Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 45)

Все мужчины исчезли из Вены, приходится мне расположиться на постой у некоей девушки, в комнате, которая не больше моей детской, да и моя большая кровать стоит тут. Внезапно я влюбляюсь в девушку,  обнимаю её в то время, как фрау Брайтнер, моя хозяйка с Унгаргассе, ледит рядом, толстая и грузная, она уже замечает, что мы обнимаемся, хоть мы и прикрыты моим толстым голубым покрывалом. Она нам не препятствует, но молвит, что девушка никогда не считала возможным для себя подобное, она же знает меня, и моего отца хорошо знавала, она только до сегодняшнего дня не ведала, что мой отец уехал в Америку. Фрау Брайтнер ворчит, мол считала меня "святой", она несколько раз повторяет "в некоем роде святой", а мне забот мало, я пробую разъяснить ей, что всё же понятно и  естественно: после великих невзгод с моим отцом я не могу иначе. Я внимательнее рассматриваю девушку, таких я пока ещё не встречала, она очень нежна и свежа, и рассказывает мне об одной прогулке по Вёртерзее, я вскидываюсь, ведь девушка молвит о Вёртерзее, но я не решаюсь обратиться к ней на "ты", ведь тогда она может догадаться, кто я такая. Об этом она не должна узнать. Музыка заиграла, мягкая и тихая, а мы попеременно пробуем напевать слова под неё, и баронесса пытается, она -моя хозяйка, Брайтнер, мы снова и снова фальшивим, я пою :"Всё недовольство выплесну наружу!", девушка подпевает: "Дружки, не видите ль, дружки?", а баронесса -вот что: " Всем смотрите, в семь в точь убегает ночь!"

По дороге к своему отцу я встречаю группу студентов, которые тоже к нему, путь я могу им указать, но не желаю одновременно с ними достичь двери. Я жду, прижавшаяся к стене, пока студенты гомонят. Отворяет Мелани, она в домашнем долгом платье, её груди снова слишком велики и всем на обозрение, она наскоро приветствует всех скопом и пробует припомнить их. которых видала на лекциях, и молвит сияя, что ныне она пока фрёйляйн  Мелани, но скоро больше ею не будет, ведь желает она стать фрау Мелани. Никогда, думаю я. Затем замечает она меня, я испортила ей выход, мы нехотя обмениваемся приветствиями, взаимно подаём ручки, но -лодочками, обходимся без пожатий. Она идёт вперёд в коридор, это уже новая квартира, и мне ясно, что Мелани на сносях. В квартире стоит моя Лина понурившись, на мой приход она не рассчитывала, ведь в этой квартире будет зваться она Ритой, чтоб больше ничего о прошлом не напоминало. Квартира огромна, планировака её выполнена по замыслу моего отца, я незнакома с его архитектурными идеями, их не осмыслить. Среди мебели узнаю свою голубую софу с Беатриксгассе, её убирает мой отец, говорю ему в большой комнате. Мой отец, которому предлагаю варианты сделки насчёт голубой софы и некоторых иных вещей, не прислушивается, он туда-сюда ходит с рулеткой, измеряет стены, окна и двери, ведь оно стова затевает нечто великое. Спрашиваю его, должна ли я теперь устно объяснить ему или позже и письменно, какого порядка желаю ,если ему угдно. Он ,оставаясь занятым и невозмутимым, только приговаривает: "Занят, я занят!"  Прежде, чем покинуть квартиру, я вижу наверху потешное украшение: множество мётрвых птицет напиханы в нише с красной подсветкой, и я вполголоса бормочу насчёт того, сколь это безвкусно, как всегда. Именно вкуса нам всегда недоставало. Его безразличие, его безвкусица суть это, оба слова сплетаются в одно для меня, а Лина, которая позволяет себя называть Ритой, провожает меня вон, я говорю: "Безвкусно, здесь напрочь отсутствует вкус, здесь равнодушно, и так всегда будет с моим отцом. Лина смущённо кивает, она украдкой подаёт мне руку, и вот да желала б я обрести смелость и должна громко хлопнуть дверью так, как мой отец всегда хлопает всеми дверьми, чтоб узнал он ,что значит  х л о п н у т ь  д в е р ь ю. Но дверь кротко захлопывается- и я уже не могу сорваться. У дома я прижимаюсь к стене, никогда не ходить бы мне в этот дом, ни к Мелани, мой отец уже оснастил его, мне нет ходу ни взад, ни вперёд, но поверх изгороди могу ещё пробраться там, где заросли не густы, насмерть боясь, я бегу к зелёному забору ,взбираюсь на него и ползу выше, это спасение, это может спасти меня, это- колючая проволока, это шипы под напряжением в 100 000 вольт, 100 000 ударов, электрических, получаю я, мой отец включил ток, во все мои ** сквозь мои волокна бешено мчатся вольты и вольты. Неистовством моего отца я сожжена и умерщвлена.

Окно отворяется: за ним раскинулся тёмный облачный край и озеро в нём, которое всё мельчает. Вкруг озера лежит погост, а могильщиков легко узнать, земля спорится под их заступами- и мигом восстают из неё с распущенными волосами умершие дочери, их лиц не разглядеть, локоны их по пояса каждой, десницы их воздеты горе`  и освещены белым, они размнают затёкшие ладони, недостаёт колец, нет безымянных пальцев на шуйцах. Мой отец стережёт озеро и его берега чтоб никто не вышел оттуда, чтоб никто ничего не увидал там, чтоб дамы над могилами были пьяны, чтоб напивались, мой отец молвит :
- Это представление "КОГДА МЁРТВЫЕ ПРОБУЖДАЮТСЯ".
Когда я просыпаюсь, знаю, что уже много-много лет ни одном театре не была. Представление? Не знаю никаких представлений, ничего не представляю собой, но, видно, некое представление было.

Малина: Ты всегда представляла себе слишком многе.
Я: Но тогда-то я не могла вообразить. Или станем говорить о воображении и воображаемом и не искать им соответствий в действительности?
Малина: Ближе к делу. Почему пропало твоё кольцо? Ты разве хоть когда-нибуди носила кольцо? Ты ведь их не носишь. Мне ты говорила, что это для тебя невозможно: кольцо на пальце, что-то на шее, на запястье- по-твоему, они- оковы.
Я: Вначале он подарил мне колечко- я хотела его упрятать в коробочку, но он что ни день спрашивал меня о нём, угодно ли оно мне, и всегда напоминал мне, чтоб я получила это кольцо от него, он годами беспрерывно говорил о нём, будто я только им и жива, а когда я не желала заговаривать о подарке, он спрашивал: "Ну и где ты держишь моё колечко, детка?" А я, детка, я отвечала: "Ради Бога, я же потеряла его, нет, нет, я совершенно уверена: оставила его в ванне, я вот да и заберу его оттуда и надену на палец или положе его рядом с собою, на малом комоде вблизи кровати, я могу уснуть только рядом с твоим кольцом". Он закатывал отвратительные представления вокруг этого кольца, ещё он всем подряд рассказывал, что подарил мне его- и люди от его россказней думали ,что он подарил мне жизнь или перемену фаз Луны, или дом с садом и воздухом для дыхания впридачу к кольцу, я уж больше не могла носить этот проклятый подарок, а когда кольцо уже не подходило к пальцу, хотелось не подарок швырнуть ему в лицо ещё и потому, что он ничего от чистого сердца не дарил мне, я настояла на кольце, у меня не было никаких украшений, я желала хоть одного- и наконец получила кольцо, о котором постоянно велись речи. Но ведь нельзя бросать колечко в лицо, и под ноги, это накличет нужду, однако, легче сказать, чем сделать, ведь когда кто-либо сидит или прохаживается, нельзя ему бросить под ноги вот такую мелочь и добиться чего желаешь. Поэтому вначале хотела его бросить в унитаз, но затем , но затем такой выход показался мне слишком простым, слишком практичными чересчур правильным, я желала собственной драмы, кроме того, я желала наделить кольцо неким значением, и поехала я на авто в Клоштернойбург, и там битый час простояла на мосту через Дунай под студёным ветром, затем вынула я футляр из кармана пальто, а из футляра- кольцо, ведь я до того дня уже не носила вго несколько недель, это было 19 сентября. Холодным послеполуднем, ещё засветло бросила я его в Дунай.
Малина: Это вовсе ничего не объясняет. В Дунае полно колец, что ни день с дунайских мостов между Клоштернойбургом и Фишамендом под холодными или горячими летними ветрами снятыми с пальцев и брошенных вниз.
Я: Я не сняла было своё кольцо с пальца.
Малина: Речь не о том, мне неугодна твоя история, ты постоянно темнишь передо мною.
Я: Самым странным было то, что я знала, всё время, что он с мыслями об убийстве ходит вокруг меня, я не знала только, каким образом он желал меня устранить. Всё было возможным. Но мысленно избрать себе мог он только один способ- и именно этот один угадать я не могла. Не знала я, сегодня ли он применит его ,и здесь.
Малина: Ты не знала, возможно, однако, поняла.
Я: Клянусь тебе, я ничего не поняла, ведь в таких случаях нельзя понимать, хочется прочь, бежишь. Что желаешь мне наговорить? я никогда не понимала!
Малина: Не клянись. Не забывай, что ты никогда не клянёшься.
Я: Конечно, я знала: он желал было застать меня на месте, где я оказалась бы меня наиболее беззащитной, вот тогда бы ему ничего не пришлось предпринимать, ему осталось бы только ждать, дожидаться, пока я сама, пока я себя сама...
Малина: Перестань плакать.
Я: Я же не плачу, это ты мне выговариваешь, доводишь меня до плача. То было совершенно иначе. Затем я осмотрелась- и в собственном окружении, и даже за далеко за ним заметила я, что все дожидаются, они не предпринимают никаких видимых шагов, ничего особенного, они суют другим в руки снотворное, бритвенный ножи, они заботятся о том, чтоб другие бездумно прогуливались по скалистым тропам, чтоб спьяну отворяли двери вагонов на ходу или просто чтобы ближние подхватывали болезни. Если достаточно долго ждать, то приходит крах. наступает долгий или краткий конец. Многие-то подобное переживают, но затем переживают постоянно. Я слишком натерпелась, больше ничего не знаю, ничего не добавляю, как могу знать я это, я знаю слишком мало, я ненавижу моего отца, ненавижу его, Бог только ведает, насколько сильно, не знаю я, очего так.
Малина: Кого ты к своим идолам добавила?
Я: Никого. Дальше ведь дело не зашло, я дальше не зашла, ничто не вышло наружу, я только постоянно слышу, тише или громче, некий голос у образов, он молвит: "кровавый срам". Этого ведь не изменить, знаю, что это значит.
Малина: Нет, нет, ты вовсе не знаешь этого. После того, как пережил, переживание препятствует познанию: тебе вовсе не ведомо, какой была твоя жизнь прежде, какой она есть ныне, ты просто подменяешь свою жизнь.
Я: У меня только моя жизнь.
Малина: Доверь её мне.

________Примечание переводчика:____________
* die Gleichgueltigkeit и die Geschmacklosigkeit соответственно;
** Игра слов: der Vater- отец, die Faser- волокно или нить (или фибр), rasen- бешено мчаться, die Raserei- неистовство.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы