Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 58)

Марсель же умер вот как:
Настал день, когда всех клошаров решили удалить из Парижа. Наблюдательная служба, всевидящие попечители вместе с полицией прибыли на Рю Монж, и ничего не поделаешь, решено было вернуть стариков к жизни, вначале вымыть и вычистить их для ней. Марселя подняли и повели за компанию, он был очень мирным человеком, а после двух стаканов вина- ещё более мудрым, покорным мужчиной. Ему было абсолютно всё равно в тот день, когда они явились, наверное, думал он, что вернётся обратно на своё насиженное местечко, где сквозь решётки на улицу веяло тёплым духом метро. В помывочной, конечно, общей, со множеством душей, дошла очередь и до него, те поставили его под душ, который, точно, был не горяч, ни холоден, разве что Марсель впервые за много лет обнажился и оказался под струями воды. Прежде, чем эти спохватились и нагрянули, Марсель уже замертво лежал на полу.  Видишь, о чём я?! Малина озадаченно смотрит на меня, хотя он никогда не бывает таким. Я могла бы сократить свою историю. И продолжаю, опять о ду`ше, знаю, что Марселя не следовало бы отмывать. Когда некто жив в угаре своего счастья, когда ему следует говорить лишь "и слава Богу", "Бог вам подаст", не надобно пытаться отмыть такого, смыть бы с него доброе, не чистить такого для новой жизни, которая ему не дана.

Я: На месте Марселя я бы упала замертво с первым лучом света.
Малина: Не везёт, так не...
Я: Почему ты всегда извращаешь мои мысли? Я ведь- только о Марселе, нет, я почти никогда не вспоминала его, это просто эпизод, я думаю о себе и уже о чём-то ином, Марсель пришёлся к слову.
Малина: ... то раннее утро Духа человеческого, которое никак не настанет.
Я: Не кори меня тот моей школьной тетрадью. Там было множество историй, да я сожгла её в овощной мойке. Меня , пожалуй, уже слегка коснулось счастье, только задело, вот бы проветриться, а то я привыкла к духоте.
Малина: С каких это пор ты в ладу с миром, как давно счастлива?
Я: Ты слишком многое наблюдаешь, оттого ничего не замечаешь.
Малина: Успеваю. Я же всё замечал, хоть и никогда не наблюдал за тобою.
Я: Но я же иногда оставляю тебя пожить наедине с собой, когда пожелаешь, это большее, так великодушнее.
Малина: Я и это заметил, и однажды ты узнаешь, было ли это к добру, забывать меня, не лучше ли тебе не замечать меня после забвений. Только у тебя тогда не останется выбора, у тебя уже его нет.
Я: Тебя мне забыть, да как можно?! хотя, я пыталась, притворялась было, давая тебя понять, что и без тебя неплохо.

Малина находит мою насмешку недостойной единого слова своего ответа, он не станет предъявлять счёт, сколь дней и ночей я забвала о нём, да и он тот ещё насмешник, знает же, насколько горше любого вызова для меня была и ещё не раз обернётся его осторожность. Ведь мы-то с ним живём вместе, а мне необходима моя параллельная жизнь, Иванова, и Малинин удел -к ней впридачу, я не могу быть там, где нет Ивана, а ещё горше мне являться домой, когда там нет Малины.
Иван молвит: "Да прекрати ты!"
Я снова повторяю: "Иван, разреши мне ожнажды сказать тебе, да не сегодня, но однажды я верно скажу".
..."У тебя не осталось сигарет?"
Да, именно это я и желала сказать, у меня снова вышли сигареты.
Иван готов поездить со мною, чтоб купить пачку, а когда их уж нигде нет, мы останавливаемся у гостиницы "Империал", у портье, наконец, Иван покупает эти сигареты. Я снова в ладу с миромъ. Даже когда любишь это миръ по вызову, и то хорошо, а некий мужчина меж ним и тобою, как трансформатор, но Иван этого знать не должен, не то снова испугается, что я люблю его, а вот он мне даёт прикурить и я снова затягиваюсь, и жду, не скажу ему: "Да не боспокойся, ты всего лишь дал мне прикурить, благодарю за огонёк, благодарю за каждую зажжённую тобой сигарету, благодарю за метания по городу, благодарю за ночную автоэкскурсию!"

Малина: Ты идёшь на похороны Хадерера?
Я: Нет, зачем идти мне на Центральное кладбище и простуживаться? Я ведь могу завтра прочесть в газетах, как там было, что было сказано, а кроме того, у меня антипатия к похоронам, ныне каждому первому грозит смерть и кладбище. Да и не желаю я, чтоб мне постоянно напоминали о том, что умер Хадерер или кто иной. Мне ведь постоянно не напоминают о том, что некто жив. Мне постольку-поскольку всё равно, угоден ли мне, неугоден ли тот или иной, а то, что я встречаюсь, могу свидеться лишь с определёнными особами в то время, как некоторых уже нет в живых, что меня не озадачивает, но -по иным причинам. Желаешь ли ты объяснить мне, отчего я должна быть информирована о том, что герр Хадерер или некая иная знаменитость, дирижёр или политик, банкир или философ, со вчерашнего дня или сегодня внезапно оказался мёртв? Это меня не интересует. Для меня вне собственной мыслесцены никто никогда не мёртв, да и редко жив- тоже.
Малина: Значит, по тебе преимущественно изредка живой?
Я: Ты живёшь. Даже- чаще всего, ведь ты напоминаешь мне об этом. Что же другие? Да ведь нечасто.
Малина: "Небо сплошь густо черно".
Я: Отлично, годится. Звучит так, будто жив некто, паписавший это. Вот неожиданность, однако.
Малина: "Небо невообразимо густо черно. Звёзды очень яркие, но не мерцают из-за отсутствия атмосферы".
Я: О! Да он постиг в точности.
Малина: "Солнце- пылающий диск, встинутый в чёрным бархат неба. Я весьма впечатлён бесконечностью космического простора, этой невообразимой далью..."
Я: Кто этот мистик?
Малина: Алексей Леонов, десять минут пробывший в открытом космосе.

 Я: Неплохо. Но бархат, если не ошибаюсь... Этот человек- да не поэт ли он?
Малина: Нет, он рисует в свободное время. Долгое время он колебался, то ли пойти ему в художники, то ли в космонавты.
Я: Понятные сомнения при выборе профессии. Но затем подобно юноше-романтику говорить о космосе...
Малина: Люди не так слишком меняются. По-прежнему нечто ,будь оно бесконечно или невообразимо, или необъяснимо, черным-черно, увлекает их, они прогуливаются в лесу или выходят в открытый космос с собственной тайной к некоей внешней тайне.
Я: А эти впечатления, да они могут устареть! Люди перестанут дивиться прогрессу. Позже получит Леонов свою "дачу", станет розы растить,- и через несколько лет все станут со снисхождениям прислушиваться к его в который раз слышанной повести о "Восходе-2". "Дедушка Леонов, расскажи, изволь, как тогда было, о первых минутах там, в открытом!" Жила-была себе Луна, на которую всем хотелось слетать, а была она далека и призрачна, но в один прекрасный день выпало Алексею счастье, и глади-ка...
Малина: Довольно странно, что он не заметил Урала, в космосе над которым именно в тот момент пролетал его корабль.
Я: Так и должно было случиться. Выпускаешь из виду приемущественно то, что у тебя перед носом, или желаешь узреть, Урал или слова о нём, мысль упускаешь или ни словом описать её. Со мной то же творится, что и с этим дедушкой, но только всё внутрь себя роняю, но интересно, надолго ли хватит внутреннего простора. Он-то ненамного увеличился с того старого доброго времени, когда впервые вышли в открытый космос.
Малина: Он беспределен?
Я: А то. Каким ему ещё быть, как не бескрайним?

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы