусскому, и поэтому в своих

книгах он приводил много примеров из надписей на языке обричей. А над-

писи на языке обричей нам в основном известны из нескольких таблиц, на-

зываемых Игувинскими. О результатах дешифровки Черткова можно спорить,

но важным было то, что впервые к расшифровке этрусских надписей был при-

менен славянский язык.. Чертков также выдвинул гипотезу о том, что пелас-

гийские племена являются предками современных славянских племен, что,

в общем, добавило недоверия к его трудам со стороны академического мира.

Ученый мир отнесся к опытам Черткова с равнодушным недоверием, и его

книги вскоре были забыты. Впоследствии, этрускологи без ошеломительного

успеха пытались снова и снова расшифровать хоть что-нибудь из этрусских

надписей с помощью опять же латыни, итальянского, греческого и других язы-

ков, но «воз и ныне там» Очень ценно замечание Черткова, что для этрусского

языка не было разработано одной стандартной общепринятой орфографии

и грамматики, поэтому одно и то же слово могло быть написано по-разному.

Одна и та же буква могла соответствовать разным звукам. (Так же и в фини-

кийском алфавите некоторые буквы озвучивали несколько разных, но близ-

ких по звучанию звуков Тоже в «Приникании»). Многообразие форм и склоне-

ний одного и того же слова в этрусском языке очень близко славянским язы-

кам». К этому добавим, что «Приникание» (А. И. Умнов-Денисов Приникание.

М., 2010) говорит о том, что этнос этрусков изначально складывался в основ-

ном из племён осков и готов. Готы же на период XIII в. до н. э. когда они были

разбиты в Мессопатамии и стали пленниками египтян, являлись потомками

венедо-галлов. Стало быть, были прото славянами. Таким образом Чертков

отожествляя языки осков и обричей, был прав. Так же из Приникания следует,

что пеласги они же фелистимляне изначально славяноязычные.

Занимался расшифровкой э трусских и поляк Фаддей Воланский (1785–

1865), который рядом с Этрусским алфавитом поставил Славянскую руницу

и множество археологических памятников этой письменности.

Но при написании книги «Памятники славянской письменности до Рожде-

ства Христова», боясь религиозной цензуры, он всего лишь говорит читателям:

«Я протягиваю вам дружескую помощь в расшифровке». И тем не менее, за эту

книгу Воланский был приговорён Польской Католической церковью к сожже-

нию на костре, сложенном из его собственных книг. Спасло Фаддея лишь то,

что Польша тогда входила в состав Российской империи и требовалось разре-

шение Императора. Николай I затребовал на ознакомление книгу, и после из-

учения оной, приказал несколько экземпляров оставить в личной библиотеке,

а остальные сжечь (но только книги), дабы не ссориться с духовенством.

В наше время конце XX–XXI вв., наибольшие успехи, как считает академи-

ческая школа, в изучении этрусских надписей, принадлежат М. Паллоттино

и А. И. Харсекину.

Приверженцем принадлежности этрусского языка к индоевропейской

семье, считая, его родственным хеттскому, остается болгарский ученый В.

Георгиев. Ряд ученых подчеркивают сейчас генетические связи этрусского

с кавказскими и малоазиатскими (В. В. Иванов, И. М. Дьяконов). Итальянский

языковед Дж. Девото выдвинул гипотезу о праиндоевропейском характере

этрусского, считая его в основе средиземноморским, но с вкраплениями ин-

доевропейской лексики. К наличию разных компонентов в составе этрусского

языка склоняются теперь многие лингвисты. При этом признают сочетание

кавказско-малоазийского слоя с индоевропейским, в частности с пеласгским

(Р. Гордезиапи). Перечисляя языки на которм пытались дешифровать этрус-

ские надписи называется и русский язык.

Почто же нам веками худо?

 

Внушили дураку-ивану,

Что назван он в честь Иоанна,

С тех пор ему – что Кривь, что Правь,

Неволя – Воля, Явь ли – Навь...

 

И не поймёт никак, иуда,

Почто ему веками худо,

Не разумеет он никак –

По-русски-то «иван» – «мертвяк»!

Не напрягай свой ум и нрав,

Не лезь за Правдой на рожон,

И  будет завтра, как вчера -

Как тыщу лет - ПЛО-ХО-РОШО!

 

Сердце будет ли довольно,

Если ёкнет сладко-больно?

Знает Совесть, коль черна,

Что очистится должна?

Даль РУСАК. Русь – мир, белсвет

 

РУСАК м. вообще русский человек, русачка, русская; | кто особенно русит, хочет быть русаком, русапет шуточн. Русеть, делаться, становиться русским. Мордва вся русеет. | Становиться русым. | Русак, русский заяц, серяк, который больше и покрепче европейского, а у нас назван так для отличия от беляка; первый остается серым круглый год, второй зимою весь бел, только хребтик цветка черен. Русак лежит в степи и на пашне, беляк в лесу и в опушке. Русак, симб. камень идущий на жернова (Наумов). Русак под камнем, беляк под кустом. Русак поле любит. Русак степняк. | Русак, черноморск. самая крупная, простая сельдь. | Сукно русак, из русской шерсти, серое, крестьянское, узкое, в 5 вершков. Русачина передо мной как яра свеча загорелся! Русаковы пазанки шире, а беляковы мохнатее. Русачья шкурка. Русачиные места. Русачина вкуснее белячины, мясо. Русачиной торгуют, шкурками. Русачник, собачник, страстный охотник до русачьей травли. Русский мороз, сильный. - ветер, низовск. северный; арх. южный. - сарафан, для отличия от московского, круглого, клинчатого, закрытого (высокого) и пр. обложенный спереди в два ряда гарусной тесьмой, с пуговками посредине. Здесь русским духом пахнет, сказ. людским, человечьим. Не стерпело русское сердце, из себя вышел; в драку пошел. Русский ум - задний ум, запоздалый. Русский Бог, авось небось да как нибудь. Русский час, невесть сколько. Русское: сухо, бреди (подымайся) по самое ухо! Русское спасибо. Русская рубаха, мужская, косоворотка; женская, без ворота; противопол. польская, с воротом. С ним по-русски не сговоришь, глуп или упрям. Русским счетом, толком, понятным счетом. (Встарь писали Правда Руская; только Польша прозвала нас Россией, россиянами, российскими, по правописанию латинскому, а мы переняли это, перенесли в кирилицу свою и пишем русский).

Русь ж. в знач. мир, белсвет. Совсем на руси, твер. навиду, на открытом месте, на юру. Все вывела на русь, распахнула душу, все высказала.

 

РОСсия, РАСея - от РУСи,

Покрытой забвеньем и грустью.

 

Мы РУСь заСОРяли  РОСсией -

От Путина и до Мессии.

 

РАСсеяли РУСЬ МЫ В РАСею -

От Ленина до Моисея.

 

Безумье быть долгим не может,

И Совесть нас всё же загложет...

 

А РУСь - БЕЛЫЙ СВЕТ - будет вечно

В задумках Творца бесконечных!

 

О сокращеньи

букв тос-

куя,

Сказал нам

Жирик, не пси-

хуя:

– Чтоб проще миру

нас понять,

Не надо

Ы употре-

блять!

"И каждый раз навек прощайтесь! Когда уходите на миг!"

 

Ф.Ф. Зелинский Древнегреческая религия ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

 

Факты, приведенные в настоящем очерке, в своем подавляющем большинстве не составляют тайны для исследователей греческой религии; если же тем не менее она в нем получила такое освещение, какого еще не получала нигде, то это объясняется тем основным принципом, о котором было сказано во вступлении: мы зажгли в своем сердце светоч религиозного чувства — и оставили дома тусклый фонарь конфессионализма.

Но чем прекраснее и совершеннее представилась в этом освещении греческая религия, тем навязчивее стал вопрос: да почему же она исчезла? Мы привыкли верить в справедливость приговоров истории… и именно Греция научила нас верить в нее. Где же здесь была Правда, сопрестольница Зевса?

Вопрос требует ответа; он и будет «заключением» настоящей книжки.

Мы могли бы ответить просьбой сравнить тех гордых, свободных эллинов, которые в эпоху Перикла и Платона молились Деве-Афине Фидия и справляли таинства Деметры в Элевсине, с теми униженными греками, которые несколько веков спустя приняли религию креста. Могли бы показать, как постепенное их порабощение, утрата гражданской независимости, экономическая эксплуатация, расхищение религиозно-художественных сокровищ, оскудение праздников мало-помалу лишило их того подъема, который составлял одно целое с их радостной религией. Право выбора предполагает духовно свободных людей; порабощенный жаждет властного голоса господина, жаждет канона, снимающего с него обузу — да, обузу свободы. И в этом ответе будет значительная доля истины.

Мы могли бы показать, что даже в этом своем состоянии умственного порабощения греки — жители старой Эллады не вполне добровольно дали у себя вырвать старую религию. Проповедь ап. Павла на Ареопаге афинян не обратила; так же и в последующие времена правнуки Периклов и Софоклов туго поддавались соблазну чужеземной веры. Увы! То, что составляло главную прелесть греческой религии, ее культ видимой красоты, ее обожествление природы, ее прекрасная и радостная обрядность — все это представляло также и ее уязвимую сторону для насилия. Разрушение дома Иеговы на Сионе не причинило ущерба иудаизму: он уцелел в свитках Торы и пророков, и синагога успешно продолжала дело храма. Но когда гот Аларих, христианин и варвар, разрушил храм Деметры Элевсинской; когда молот изуверов раздробил пророческие откровения Фидиев и Праксителей; когда были запрещены шествия к Палладе на ее Акрополь и зрелища в театре Диониса — тогда поистине и душа греческой религии захилела и поникла. И в этом ответе будет другая доля истины.

И, наконец, — этот третий ответ с виду противоречит первым двум, на деле же их дополняет — и, наконец, греческая религия вовсе не исчезла из сознания охристианенного мира; она перелилась в него, живет в нем поныне и будет жить, пока будет живо и само христианство. В этом ответе — третья и главная доля истины. Знатокам он известен, широкой публике — нет; а так как настоящая книжка назначена именно для нее, то будет уместно здесь его развить.

 

 

Корнем христианства принято считать иудаизм; с него мы и начнем.

Мы не должны быть слепы к высоким достоинствам — не только поэтическим, но и нравственно-религиозным — Ветхого Завета. В абсолютной оценке он занимает очень почетное место; в сравнительной — тоже, если сравнивать с его религией религию окружающих Израиля народов, этих Ваалов и Астарт с их человеческими жертвоприношениями и религиозной проституцией. Но здесь приходится его сравнивать не с ними, а с религией народа, которого его творцы не знали; с религией народа, который, хотя никогда не называл себя избранным, но несмотря на это… нет, именно поэтому воистину им был. И тут результат сравнения и сравнительной оценки не может быть сомнительным.

Иудаизм, прежде всего, не признавал объявления бога в красоте — один из трех идеалов совершенства был им выключен, оторвана одна из трех сторон священного треугольника, в котором для нас покоится недреманное око божества. С ней отпало и обожествление природы: иудей не испытывал сыновних чувств к великой матери-Земле.

Оставались — добро и истина; но и здесь придется сделать значительные ограничения. В идею добра у иудея не входило чувство общечеловеческого братства, чувство гуманности: свою привязанность он ограничивал крошечной частицей человечества, брезгливо чуждаясь всех остальных, ставя непреодолимую преграду между собой и ими в виде своих запретов общей трапезы, о которых он и сам сознавал, что Иегова их ему дал именно для того, чтобы затруднить его общение с «язычниками».

Внутри своего народа он опять-таки отвергал одну половину, считая ее недостойной полной милости Иеговы — женщин. Всякому, кто только знаком с греческой религией, незабвенен образ греческой жрицы и пророчицы; нам лишь вскользь приходилось говорить о ней, как и о жречестве вообще, но все же, надеюсь, не исчезнут из сознания читателя имена Феано и Диотимы. Если он желает дополнить этот образ — пусть он сравнит пророчицу Феоною в «Елене» Еврипида, Пифию в его же «Ионе» или хоть жрицу Афродиты в «Канате» Плавта. Израиль в древнейшие времена еще знал пророчиц, вроде Деворы, но уже к исходу царства пророчицы Израиля занимались "сшиванием чародейных мешочков под мышки", а результатом развития была известная молитва раввина Иехуды-бен-Илаи, открыто благодарившего Бога за то, что он не создал его женщиной… Следует, впрочем, признать, что это обстоятельство нимало не повредило иудаизму среди женщин в эпоху прозелитизма; наоборот. Но это — особая загадка, находящая себе разрешение на почве не истории религий, а женской психологии — и скорее всего в том, что женщинам более всего нравятся не только те мужчины, но и те религии, которые их менее всего любят.

И, наконец, даже в своем мужском кругу иудей понимал идею добра, в противоположность к эллину, преимущественно в ее отрицательном смысле, как воздержание от дурных действий: дурными же считались те, которые прямо или косвенно, хоть в отдаленной степени, могли нарушить закон. Развилась та особая, законническая мораль, сосредоточенная в бесчисленных правилах о соблюдении суббот и о запрещенных яствах; идеалом иудейского праведника стал фарисей.

Ограничения необходимы и для принципа "бог объявляется в истине" на почве иудаизма. Да, конечно, и для иудея Бог был истиной, и он признавал ведовство и пророков. Но, во-первых, этот принцип не имел коррективы в принципе "истина есть Бог": иудей не находил в своей религии побуждения для творчества в области знания, для науки иудаизм был так же бесплоден, как и для искусств… Позднее евреи (не иудеи) и в той, и в другой области достигли больших успехов и вписали много славных имен в скрижали прогресса: но это стало для них возможным лишь после того, как, и потому, что они как народ приобщились к общечеловеческой культуре и, стало быть, косвенно к тому же эллинизму.

А, во-вторых, та опасность, от которой эллины были обеспечены своим органически отрицательным отношением к дьяволу, она по соответственной причине сказалась на иудаизме с ужасающей силой: для иудея его истина с самого начала выступает огражденной изгородью нетерпимости. И в этой нетерпимости заключался — чтобы сказать это тотчас — его самый роковой дар христианству.

Скажем и это тотчас: когда имеешь дело с рабскими душами, в этой нетерпимости заключается важный залог успеха; этим мы можем дополнить наш вышеприведенный первый ответ. Нетерпимость христианских апологетов, которая бы обрекла их на осмеяние в Афинах Перикла, сильно действовала на рабские умы его потомков шесть веков спустя. Мы можем это проверить на сравнительно недавнем примере. Изо всех реформированных исповеданий самым просвещенным и симпатичным был несомненно социнианизм; истый сын Возрождения, он унаследовал также и возрожденческую терпимость; и именно от нее он погиб. Психология тут очень простая. "Скажи, Социн, могу я спастись, будучи — примерно говоря — кальвинистом?" — "Конечно, если будешь добр и честен", — "Благодарю. А теперь скажи ты, Кальвин: могу я спастись, будучи социнианцем?" — "Конечно, нет; за что же я сжег Сервета?" — "Итак, я перехожу к Кальвину: оно, выходит, на оба конца надежнее". Предполагается при этом, повторяю, что имеешь дело с рабской душой.

И еще одно должен сказать я тотчас: роковой дар нетерпимости, полученный христианством от иудаизма, оказался поистине обоюдоострым мечом; христиане обратили его против своих же учителей. В этом великая, страшная наука: все гонения на евреев, позорящие историю христианской религии, имеют свой источник в Ветхом Завете. И, наоборот, слово терпимости по отношению к ним раздавалось под влиянием воскрешенного античного мировоззрения: вспомните в эпоху Возрождения — Рейхлина и его спор с кельнцами; вспомните в эпоху неогуманизма — Лессинга. И получается замечательная картина: антисемит в своем изуверстве оказывается действующим под прямым или косвенным влиянием иудаизма; человеколюбивый заступник евреев — под прямым или косвенным влиянием эллинизма.

Но человеколюбивое отношение к исповедывающим данную религию не исключает объективной критики ее самой; без критики иудаизма — краткой, как и все в этой книжке — нельзя было обойтись при ответе на вопрос о причине замены эллинской религии христианской.

 

 

В течение второго и особенно первого века до Р.Х. кольцо эллинизма все теснее и теснее смыкалось вокруг страны, управляемой Сионом; при последних Хасмонеях и в особенности при Ироде Великом Иудея стала уже в значительной степени эллинистическим царством. И если даже в Иерусалиме ревнители Закона и законнической морали яростно отбивались от всевозрастающего влияния «эллинствующих», то каково должно было быть настроение его привеска на верховьях Иордана, "языческой Галилёи", лишь недавно подчиненной власти Закона? Мы можем здесь поставить только вопросительный знак: Галилея дохристовой эпохи для нас — великая загадка.

Но факт тот, что она еще более самой Иудеи была вклинена в эллинизм; факт тот, что появление Христа совпало с его сильнейшим влиянием на умы иудеев; факт тот, что Его учение было протестом против иудейского законничества в духе эллинской свободы, эллинского человеколюбия, эллинского сыновнего отношения к любимому богу. Вывод пусть каждому подскажет его научная совесть.

Как бы то ни было, но политически Галилея тяготела к Иерусалиму, и трагической мечтой Учителя было собрать детей его, "как птица собирает птенцов своих под крылья". Отсюда иудеохристианизм первых десятилетий и в Палестине, и в рассеянии; отсюда роковая иудаизация христианства, привившая ему и то свойство, от которого оно потом уже не могло освободиться — нетерпимость.

Мало-помалу, однако, иудаизм выделяет из себя несовместимое с ним христианство: гибнут христианские общины в Палестине, а в рассеянии новое учение из ядра иудейских общин переходит в окружающие кольца прозелитов и дальше, и дальше в "языческий мир", которому оно было гораздо более сродни. Результатом этого перехода был важный и плодотворный процесс, сущность и значение которого выяснила научная работа последнего столетия — эллинизация христианства.

Правда, эта эллинизация христианства идет рука об руку с разрушением эллинизма; борьба обеих религий начиная уже с III в. сопровождается страшными утратами культурных ценностей человечества, при одной мысли о которых сердце обливается кровью. Поражаешься этой бессмысленной самоубийственной яростью народа против всего, что было им создано самого прекрасного, самого благородного со времени его существования на земле. Можно было приспособить «языческие» храмы к христианскому богослужению — пример Парфенона это доказал. Нет: жилища «дьяволов» надо было разрушить. Можно было сохранить как музейные достопримечательности плоды вдохновения Фидиев и Праксителей, так даже требовал эдикт христианнейшего императора Феодосия — нет, кумиры «дьяволов» надо было уничтожить. Погибла эта видимая красота; но погибла также и вся литература, имевшая касательство к «языческому» богослужению, все литургические гимны, все сочинения богословов и экзегетов. И читатель даже этой книжки должен помнить, что прочитанное им изложение основано на данных, почерпнутых из светской литературы; что если бы в наших руках были сочинения античных пророков и толкователей родной религии — ее образ вышел бы настолько ярче, насколько ярче было бы и изложение истории античного искусства, если бы наши музеи, вместо поздних и большей частью посредственных копий, вмещали подлинные творения Фидиев и Праксителей.

Прошелся самум по лугам и рощам Эллады, и она пожелтела, почернела. Но все же она осталась Элладой, и на выжженной почве мало-помалу стали появляться новые всходы разрушенной растительности. Назло изуверам охристианенный эллин вернул себе древний дар своего Олимпа, объявление Бога в красоте. Правда, эта красота была очень скромная, пришлось человечеству пережить новую эпоху Дедалов, — но все же зародыши будущего были спасены. Божество преломилось в трех ипостасях, Богородица и святые населили пустынные высоты небес — и противопоставление христианского единобожия «языческому» многобожию стало простой иллюзией. Новый культ расцветился символической обрядностью, которая, правда, была лишь слабым воспоминанием в сравнении с исчезнувшими навсегда Панафинеями и Элевсиниями, но все же радовала и утешала душу. Пытливый ум устремился в тайны откровения, соединяя спекуляцию

Академии, Лицея, Стои с основными положениями новой религии, и, ведомый рукой античного Логоса, создал христианское богословие… Правда, нам трудно при мысли о нем отделаться от представления об анафематствованиях и гонениях, о казнях и религиозных войнах; но в них уже Эллада неповинна. Сам по себе спор Ария и Афанасия о естестве Христа был так же безобиден, как во времена оны спор Лицея и Стои о естестве богов — как споры, они вполне аналогичны. То, что их отличает — это в христианском споре переход от слов к делу, от диспута к гонению; это — несчастное убеждение, что от принятия той или другой теории зависит спасение души, что одна из них от Бога, а другая — от дьявола. А откуда это, — это мы тоже уже знаем.

Действительно, эллинизованное христианство, на горе себе, не могло отделаться от неправильного отождествления своего Бога с богом Авраама, не могло освободить себя от Ветхого Завета — этой великой и замечательной книги, которая, однако, может только выиграть в глазах христианина, если он перестанет видеть в ней книгу откровения. Виной была иудеохристианская иллюзия, будто приход Христа был возвещен ветхозаветными пророками — иллюзия, так основательно и так немилосердно разбитая совместной работой как еврейских, так и христианских исследователей новейших времен. Средневековая церковь, чуя опасность, делала все от нее зависящее, чтобы ее предупредить: она, с одной стороны, развивала эллинские элементы христианства в обрядности и богословии, развивала успешно, местами даже превосходя свой первообраз — вспомним задушевный символизм вечернего благовеста, che pare iI giorno pianga, che si muore, величавую музыку органа, задумчивую красоту стрельчатых сводов, благодетельность человеколюбивых учреждений с их тихим миром и действенной верой — а с другой стороны, она старалась по мере возможности обезвредить другой корень своего учения. Но отсечь его она не могла: а его сохранение грозило, рано или поздно, реиудаизацией христианства.

Она наступила в XVI в.; имя ей — реформация. Вторично было устранено объявление Бога в красоте; иконоборство разрушило церковную живопись средневековья, оно разрушило и зародыши дальнейшего ее развития: Дюрер, Кранах, Гольбейн уже не нашли себе последователей в протестантской Германии. Была разрушена также и красивая, символическая обрядность средневековой церкви: вопреки психологии, но в угоду синагоге богослужение было сосредоточено исключительно в слове. Природа вновь была обезбожена: исчезли Распятия, знаменовавшие вершины холмов и перекрестки дорог, часовни и образа Богородицы и святых, освящавшие урочища и рощи, каменные гроты и дупла старинных деревьев и напоминавшие странникам о присутствии божества.

Реакцией и здесь был неогуманизм XVIII века: сближение с античностью неизбежно повело за собой и сближение с эллинским христианством. Правоверные протестанты и теперь не могут примириться с тем, что Шиллер становится «католиком» в "Орлеанской деве" и в "Марии Стюарт", Гете «католиком» в «Фаусте», особенно в его второй части. Но делать нечего; роковой круг эволюции совершился, иудаизованное христианство само себя опровергло в последнем фазисе своего развития, в школе Гарнака. Оно признало правоту вещего слова Гете: Gefuehl ist alles. Религиозное чувство — ядро религии; все остальное — лишь притча.

И это сознание должно нас заставить серьезно и любовно относиться к той религии, которая предоставила религиозному чувству верующих такое широкое и благодарное поле, которая первая познала откровение и в красоте, и в добре, и в истине, и создала тот священный треугольник, в котором для нас покоится недреманное око божества.

 

 

У нас есть краеугольный камень – мы носим его за пазухой!