Удары по Русскому духу

Глава 3 - поморский край. Начало 21-го века. От феодализма к народовластию (Фрагменты)

Краткий взгляд на участие Поморья в противостоянии «западной» и «русской» цивилизаций в Глобальном Историческом Процессе.

Иван Грозный, кстати, всю жизнь боровшийся как раз с семейно-клановым боярством, с помощью договора формирует Поморье. То в свою очередь спасает Русь в «смутное время». И что же Запад? Естественно готовит ответный удар. Но в этот раз удар не военный, а как бы сказали сегодня – информационный. И удар, в первую очередь по основам Руси. И используя, тот факт, что на Русском Престоле находиться их ставленник Алексей Михайлович Романов «Тишайший», они проводят следующую операцию, состоящую из трёх основных направлений.

- Первое – это введение рабства на Руси (отмена «Юрьева дня), хотя в это время на западе уже идёт переход от феодализма к капитализму, и остаётся только экономическая форма рабовладения. Понятно, что Русь тут же погружается в тёмные века рабовладения и тормозится развитие капиталистических отношений.

- Второе – это уничтожение института народного воспитания и передачи традиций. Речь идёт об указах направленных на уничтожение скоморохов, сказителей и народных музыкальных инструментов. Это уже удар по культурным корням Руси и создание условий для проникновения чуждой для нас западной культуры. Первые театры появились именно при этом царе. Далее небольшая выдержка из работы «Сума Знаний»:

«…Если народ стоя поёт эти песни – это значит, что мы поём пароли настоящих ценностей. А возрождение это обретение НАСТОЯЩИХ ценностей, на которых и строится НАСТАЮЩЕЕ. У греков нация называлась «ХОРА». Нация – это хор, те, кто поют вместе. И на концертах мы видим общее ликование ( от слова лик, которое в древности означало "«хор", «пение»)…А ХОРО-ВОД – это ведение народа.

… Изначально на Руси была очень развита песенная культура, многие наши пословицы и поговорки –это цитаты из песен. Народное творчество было поэтично и «весьма обильно». Но в 1648 году Алексей Михайлович Тишайший издал указ: «… собрать все гусли, бандурки, гудки и прочие бесовские инструменты и сжечь». На льду Волги, Волхова, Оки и Москвы-реки были сожжены целые возы музыкальных инструментов. Скоморошество на Руси было  уничтожено, и с древней русской авторской песней было  покончено на много лет. Возрождение русской культуры началось не с песен, как у других народов. Барды, менестрели, майстерзингеры, трубадуры не ходили по нашим дорогам, не устраивали песенных ристалищ и фестивалей, как в Европе, Индии и Китае…

…Песня – это путь к языку и культуре…  « Рим движется к катастрофе, потому что певцы перестали воспитывать, а только развлекают» (Лукиан).

Поэтический принцип включён во все структуры мира, поэзия со-мирна, софийна. Главный герой русских сказок Иван-дурак до ХVII века был сакральной фигурой певца-поэта. Он связан с Василисой Премудрой – воплощением софийности, мудрости Мира. И он этой мудростью задачи и загадки решает – не рациональной логикой, а поэтической, которая даёт совершенно неожиданные решения. Сказано в Писании: «…приложу ухо свое к притче и разрешу задачи свои кинором» (лирой).

Платон говорит, что поэт не сам пишет, за него пишет ритм и законы поэзии. И поэт более прав, чем историк, потому что историк описывает единичное событие, а поэт пишет от имени закона – закона Универсума. Вот откуда предсказательная сила поэзии…

Язык старее нас, умнее нас и всегда знает больше нас…. Язык – наш организатор, ведающий и ведущий. «Наш дом бытия», как сказал Хайдеггер…

… «Певец приходит к племенам и делает из них нацию». И современная  биология говорит, что нация определяется не  кровью, а языком, культурой. Путь к истокам Языка – это путь к истокам цивилизации. Это путь к основам Бытия.

Ведь ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ВО ВЛАСТИ ЯЗЫКА…».

Игорь Кобзев Падение Перуна Разбоище

Разбоище

Шел Боян чащобами наперерез

В те края, где гулял со славою,

Завернул в знакомый древлянский лес,

В дом к Могуте с женой Забавою…

И сказал Боян таковы слова:

- Гой, вы, люди, лесные братушки,

А видна ли вам сквозь густы дерева

Боль-печаль родной Руси-матушки?

Вам и прежде досталось немало зла:

Сколь в полюдье к вам Игорь хаживал,

Ольга ваш Искорбстень дотла сожгла,

Ярополк убил князя вашего!

Только это горе - полгоря лишь.

Горе в княжьей руке Владимира:

Велимудрый правитель задумал, вишь,

Чтоб вся дедовщина повымерла!

Вам, древлянам, отваги не занимать:

Чай, смогли одного грабителя

К двум упругим сосенкам примотать -

Пополам разорвать, мучителя!

Не давайте ж отчиной володеть

Тьме варяжской, их силе вражеской!

Не спешите крест на себя надеть,

Не потворствуйте дури княжеской! -

Славянин - отзывчивый человек!

Тронь его - загудит, как колокол:

Коли песнь запоешь - будет слушать век,

Коли в бой позовешь - взлетит соколом.

Собрались тут молодцы: Ратибор,

Творимир, Лучезар да Всеволод,

И пошел у витязей разговор,

Что любезен для сердца смелого.

Зашумел суровый древлянский бор,

Загигикал недобрым голосом,

Заблистал булатный косой топор

У лихих лесников за поясом!

Подались в разбоище мужики,

Зверобои, стрелки опасные,

К ним волхвы приладились, старики,

Да ярыжки, да лежни праздные...

Аж до Киева докатился страх,

Стал трясьмя-трясти княжьих стольников:

Дескать, меньше нонь соловьев в лесах,

Чем охальных шишей-разбойников.

Они рыщут всюду с ночной татьбой,

Собирают дань придорожную,

Да в глухих урочищах день-деньской

Затевают гульбу острожную.

Не желают, подлые, забывать

Свои капища, свои игрища,

Не хотят анафеме предавать

Свои требища, свои тризнища!

Повелел князь, чтоб ловкие тиуны

Разыскали в лес тропы тайные

И чтоб всех «приспешников сатаны»

Заковали в замки кандальные!

В тот же день из киевских городских ворот,

Из печерских святых обителей

Вышли братья-монахи «крестить народ» -

Непокорных древлянских жителей...

Шли монахи по темным глухим местам,

Путь искали по небу звездному,

А попали монахи в разбойный стан

К атаману Могуте грозному.

Бог-то бог, да и сам тоже будь неплох! -

Жуть взяла от могуча облика.

А господь всевидящий не помог,

Не спустился с ночного облака.

Полыхнул над рясами острый нож,

Ан не пролили кровь грабители.

- С беспортошных иноков что возьмешь?

Погостюйте у нас, святители! -

Ох, ты, русская щедрая доброта!

Сколько раз за века случалося:

В нашу землю ненависть и вражда

Под личиной «друзей» являлася!

Пробрались монахи в лесной посад,

Не Христа взялись проповедывать,

А разглядывать: где мечи висят,

Где заплоты стоять - выведывать.

А когда разбойники спать легли

И во мраке сычи заухали,

Черноризые братья в туман ушли -

Доносить про все, что разнюхали.

Стали гнать разбойников из лесов.

Их травили псы озверелые.

Волкодав с железной пилой зубов

Изорвал певцу руки белые.

Но ведь сколь друзей в стороне родной!

Коли недруг в погоню ринется,

Кинь простой рушник - потечет рекой,

Кинь гребенку - там бор поднимется.

Трудно вольницу было прибрать к рукам,

Заупрямилась Русь-красавица!

Ну, да где ж топорникам-мужикам

С броненосной дружиной справиться?!

Князь варяжское войско призвал внаем,

Воеводы весь край обшарили,

Подкосили Могуту стальным копьем,

В стольный град на правеж отправили.

Отзвенела удаль в недолгий срок,

Отшумела хмельная славушка,

И попала с соколом в злой силок

Соколица его Забавушка.

И с дружками, с коими пил-гулял,

С атаманом лесного племени,

В ту же злую сеть угодил гусляр,

Соловей старинного времени.

Под охраной блещущего копья

Увели в полон рать свободную,

Заточили звонкого соловья

В клетку каменную холодную.

Разгулялся княжеский произвол,

Чтобы смять, сломить душу гордую!

А Боян и тут свою песнь завел,

Неподкупную, непокорную...

...Как во каменной палате

Суд разбойника судил:

- Ты скажи, скажи, разбойник,

- Кто на свет тебя родил?

- Породила да вскормила

Меня мать сыра-земля,

Молоком меня вспоила

Воля вольная моя.

Эх, воля вольная,

Русь раздольная!

- Ты скажи, скажи, разбойник,

С кем гулял, разбой держал?

- Не один разбой держал я:

Трех товарищей сыскал.

А как первый мой товарищ -

То булатный острый нож,

А другой-то мой товарищ -

Непроглядна темна ночь!

Оба друга верные, 

Братья неизменные...

- А кто ж третий твой товарищ?

- Ретивой буланый конь.

Кабы конь не оступился,

Мне гулять бы и пононь!

Эх, кабы конь не оступился,

Мне гулять бы и пононь!

Михаил Шелков Русское язычество

В небе солнышком лучиком 

Греет судьбы заблудшие 

И таинственным ключиком 

Открывает к радушию 

Двери ордам неверящих. 

Пусть упьются истоками!

Правда есть те, кто меряще 

Держит путь с лжепророками.

А учения праведных, 

Знай, толкует неграмотно, 

Лишь бы быть в обожаемых, 

И пеняет злопамятно, 

И гнушается истиной 

(Как иной, так общею), 

Словно где-то прописано 

Слать мучения ропщущим. 

Так за тысячелетие 

Изуверы с величеством

То огнями, то клетями 

Воевали с язычеством. 

Не за слово Создателя, 

Не за муки Спасителя, 

А за лесть и объятия 

Своего попечителя. 

А о том, что религии 

Мира сходятся с ведами, 

За слепыми веригами 

В очерненьи не ведали.

И над нашими землями 

Всё кружилися мудрости,

Оставаясь невнемлемы 

Из-за правящей дурости. 

Нам написано временем 

Единенье с природою, 

Но упавшего семени 

Не искали за всходами. 

Хоть всё просто до крайности 

И разгадки сплошь около, 

Колеи да случайности 

Знали суть одинокою, 

Завершали забвением, 

Начиная за здравие. 

И для тьмы единения 

Родилось православие.

Пусть взвывают орудия 

С безразмерным количеством, 

Но оно полной грудию 

Дышит русским язычеством. 

Гой еси, сила древняя, 

Без возврата забытая!

Прорасти через тернии,

Стань доступно открытою!

Но оставь меру тайности,

Столь потребную бытности, 

Ибо люди цвет радости 

Забывают средь сытости,

Остывают, движения 

Презирая до дикости, 

И вкушают решения 

От царящей безликости.

Это нужно и выгодно 

Разговевшимся пастырям,

Те с улыбкой ехидною 

Клеят рты черным пластырем 

Вольномыслию грации, 

Тешась грозным свершением,

Будто вечный цвет нации –

Это их достижение. 

Близок час равноправия, 

Как и суд с воздаянием, 

Где черты православия 

Вспыхнут солнцестоянием. 

Патриархи и братия 

Поперхнутся владычеством 

В час, когда их проклятия 

Лягут в горле язычеством. 

А. Андреев СТАРИКИ

А. Андреев ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЭТНОПСИХОЛОГИИ

ЭТНОГРАФИЯ ДУХОВНОЕ ПЕНИЕ СТАРОЙ РУСИ СТАРИКИ

Если бы я был профессиональным фольклористом или этнографом, я бы мог начать этот рассказ так: в течение семи полевых сезонов 1985—1991 гг. мною изучалась в двух районах бывшей Владимирской губернии специфическая традиция народного пения. К сожалению, я не являюсь ни фольклористом, ни этнографом, и если называть вещи своими именами, попросту говоря, ездил по окрестностям деревни, откуда я родом (это на границе теперешних Владимирской и Ивановской областей), и записывал все, что мне казалось интересным. Я хоть и историк по образованию, но ни о каком профессиональном сборе материала не было и речи. Кроме того, я был нацелен на поиск совсем других вещей и только в восемьдесят девятом году, наконец, обратил внимание на пение. Основная сложность при этнографическом сборе в том, что ты не знаешь, что спрашивать - так оно все ново, а старики не знают, что говорить — настолько это для них привычно и само собой разумеется. В силу этого, любой материал народной культуры, для того, чтобы им овладеть, требует неоднократного к нему возвращения с непременным погружением в его практику. Я же мог вести только записи, но не петь — "немотствовал" в то время. Ну а потом произошло то, что знакомо каждому собирателю — пришло время упущенных возможностей. В начале девяносто второго года в живых осталась лишь одна бабушка в Савинском районе Ивановской области, да и та категорически отказалась исполнять песни, готовясь к уходу. Грех. Правда, где-то на Савинском радио должны остаться ее ранние записи. Теперь эта песенная традиция вряд ли когда-то будет полноценно восстановлена. Но я все-таки хочу искупить вину, которую ощущаю, и, по крайней мере, хотя бы рассказать о ней и несших ее людях.

Сами они говорили про себя: "Мы — офени". Офени, коробейники, были мелкими торговцами вразнос, ходившими со своими коробушками по всей Руси и торговавшими всей бытовой мелочевкой, необходимой крестьянину, а порой и горожанину. Работа во все времена весьма опасная, требовавшая способности защитить себя. Это предполагает и владение боевыми искусствами, что я и обнаружил, а также "науку невидимки", умение быть незаметным и "нечитаемым" для внешнего мира. Тут офени преуспели, о чем говорит хотя бы наличие тайных "офенских" языков, теперешней "блатной фени", о которой мы уже говорили.

Офени были очень закрытой социальной группой, и исследователи о них знают мало. Неизвестно даже происхождение имени офени — некоторые исследователи выводят его чуть ли не от Афинских греков, якобы когда-то испоселенных на Владимирском Верхневолжье — "афинеи". Во второй половине девятнадцатого века крестьяне Верхневолжья все чаще начинают заниматься отхожими промыслами и торговлей. Истинные офени, до этого мало интересовавшие исследователей (в XIX веке насчитывается всего около двух десятков публикаций, в XX — вряд ли больше), теперь к тому же еще и теряются в общей массе бродячего крестьянства. На конец девятнадцатого века в материалах Этнографического бюро князя В.Н. Тенишева зафиксировано такое сообщение: "Все крестьяне (имеется в виду один из уездов Владимирской губернии — А.А.) — офени, остаются дома неспособные к торговле да пожилые. Торговля идет исключительно иконами, при этом торгуют и с южными губерниями (в Малороссии, Крыму, на Кавказе) через посредничество доверенных лиц, и с Сибирью" [6]. Исконные же офени как бы растворяются в этой массе торгового крестьянства, возможно, не в силах устоять в конкурентной борьбе, а может быть, в какой-то своей части и радуясь возможности окончательно исчезнуть из-под возможного наблюдения. Во всяком случае, та группа наследников офенской традиции, с которой довелось столкнуться мне, прямо дала понять, что они предпочитают жить скрытно.

По словам моих информаторов, в конце семнадцатого века в Шую пришла и осела одна из последних артелей настоящих скоморохов. Именно настоящих, потому что к семнадцатому веку древнее скоморошество на Руси выродилось в фиглярство и шпильманство. Надо заметить, что семнадцатый век был временем яростных гонений на традиционную русскую культуру. По всей Руси Великой, Малой и Белой по высочайшему повелению Алексея Михайловича, прозванного современниками Тишайшим, на берега Москвы-реки и других рек возами свозили и сжигали домры, свирели и гусли. Скоморохов же пороли, забивали в железа и отправляли на "севера". Ко времени правления Петра Первого институт скоморошества исчезает как явление культуры, а носители традиции буквально растворяются в других социальных слоях. Растворяются, но не исчезают совсем. Большей частью скомороший приклад передается далее как посвящение Дружек, по сути, жрецов, окручивающих, повивающих, а также защищающих от порчи и колдовства свадьбы. Та же артель, о которой рассказали мои старички, со временем перебралась на территорию теперешних Савинского, Ковровского и Суздальского районов и слилась с офенями. Очевидно, они ощущали себя выделенной группой даже среди исконных офеней, не говоря уже просто об окружающем крестьянстве, в силу того, что хранили какие-то древние знания. Их мы сейчас, вслед за моим дедом, называем Тропой Трояновой.

Надо полагать, что скоморохи органично влились в офенский быт с его бродячим образом жизни, постоянной готовностью противостоять опасностям дороги и необходимостью завлечь зрителя-покупателя. Я не случайно создаю это понятие — зритель-покупатель. И этнографические описания деятельности коробейников, и мои личные наблюдения среди их потомков дают мне основания считать, что зрелище (спектакль) было для настоящего офени подчас более важно, чем коммерческий успех его похода.

Для объяснения этого психологического феномена мне придется немного рассказать об их отношении к Дороге, Тропе. Я не случайно ставлю эти слова с большой буквы: и для скомороха, и Для офени восприятие дороги мистично. Тропа не является для них средством или местом передвижения в пространстве. Тем более что и само пространство воспринимается в первобытных культурах отнюдь не как в Ньютоновской физике. Мы можем безбоязненно считать, что они воспринимают любое пространство как пространство сознания. В силу этого движение в пространстве становится, попросту говоря, проживанием этого пространства. С этой точки зрения, Тропа может рассматриваться как специфический феномен всей русской культуры и, в каком-то смысле, одной из основных черт так называемого Русского Духа. Может быть, вовсе не натяжкой было бы сказать, что Русь — это Мир Тропы.

Русь постоянно в движении, хотя и не так, как кочевые народы. Разница как раз в Тропе, которая не нужна кочевнику, но зато прокладывается и используется Русью. На протяжении как минимум последних полутора тысяч лет зафиксированной истории Русь постоянно в движении и как государство, и как этнос, и как люди его составляющие. Если вспомнить "откуду есть пошла Русская земля", то с этого начинает ее историю и Нестор. "По мнозех же времянех сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. И от тех Словен разидошася по земле и прозвашася имены своими..." [7]. Даже в последние годы, как показывают исследования этносоциологов, склонность русских к миграции значительно выше, чем всех других народов бывшего Советского Союза. Как говорили мне в Тропе, "мы легкие на ногу".

Как только в сознании идущего утверждается понимание дороги как образа жизни и самой жизни, он перестает воспринимать ее как простое средство достижения цели, как то, что надо пережить, перетерпеть с надеждой на будущий отдых и радость. В этом психология скомороха и офени коренным образом отличается от психологии ремесленника или ремесленного крестьянина, занимающегося отхожим промыслом, и приближается к психологии цыган. Если взять психологическую параллель из двадцатого века, то ремесленник скорее смотрит на дорогу, как на войну, в конце которой его ждут дом и "родные глаза". Находясь в дороге, он видит их, а не дорогу. Офеня и скоморох гораздо ближе к крестьянской психологии, хотя, как кажется, и не имеют никакого отношения к земледелию. Однако это кажется только на первый взгляд. Во-первых, они порождение или той эпохи, когда Русь была крестьянским миром, или же еще более древней, когда весь народ или какая-то его часть даже еще не была оседлой {здесь опять напрашивается параллель с цыганами), то есть материнской по отношению к психологии крестьянина. Во-вторых, есть основания считать, что скоморохи, по крайней мере, на ранней стадии своего существования, были отнюдь не "примитивным театром средневековой Руси", а наследниками жреческой традиции культов плодородия. А это значит, что они должны были быть чем-то гораздо большим, чем просто носителями крестьянской идеологии.

Это предположение давало мне надежду, что они знали своего рода жреческую механику управления психикой тех, для кого они справляли обряды, то есть владели системой работы с сознанием, подобной имеющимся у всех древних религиозных и мистических школ мира. И то, что мы о ней не знаем, означало для меня только то, что мы не можем ее рассмотреть: "мелкоскоп не настроен ". Все восемь лет, что я провел в Тропе, я, по сути, занимался перестройкой своего видения, чтобы научиться различать древние знания s примелькавшемся до обезличенности. В чем-то установка на поиск "настоящей жреческой школы" мне помогла, а в чем-то сыграла злые шутки, заставляя искать что-то заранее заданное и проходить мимо по-настоящему ценного. Так, в частности, было с пением.

Крестьянская психология подходит к земле и пашне не как к месту боя, которое надо преодолеть, а как к месту жизни, где текут пот и кровь, но где и праздники празднуются и творятся обряды. Тут опять напрашивается сопоставление с официозной психологией двадцатого века с се искусственным переводом явлений жизни на язык войны, как это, например, происходило с выработкой восприятия жатвы как всенародной битвы за урожай, в то время как старая русская литература, начиная со "Слова о полку Игореве", пытается даже о войне рассказать языком крестьянского труда, тем самым переводя ее восприятие в форму, не нарушающую общего народного мировоззрения. Современная общественная психология весьма определенно противопоставляет себя Земле — вспомнить хоть печально известное Мичуринское: "Нам нечего ждать милостей от природы!" Ну и народный ответ на его слова: "Нам нечего ждать милостей от природы, после того, что мы с ней сделали!" Народное мировоззрение считает: надо поддержать жизнь Земли обрядами, главным из которых является сам труд земледельца. Пусть всегда будет жизнь! Таков же подход скомороха и офени к дороге. Поэтому дорога состоит для него не только из расстояний и опасностей, но и из труда и радости. И он, отдаваясь труду до седьмого пота, как крестьянин, как крестьянин же пользуется любой возможностью праздновать, то есть радоваться праздности, с наслаждением используя любой повод для веселья и гульбы. Даже при христианстве с его непримиримой борьбой с радостями жизни мы обнаруживаем чуть не полторы сотни праздников в году. В дохристианском же мировоззрении любая естественная возможность завершить труд означала переход в праздность и гулянье. Все виды труда были посвящены определенным Богам и воспринимались как обряды. Поскольку и дни года, и дни недели тоже посвящались Богам, то и каждый вид труда рекомендовалось начинать не просто с их благословения, как это стало при христианстве, а посвящая соответствующему Богу, то есть в его день и с обрядом или как обряд. Шестой день недели, именуемый теперь субботой, назывался шесток или агнец и был, если верить Тропе, днем огненных обрядов всех Богов (возможно, это как-то отразилось в названии: шесток — это место перед топкой в печи, но иногда так называют и очаг). В седьмой же день, когда ты в праве был ожидать божественного одобрения своего служения, Боги приходили в гости к людям. Именно тогда слово Гост, очевидно означавшее Богов-посланников типа Радогоста, Гермеса, Меркурия, Семаргла, постепенно превратилось в знакомое нам слово гость, правда, сохраняя за собой ореол божественности, который мы прослеживаем в воспоминаниях о знаменитом русском гостеприимстве.

Приход Бога в гости означал радость и праздник, то есть гуляние и внутреннюю тишину, недеяние в действии, чтобы не просмотреть, не прослушать Бога. Недеяние в действии по-русски называлось Действо, и мы обнаруживаем его ярче всего в христианской храмовой традиции (напр., Пещное действо) и у скоморохов, где весь образ жизни есть действо, спектакль. Но что такое действо? Сейчас под спектаклем понимается жизнь понарошку. Но для человека той эпохи это не так. Достаточно посмотреть, как воспринимают спектакль дети. Нет, эта жизнь на сцене или на экране для них совершенно всерьез. Но что-то же в действе понарошку?! Труд понарошку! В праздник нельзя трудиться, поэтому и назывался на Руси завершающий день седмицы — Неделя. День недеяния. Поэтому и Понедельник - "трудный день". Не плохой, как это стало восприниматься сейчас, а день труда. А скоморох — единственный, кто в поте лица трудится во время Священной Недели и не наказуется за это Богами — творит действо. То есть обряд, во время которого Боги и дают оценку нашему труду и служению. На самом деле скоморох не совершает этим трудом святотатства, потому что, как всякий лицедей, он исчезает за своей маской и для зрителя и для самого себя. А это значит, что на сцене присутствует вместо него другой, и какова бы ни была конкретная личина — а лицедей будет менять их по ходу спектакля неоднократно, как оборотень, — этот другой не просто персонаж и даже не человек. Главным оборотнем в этом мире является тот, кто может принимать все образы и даже более того, кто их творит, то есть Бог. Он-то и разговаривает с народом во время скоморошьего действа, только умей его услышать сквозь шум персонажа. В древнюю эпоху люди умели слышать и видеть сквозь пленку обличий и обыденности. Знаком этого является такое широкое и повсеместное распространение искусства гадания — коби, кобенья, по-русски. Для того, чтобы прозреть линии Судьбы или речь Бога в трещинках на обожженной бараньей лопатке или в полете птиц, надо было обладать очень высокой созерцательностью и внутреннею тишиной. Для этого и требовалась способность переходить б праздность непосредственно из труда, находить радость, как признак присутствия Бога, во всем, что тебя окружает, но еще важнее, уметь впадать в Божественное недеяние, чтобы не просто слышать Богов, а и быть домом, принявшим Гостя.

Всем знакомо уподобление дома человеческому телу в народной культуре. Но существовало и обратное уподобление: тело наше есть дом Души, дом Духа Божиего. Это тоже знакомо. Вот только воспринимается как метафора, литературный оборот. В древности же, как и у детей, это понималось буквально. И Боги приходили к нам в гости и в наши Дома и в наши Тела. Если Бог приходил в твой дом — дом становился Храмом, отсюда и русское название дома — Хоромы. Если же он входил в твое тело, ты сам становился на это время Богом. В Тропе отношение к Телу было божественным, и возможно, существует какая-то этимологическая связь между древними индоевропейскими словами

Тело и Тео — Бог. Только умеющий приглашать или впускать Богов в храм своего тела мог считаться жрецом в глазах народа. Сходное отношение мы можем обнаружить в шаманизме и в любом экстатическом культе. Способы перевода себя в измененное состояние сознания, когда сознание твое освобождается от личностного наполнения и оказывается в состоянии какое-то время воспринимать мир в чистом виде — впустить в себя Бога — были разными в каждом культе. Но обязательно были, иначе народ не чувствовал бы себя в том мире защищенным и не смог бы существовать. Судя по величию Русского народа, его жрецы владели этим искусством в совершенстве. Их прямыми наследниками были творцы действ скоморохи и, в какой-то мере, офени. Настоящий офеня не просто завлекает своими песнями, потешками и прибаутками покупателей, но и творит им праздник, устраивает гулянье. Знаменитая песня про ухаря-купца, заехавшего в деревню коней попоить, рассказывает о том, как он задумал гульбою народ подивить. По сути, песня полностью накладывается на сюжет Некрасовских "Коробейников" и отражает в сознании один и тот же образ — человека, творящего народу праздник. Наградой ему отнюдь не деньги — девичья любовь, людское веселье, да булатный нож... Далеко не все офени умирали дома. Домовиной им часто становилась придорожная канава. Такой финал признавался возможным всеми офенями и всеми скоморохами. Его ждали, к нему готовились, с мыслью о нем жили. Это была одна из психологических установок жизни дорожного человека, что означает, что они специально готовились к уходу в Мир иной через ворота того Храма, который раскинул свой свод над алтарем дороги. И это не имеет отношения к оценке такого социального явления, как разбой, но если ты всю жизнь знаешь, что уйдешь из нее под ножом татя с большой дороги, и хочешь уйти светло, то ты вынужден воспринимать его жрецом. Жрецом Смерти. Какая-то часть мистического почтения к Смерти непроизвольно переносится на ее жреца, закладающего тебя в жертву. Ты можешь сражаться за свою жизнь, но когда Душа твоя отлетает, ты обязан, если ты действительно жрец плодородия, благословить Мир и открывший его двери нож. Психологический механизм, позволявший уйти так, можно назвать Искусством светлой смерти. Он подобен тому, как умирали русские старики, которые, за день перед смертью, сходивши в баньку, надев чистую рубаху и улегшись под образами, требовали: "Зовите родных прощаться — завтра уходить буду!.." Насколько я смог понять, умение умирать светло было одним из вершинных искусств жреческой науки, сохраненной скоморохами и офенями в Тропе.

Все время, пока я был у офеней, я все хотел найти то, на что настроился, и в результате просмотрел многое из того, что мне предлагали. Вот так произошло и с их пением. Поют себе старички и поют. А у меня с детства вместо слуха лишь страх петь. А когда эти проблемы снялись, было уже поздно. И вот теперь нам на новой Тропе приходится все восстанавливать по крохам. Мы сумели разыскать многие из их песен. Впрочем, в их репертуаре было не так уж много особенных песен. Они пели любые песни, которые пелись. Гораздо специфичнее была их манера исполнения. Она-то и есть главная тема этой статьи.

Свое пение мои старички называли Духовным. Я долго не обращал внимания на то, как они пели. Для меня это был своего рода фольклорный довесок к "настоящему", которое я хотел найти. Но однажды летом 1989 года в одной деревушке Ковровского района мне удалось собрать вместе сразу троих, причем одну бабушку, тетю Шуру, я приволок на удачно подвернувшейся машине аж из Савинского района. В какой-то момент они решили спеть на три голоса, "как раньше", но сначала как бы распевались. Благодаря этому я впервые имел возможность не только услышать их "духовное пение", но и увидеть саму систему входа в состояние такого пения. Они запели какую-то народную свадебную песню, которую я пока еще больше нигде не встречал. Я внутренне заскучал и приготовился пережидать время, пока снова не представится возможность задавать вопросы об офенском прошлом. Начало сразу же не заладилось, наверное, потому, что они давно не пели вместе. На мой взгляд, им надо было просто поспеваться, но Поханя, как они звали хозяина, сказал тете Щуре: "Позволение, Егоровна, позволение..." Я ничего не понял, но она кивнула и приступила еще раз. Очевидно, у них опять что-то не задалось, потому что Поханя опять остановился и сказал своей жене: "Ну-ка, Кать, побеседуй с ней. Не в позволеньи идет..." Бабки тут же как-то перестроились, будто вырезали свой собственный мирок, замкнулись друг на друга и я услышал после нескольких незначительных фраз о самочувствии, как Тетя Шура рассказывает о том, как к ней не так давно приезжали с радио и записывали на магнитофон ее пение. Сумели уговорить, хоть она и отказывалась. А она после них разнервничаюсь, потому что это, может быть, грех. Я не смог тогда понять, почему она считала то пение грехом, а это нет, но она рассказала, что чуть ли не дала себе слово вообще не петь больше.

— Так чуть ли или дала?— тут же спросила ее тетя Катя. Тетя Шура засмущалась, а потом призналась, что решила больше не петь совсем, как только Поханя с тетей Катей умрут. Все засмеялись. Ей было около 85 лет в это время, и я понял по их смеху, что хозяева старше.

Мы попили чайку, и они потихоньку снова приступили к песне. Но в этот раз не заладилось у тети Кати. С ней, правда, беседовать не пришлось, потому что, как только Поханя взглянул на нее своим суровым взглядом, она тут же махнула рукой и объяснила: "Не помню, двор, что ли, оставила открытым?.. Люське зайти. Поди скоро пригонются. Сижу, саму свербит вместо пенья".

Очевидно, скоро должны были пригнать с выпаса деревенское стадо, и тетя Катя, не желая отвлекаться во время пения, открыла ворота двора и дверь хлева, чтобы ее единственная коза Люська могла зайти в стойло, да сама в суете и забыла, сделала ли это. "И чё, так и будешь свербиться?" — только и сказал ей на это дед. "Вот ведь дура какая стала!"— пожаловалась она тете Шуре и убежала проверять свои ворота.

После этого песня пошла лучше, но Поханя все-таки перебил ее еще раз, спросив вдруг старушек с хитрым прищуром: "Чего это вы, девки, важные, молодость, что ли, вспомнили?!" — и подмигнул им в мою сторону. Они засмеялись: "Ну как же! Получше выглядеть надо". "Смотрите у меня",— только и сказал он им и снова запел. К тому времени я уже неплохо был знаком с их системой очищения сознания, которую они называли Кресением, и, с удовольствием наблюдая ее в практике, подумал, что неподготовленный человек, даже профессионал-психолог, пожалуй, ничего бы не заметил, настолько это все бытовое, неброское...

Устранив все помехи, старички все-таки распелись, и маленькое чудо, за которым я приехал, все же произошло для меня.

Впервые за шесть лет я услышал, как они поют. Их голоса вдруг начали сливаться, причем, вначале слились каким-то странным образом голоса тети Кати и Похани, хотя я не могу объяснить, что значит для меня "слились". Но другого слова я найти не могу. Тети Шурин же голос, хоть и красивый, несколько дисгармонировал на фоне их совместного звучания. Потом вдруг что-то произошло, и он словно впрыгнул внутрь их совмещенного голоса и слился с ним. Какое-то время их совместное звучание осознавалось мною как слившиеся голоса, но произошел еще один переход, и общее звучание-голос словно отделилось от них и зазвучало само по себе, будто над столом, вокруг которого они сидели, появилось самостоятельно поющее пространство!..

У меня в теле началась мелкая дрожь, словно я трудился до изнеможения на голодный желудок, в глазах начало плыть. Изменились очертания избы, лица у стариков начали меняться, становились то очень молодыми, то жуткими, то просто другими. Я помню, что ко мне из кромешной тьмы пришли несколько раз очень важные для меня воспоминания, но это было почему-то страшно и больно, и я вдруг заметил, что боюсь глядеть на певцов. Я сумел выдержать это состояние только потому, что уже испытывал подобные раньше, при учебе у других стариков. Многие исследователи писали о том, что народная песня магична, но подразумевалось при этом, что она использовалась в магических обрядах. Это верно, но поверхностно. Народная песня — не только сопровождение обряда, она и воздействие. Она одно из магических орудий первобытного человека.

Песня закончилась. Они еще сидели какое-то время, молча улыбаясь, словно чего-то пережидая. И действительно, через некоторое время то ли мое состояние, то ли состояние пространства стало возвращаться к обычному: сначала вернулись на место обои на стенах, потом исчезли, точно растаяли у меня на глазах мои странные воспоминания, и я не смог их удержать... А Поханя сказал:

— Вот, совместились...— и велел подавать чаю.

— Ну вы дали!— не выдержал я.

Они засмеялись, и тетя Катя объяснила мне, накрывая на стол:

— Это еще не песня. Это совместное пение... храмовое! А мы тебе просто споем, на голоса.

На вопрос, почему она это пение назвала храмовым, она ответила:

— В Храме так петь надо. Некоторые песни... Я тут же попытался выяснить, в каком храме:

— В христианском? В церкви?

— Не знаю...— с недоумением ответила тетя Катя.— В каком же еще? Мы иногда в церкви так пели... Где ж еще?.. Иногда на гулянье...

А Поханя добавил, засмеявшись:

— Это они так баловали девками. Соберутся так-то компанией девок и пойдут на службу в церковь. Там как запоют, они и подхватят, да переведут на себя! Все и поплывет в храме, головы кружатся! Мы специально парнями, кто понимал, смотреть ходили... Никто не понимает, чего они делают, а они довольны. Идут, хахалятся! Их любили, просили петь...

— Нас все время просили,— подтвердила тетя Катя.— И батюшке нравилось. Мы как придем в церкву, он сам подзовет Лушку, чаще всех Лушку звал, помнишь, Шур?

— Совсем не помню,— ответила тетя Шура.— Разве Лушку? Полюшку, поди?

— Да Лушку, Лушку! И меня было подзывал, и прямо прикажет: чтобы пели сегодня! Мы и поем, нам чего — молодые девчонки! Храм иной раз пропадет...

— Как пропадет?— мне почему-то вспомнилась тьма, из которой приходили стершиеся воспоминания, и я в этот момент осознал, что не скажи тетя Катя слов про пропадающий храм, я бы и тьму эту никогда больше не вспомнил.

— Так...— странно ответила она.— Плывет, плывет все... стены исчезнут потом... как тьма наступит... Люди из глаз исчезать начинают, у батюшки лики пойдут... Некоторые падали, другие молются про себя, ничего не видят... в молитве...

— Да, да!— подхватила вдруг тетя Шура.— Батюшка потом все про Страшный суд рассказывал!

— Вот ты оттого и петь боишься,— неожиданно сказал ей Поханя, а тетя Катя закончила:

— А нам все смешно! Девчонки!..— и без перехода начала новую песню.

Сначала они опять слились, "совместились", как это у них называлось, и я ожидал, что все повторится. Но после того как появилось совместное звучание, их голоса начали проявляться внутри общего звучания и "порыскивать", выводя свои собственные мелодии. Общее звучание как бы обнимало отдельные голоса, они текли в нем, как сплетающиеся струи внутри общего потока. "Соплетаясь", голоса создавали удивительно сильный душевный настрой. Это была какая-то рекрутская песня. Меня захватило настолько, что к глазам подкатили слезы. Я крепился, сколько мог, а потом разрыдался. Я очень хотел сдержаться, мне было стыдно, но в результате рыдания стали по-детски безудержными. Старички не прервали пения, только тетя Шура села рядом со мной и гладила меня по голове... Я долго не мог вернуться в норму и, хоть и знал, что мне лучше всего было бы пройти, условно говоря, сеанс Кресения, и убрать причины моих слез, напрочь отказался от помощи. Уже значительно позже я понял, что это было связано с теми провалами тьмы, из которых приходили воспоминания во время первой песни, и эти старички действительно не смогли бы мне помочь. Тех же, кто смог бы, уже не было... С какого-то мгновения ученичество заканчивается, и ты все должен будешь делать сам и нести за себя полную ответственность!.. Никто из них даже не попытался настоять на своей помощи.

Вот так я впервые познакомился с древним русским Духовным пением, которое, если верить рассказам стариков, досталось офеням от скоморохов, а те, возможно, хранили его еще с того времени, когда по всей Руси Великой стояли другие Храмы!.. Около двух лет расспрашивал я потом о технических особенностях этого пения, не надеясь когда-нибудь запеть самому.

Александр Никонов Опиум для народа Не обманешь - не продашь, или Библейская мораль

Александр Никонов Опиум для народа Религия как глобальный бизнес-проект§ 7. Не обманешь - не продашь, или Библейская мораль

У Исаака было два сына от двух разных жен. А всего жен V пего было три. Многоженство Библией не осуждается, как видите, а подается как норма жизни. И те из современных христиан, которые отчего-то выступают против многоженства, называя его грехом, идут против Священного Писания...

Древнееврейские патриархи вели жизнь, которая не слиш¬ком отличалась от жизни вожака в стае приматов, — их окру¬жали многочисленные самки для совокупления, туча от¬прысков и подчиненных субдоминантных особей; а у каж¬дой кочевой стаи был свой ареал обитания, позволяющий прокормиться. Так жил и праведник Исаак.

А когда состарился, позвал к себе старшего сына Исава и заявил: я помру скоро, возьми лук, сходи на охоту и принеси мне дичи, хочется вкусненького поесть. А за это я тебя благо¬словлю и оставлю все наследство.

Жена Исаака — Ревекка - это дело подслушала. Исав был не ее сыном, потому Ревекка решила расстроить пла¬ны мужа в пользу своего отпрыска. Это вполне естественно: и полигамной семье самки отчаянно конкурируют за самца и за лучшее будущее для своего потомства, а не для потом¬ства конкурирующих самок.

В голове Ревекки созрел адский план. Она велела своему сыну, которого звали Иаков, забить двух козлят, из которых Ревекка приготовит мяско для старичка. А принесет стари¬ку в палатку это блюдо ее сын Иаков. И получит отцовское благословение. Старик-то уже слепой и подмены не заметит!

План был вроде бы и хорош, но Иаков тут же обратил внимание матери на его главный недостаток: у Исава были волосатые руки, а у него, Иакова, - лысые. А вдруг слепой старпёр по голосу опознает подмену и решит пощупать сына на предмет оволосения? Прокол будет, мама!.. Ничего, мах¬нула рукой Ревекка, и обернула руки сына козлиными шку¬рами. Оволосила, так сказать.

План сработал на славу. Старика обвели вокруг пальца. Хотя у того с самого начала закрались смутные сомнения в подлоге. Во-первых, ему показалось подозрительным, что сынок так быстро пришел с охоты. Во-вторых, он узнал голос Иакова и решил его ощупать для верности.

По первому пункту Иаков отбоярился довольно быстро, сказав, что на ловца, мол, и зверь бежит. А по второму — смело протянул папе завернутые в козлиную шкуру руки. Папа по¬щупал — волосато! Своим тактильным ощущениям старик по¬верил больше, чем слуховым и потому, покушав мяска, благо¬словил Иакова вместо своего любимого первенца Исава.

Что же было дальше? А дальше с дичью к папе пришел простой парень Исав, и обман раскрылся. Как вы думаете, что сделал кинутый старичок? Аннулировал свое ошибоч¬ное благословение и переписал все имущество с обманщи¬ка на того, кого хотел благословить на самом деле? Отнюдь! Библейские герои, как и все герои сказок, совершенно не склонны к рациональности, а склонны, напротив, к со¬вершению немотивированных поступков. Поэтому дедушка заявил буквально следующее: раз я в результате обмана благо¬словил не того, кого надо было, пусть обманщик и будет благо¬словлен! Мол, что сделано — то сделано. Оставил по ошибке все наследство обманщику Иакову, значит, так тому и быть.

Обидно!.. Поэтому обманутый волосатый Исав решил за такую подлянку без лишних слов мочкануть братца. Но тот утёк от рассерженного брата в Месопотамию... Однако не зря говорят, что на всякую хитрую задницу найдется хрен с вин¬том. В Месопотамии нашего пронырливого Иакова изрядно нагрели. Развели буквально как младенца... Впрочем, до Ме¬сопотамии еще нужно добраться. А по пути случилась с бег¬лецом Иаковом одна весьма примечательная история, пре¬красно характеризующая первобытный менталитет.

Иаков остановился на ночевку, и приснился ему сон: длинная лестница до самого неба, а на ней — весьма оживленное движение. Ангелы снуют туда-сюда. Потом на лест¬нице появляется Яхве собственной персоной и вместо того, чтобы наказать Иакова за то, что он обманул престарелого слепого отца и старшего брата, начинает... вербовать Иакова и свою веру.

Если ты за меня «проголосуешь», обещает Яхве, я дам тебе землю «и будет потомство твое, как песок земной; и рас¬пространишься к морю и к востоку, и к северу и к полудню; и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные». Это стандартный набор обещаний библейского бога. На то, от чего пришел бы в ужас современный городской человек — многодетность, - первобытные дикари легко клевали.

Проснувшись, Иаков первым делом воздвиг на этом ме¬сте памятный камень, на котором совершил магический об¬ряд жиропомазания (полил камень растительным маслом). После чего решил заключить с приснившимся ему Богом двусторонний договор (завет): «И положил Иаков обет, ска¬зав: если [Господь] Бог будет со мною и сохранит меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, и я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом, - то ...из всего, что Ты, Боже, даруешь мне, я дам Тебе десятую часть».

Нормальное взаимовыгодное соглашение, как видите. Если ты действительно будешь мне помогать, не кинешь, то я тебе заплачу. Десять процентов устроит?..

Подобным прагматичным отношением к богам отличают¬ся практически все примитивные культуры. Такими праг¬матиками были и римляне в начале своего великого пути. Они не стеснялись торговаться с богами, всерьез обижались на них... Для дикаря в гневе выбросить в реку своего деревян¬ного идола, который, несмотря на жертвоприношение, так и не сделал того, что от него требовалось, — обычное дело.

Обезьяньи штучки...

В конце концов Иаков добрался до Месопотамии и по¬селился у своего зажиточного родственника Лавана, у кото¬рого было две дочери: молодая и красивая Рахиль и пере¬зревшая, страшная Лия.

Естественно, Иаков захотел молодого тела и попросил у Лавана отдать за него Рахиль. Лаван кивнул и предложил сделку: ты у меня поработай семь лет, и тогда я за тебя дочь отдам. Иаков согласился. Эти кабальные условия показались ему вполне приемлемыми, и он радостно засучил рукава: «И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее». Трогательно...

А через семь лет хитрый Лаван «созвал всех людей того места и сделал пир. Вечером же взял дочь свою Лию и ввел ее к нему...». То есть подменил товар — вместо молодой и кра¬сивой подсунул старую и некрасивую. Дело было вечером, после пирушки; Иаков наверняка был пьян, поэтому только наутро он обнаружил подлог. И кинулся к Лавану с претен¬зиями: «Что это сделал ты со мною? не за Рахиль ли я служил у тебя? зачем ты обманул меня?»

На что Лаван с чисто восточной непосредственностью ответил: «В нашем месте так не делают, чтобы младшую выдать прежде старшей». И предложил поишачить на него за Рахиль еще семь лет. Иаков опять согласился и, в конце концов, получил-таки любимую Рахиль для законного опло¬дотворения.

Теперь у Иакова было целых две жены. И поскольку в древ¬нем мире плодовитость была великой ценностью, обе жены начали соревнование, кто больше родит. Причем они не толь¬ко сами рожали, но и подкладывали мужу своих рабынь, по¬скольку ребенок, родившийся у рабыни жены, считался же¬ниным отпрыском: «...Вот служанка моя Валла; войди к ней; пусть она родит на колени мои, чтобы и я имела детей от нее. И дала она Баллу, служанку свою, в жену ему; и вошел к ней Иаков. Валла [служанка Рахилина] зачала и родила Иакову сына. И сказала Рахиль: судил мне Бог, и услышал голос мой, и дал мне сына».

В общем, жили они, поживали, Иаков разжился не толь¬ко детьми (каковых у него к тому времени уже с десяток на¬копилось), но и скотинкой, и решил откочевать из Месопотамии в родные Палестины. Причем Иаков покинул своего родственника Лавана тайно: «И встал Иаков, и посадил де-тей своих и жен своих на верблюдов, и взял с собою весь скот спой и все богатство свое, которое приобрел, скот собствен¬ный его, который он приобрел в Месопотамии, [и все свое,] чтобы идти... в землю Ханаанскую. И как Лаван пошел стричь скот свой, то Рахиль похитила идолов, которые были у отца ее. Иаков же похитил сердце у Лавана Арамеянина, потому что не известил его, что удаляется».

Надо сказать, обман среди кочевников был делом обык¬новенным. Иаков надул родного брата Исава; Лаван обманул Иакова; Иаков на протяжении всей своей службы Лавану не¬однократно надувал того со скотом (в результате чего и раз¬жился богатством за счет родственника).

Обратите внимание на то, что семейство Иакова украло из шатра Лавана его семейных богов — идолов. Иаков и Ла¬ван — родственники, но поклоняются разным богам. Лаван периодически говорит Иакову: «твой бог», «мои боги»... Еще одна маленькая иллюстрация к хваленому библейскому моно¬теизму.

Короче, у Лавана умыкнули идолов, и он бросился вдо¬гонку за Иаковом. А нагнав, толкнул следующую проник¬новенную речь: «Что ты сделал? для чего ты обманул меня, и увел дочерей моих, как плененных оружием? зачем ты убе¬жал тайно, и укрылся от меня, и не сказал мне? я отпустил бы тебя с веселием и с песнями, с тимпаном и с гуслями; ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих; безрассудно ты сделал. Есть в руке моей сила сделать вам зло; но Бог отца вашего вчера говорил ко мне и сказал: берегись, не говори Иакову ни хорошего, ни худого. Но пусть бы ты ушел, потому что ты нетерпеливо захотел быть в доме отца твоего, — зачем ты украл богов моих?»

Обыскав шатер Иакова, Лаван, однако, своих идолов не на¬шел, поскольку его дочь Рахиль (которая и обокрала папу) покрыла божков верблюжьим седлом и взгромоздилась сверху. А согнать ее Лаван не мог, поскольку Рахиль заявила, что у нее месячные, а женщина во время менструации считалась нечистой. И осквернять себя прикосновением к дочери Ла¬ван не стал...

После чего Иаков с чистой душой отправился дальше. Однако по мере приближения к родным местам, где прожи¬вал его косматый брат Исав, Иаковом овладело смутное бес¬покойство. Шестое чувство подсказывало этому благород¬ному сыну степей, что брат может и не обрадоваться встрече с ним. И он послал к брату своих людей с целью провентили¬ровать обстановку. Типа скажите Исаву, что брат его не голь перекатная, которая претендует на имущество, а и сам имеет немало: «Есть у меня волы и ослы и мелкий скот». Нехитрое богатство кочевника...

Вернувшись из разведки, люди Иакова донесли букваль¬но следующее: «Мы ходили к брату твоему Исаву; он идет навстречу тебе, и с ним четыреста человек».

Кажется, запахло конкретной разборкой... Представляе¬те все эти туземные реалии? Всех этих бородатых басмачей на верблюдах? Богоизбранный народ...

Мне этот эпизод напомнил отрывочек из великого, но крайне невнятного фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Помните, штабист прискакал из разведки к гла¬варю банды и доложил ему про великую опасность: у това¬рища Забелина (Исав, в исполнении Сергея Шакурова) три¬ста штыков! И пулеметы имеются.

— Если прижмут к реке, буквально ничего нельзя гаран¬тировать! Ничего нельзя гарантировать!..

Притворяющийся пьяным вожак банды (Иаков, в испол¬нении Никиты Михалкова) тупо хихикает:

— Если нас к реке прижмут — крышка!

После чего нагибается к пацану-денщику и весьма трезво шепчет: «Коней седлай!»

Библейский Иаков, услышав о приближении отряда в 400 сабель, тоже отдал приказ, только пьяным не притворял-ся: «Иаков очень испугался и смутился; и разделил людей, бывших с ним, и скот мелкий и крупный и верблюдов на два стана. И сказал: если Исав нападет на один стан и побьет его, го остальной стан может спастись».

Со страху он даже начал молиться, чего за ним не на¬блюдалось прежде. С чисто восточной хитростью Иаков ре¬шил задобрить брата и послал ему в подарок «двести коз, двадцать козлов, двести овец, двадцать овнов, тридцать вер¬блюдиц дойных с жеребятами их, сорок коров, десять волов, двадцать ослиц, десять ослов». Состоятельный был человек. Но сабель у него в отряде насчитывалось явно меньше, чем у лихого братца.

А ночью случился с Иаковом примечательный эпизод. Мы уже знаем, что Иаков был человек суеверный и верил в сны. На сей раз от переживаний спал он очень неспокойно и «боролся Некто с ним до появления зари».

Как вы думаете, кто это был? Кому вдруг ночью приспи-чило бороться с Иаковом? Разумеется, Богу, у которого дел других нет, как только подраться с людьми!

Мы не знаем, по каким правилам проходил поединок — но правилам самбо, карате или бокса, а может быть, они бо¬ролись на поясах, как монгольские кочевники. Но факт остается фактом: мышцы у Господа были явно слабее, чем у Иакова, поскольку Бог побороть Иакова так и не смог. На¬против! Под утро Иаков так прижал Бога, что тот взмолился: «Отпусти Меня, ибо взошла заря». Но не таков сын степей, чтобы отпускать какого-то там Бога без выкупа! Иаков ска-зал: «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня».

Всемогущий хиляк был просто вынужден согласить¬ся с требованием степного батыра «и благословил его там».

Однако, прежде чем Иаков отпустил Бога, он задал ему за¬мечательный вопрос. «Спросил... Иаков, говоря: скажи [мне] имя Твое».

Иными словами, зная, что богов много (у самого куча идо¬лов в багаже лежала), Иаков решил уточнить, какому именно богу он ночью навалял люлей и с кого ему потом спраши¬вать, в случае если божьи обещания останутся невыпол¬ненными. Но бог назвать свое имя постеснялся. «Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем?» После чего скрыл¬ся. Действительно, к чему ему потом рекламации? Проще адреса не оставить...

Необходимо отметить, что во время этой исторической борьбы с безымянным богом Иаков потянул мышцы на бе¬дре. «Поэтому и доныне, - пишет Библия, — сыны Израиле-вы не едят жилы, которая на составе бедра, потому что Бо¬ровшийся коснулся жилы на составе бедра Иакова».

Такая вот логика... Наверняка вам в детстве читали мас¬су сказок из серии «и с тех пор у всех...» Например, жил был слоник, которого все обижали. Но он был очень любопыт¬ный, всюду совал свой короткий носик и нарывался на по¬бои. Однажды его заинтересовал вопрос, что едят крокоди¬лы на обед. Он пошел к крокодилу и спросил его об этом. «Подойди поближе», — ответил крокодил. А когда слоненок подошел, ужасная тварь схватила его за носик и потащила в глубину. Слоненок долго сопротивлялся, в результате чего нос у него вытянулся. С тех пор у всех слонов вместо носа длинный хобот...

Вот эта киплинговская сказка и есть типовая небылица из серии «и с тех пор у всех...» Нелепость подобных сказок ясна. Действительно, если одному слону когда-то растяну¬ли нос, то почему у всех слонов с тех пор растянутые носы? Но бывают сказки еще нелепее!

Иаков в борьбе с Богом потянул бедро, и с тех пор все его потомки... нет-нет! не хромают! здесь уровень нестыковки еще выше: они не едят жилы на бедрах своего скота! И надо бы идиотичнее, да уже некуда.

Вернемся, однако, к нашему простоватому Иакову. Пом-мите, он боролся с Неизвестным до рассвета, после чего тот измолился: «Отпусти Меня, ибо взошла заря!..» И имени сво¬его не назвал... Я вот думаю: рассвета обычно боится нечистая сила. Может быть, Иакова бес попутал? Может, он не с тем боролся? И не с тем заключил завет на веки вечные? Может, из-за Иакова мы все теперь поклоняемся дьяволу, ошибоч¬но полагая его богом, отсюда и сплошные перекосы на пла¬нете?..

Чем же закончилась встреча братьев? Старший брат Исав оказался более благородным, нежели неоднократно обма¬нывавший его младший. Его люди не порубили семейство Иакова в капусту. Напротив, после двадцати лет разлуки Исав прослезился и обнял брата Иакова.

И на этом я завершаю рассказ о братьях, опуская типич¬ные и очень скучные библейские подробности о том, кто из них кого родил. Поскольку дети в те времена представляли та¬кую же ценность, как скотина, Библия очень много време¬ни уделяет нудным и никому не нужным перечислениям ко¬лен и потомств израилевых. Я весь этот выводок перечислять не буду, упомяну лишь, что был у Иакова сын Иосиф.

Вот о приключениях этого Иосифа и пойдет сейчас речь...

   Миролюбов Ю.П. Сакральное Руси т. 1 БЕССМЕРТНИКИ

В Анновке принято было сеять на могилках бессмертники, особые шероховатые, сухие на ощупь цветы, желтоватые, красноватые и, кажется, голубоватые, которые можно было сорвать и поставить в стакан с водой, и они могли стоять так месяцами; если же их ставили в вазу без воды, они тоже стояли месяцами. Жизнь в них, видимо, была, но как бы и не была. Так как я в это время был еще мальчиком, то интересовался, почему именно их предпочитают крестьяне сеять на кладбище. «Старые люди» мне отвечали, что «отож бессмертники — цветы мертвых Родичей, потому что они и при жизни как мертвые».

    Старая Трембочка, баба на селе, как бы знахарка, объясняла иначе: «Та теж цветы цветут в Яме! Они из Ямы, и все, кого Яма забирает, через те цветы с нами сообщатъся могут. Эти цветы меж нами и ими, как черта (граница), и мы до них дотрагиваемся здесь, а они — там. Смерть их не берет. Сорваны они ли нет, но жизнь для них, как и смерть - одно и то же. Цветы эти «без смерти»». Другая баба, жившая у моста через речку Желтые Воды, говорила: «Оттож, коли Бог Свет делал, так взял и стал творожить землю, а Смерть не хотела. Тогда Бог сел на Коня и стал Смерть на бой звать, а она вооружилась всякими ножами, когтями железными, дубинками, ружьем и пошла против Бога. Бой длился целую Вечность. То Бог поборяет, а то она, триклятая, и пока Бог бился против Смерти, Он творил урывками, то - то, то - другое. Бог сделает, а Смерть разрушит! Наконец, Бог подстерег Смерть, когда та зазевалась, и убил её. Но, падая, Смерть хваталась за кусты, травы, ветки, а за что схватится, то и посохнет. Схватилась она и за бессмертники да и начала рвать их с корнями. Бог сказал им расти крепче, чтобы она их вырвать не могла, а цветы выросли вокруг лежащей Смерти только настолько, что закрыли ее наполовину, и Бог не мог ударить Смерть так, чтобы она перестала двигаться! Тогда Он сказал: «Ну, так будьте же без жизни и без смерти!» И цветы остались такими навсегда. А сажают их на могилки, чтобы объявить усопшим, что «Смерти нет! Она убита Богом!» Но так как Смерть еще не перестала двигаться и еще людей умерщвляет, то цветы напоминают усопшим о жизни, а живым о Смерти» Действительно, пришлось наблюдать позже - крестьяне держать бессмертники в доме не любили. Это были могильные цветы. К ним было отношение почти религиозное. Сорвав несколько таких цветов, я пришел домой с кладбища, куда собирались весной дети для игры, и хотел цветы ставить в воду, но прислуга, заметив их, отобрала и бросила в огонь.

Делая это, она сказала, что «кидает их в Яму». Из предыдущего объяснения Трембочки видно, что яма в ее словах не то могила, не то некий персонаж. Принимая во внимание все предыдущие данные, можно почти с уверенностью сказать, что Яма - ведический персонаж и что в Анновке в легендах сохранилось даже его имя.