І знову чийсь погляд,
немов у безодню.
Поміж тим, що поряд
і тим, що сьогодні.
За обрій,  за межу
туди, де "чекати".
Ви, ті, що там стежать,
ви Боги, чи кати?

К спинам гвоздями прибита роль
каждому. Третий звонок. Персонажи.
Дама. Валет. Туз. Король.
В зрительном зале возня. Лажа.

Где же мы были раньше? Где
линии наши ушли в параллели,
не пересекшись. В какой воде
вены порезами не заалели?

Мы не расскажем им свой секрет.
Пусть он хранится в кончиках пальцев.
Осталась дороги четвёртая треть
скитальцам.

 

Апрель своим теплом расплюхался почти
до дна. Я заполняю дни пробелом.
а  между ними запятые, как крючки
удерживают дней пустое тело.

Тупик совсем не в том, что некуда бежать,
а в душности возможных вариантов.
Мне кажется, что я во всём этом зажат,
как вещь в себе Иммануила Канта.

Месяц изогнутым, тонким порезом
ранил горизонта черноту.
"Выдержит, стерпит, ему боль полезна" -
шепчет. А небу невмоготу
больше терпеть издевательств блестящих,
ждёт, когда утра рань
взмахом рассвета всю эту стащит
звёздно-колючую дрянь.

Вагон пропитан шумом. Полуфраз,
полуречей шуршащие лохмотья
цепляются за стук колёс, за "раз-
два-раз-два". Душность этих нот я

переношу сквозь полночь. Чернота
зеркальности оконной квадратично
пространство делит надвое, но та,
вторая часть, аналогична спичке

зажжённой и потухшей. Голова
для образов, что полуразличимы,
пытается найти полуслова,
оставив полуснам полупричины.

В уши запихивая какую-то музыку,
чтоб оградиться от звуков враждебных,
молча пытался сквозь ум свой узенький
мыслей колючих протягивать дебри.
Те, оставляя в уме кровоточины,
лишь застрявали сдавленным кляпом.
И запятые не становились точками.
Проклятье.

Вокзал.
Граница рассвета и ночи.
Докуриваешь время перед отправкой,
и взглядом цепляешься,
так, между прочим,
за всё, что
тем больше становится правдой,
чем меньше мраком окутано.
Город,
как дно во время отлива,
проступает
из тьмы,
себя выдавая; что впору
кричать по-детски "поли стукали".
Луна
своей остывшей
щекою левой
жмётся к трубе какого-то завода плотно.
Она мне похожа на жёлтую Еву,
труба на то, что осталось
от жены Лота.
Вокруг, как будто,
меняются эпохи,
и небо почему-то с запахом меди.
Его чувствуешь в каждом
выдохе и вдохе,
в голосе водителя - "заходи, едем".

С бесполезностью собственной наедине
только множишь окурки в чёрный глянец,
да сбиваешь пепел, ширине и длине
помещения бросив в итоге "я не

дым сиреневый, смешанный с чая глотком,
я не мысли о ряде причин и следствий.
Может быть и стану я чем-то из этих потом,
но пока я и.о. сидящего в клетке."

Понемногу сходя с ума,
замечаешь лишь вздутость жил
на руках. В остальном - туман;
голоса: "стой, глупец, держись

хоть за что-нибудь, не тони,
не взлетай и подумай о...".
Но бессильны пока они
сумасбродство сдержать моё.

Силуэт на краю моста
сделал шаг и сорвался вниз.
А последнее в мир "оставь"
стёрлось шумом холодных брызг.

Сквозь пространство и время, мимо
полустанков и станций чужих
параллельность блестящих линий
возвращает обратно в жизнь.

Что знакома уже до рвоты,
закольцована, как маршрут,
где всё кажется, выход - вот, он,
но опять же водой из рук.

От удушья простых вопросов
к неответам глухо-немым.
Я бы всё это к чёрту бросил,
если б это были не мы.