Ингеборг Бахманн "Малина", роман (отрывок 9)

За пат Иван получает свой заслуженный глоток виски, он умиротворённо озирает шахматную доску, он выдумывает какой-то фокус надо мной, ведь мы не торопимся. Он ничего не говорит, пока ничего о том, что обдумывает, он только намекает мне ,что нескорая задумка окажется непростой, он слишком охотно подозревает во мне некий талант, правда, не знает в чём он состоит, но "товар" в любом случае следует "пустить в оборот".
- Тебе непременно повезёт.
- Но только не мне! Почему же мне?
Тогда Иван на три четверти приспускает веки,  в щёлочки по-прежнему хорошо видя меня своими тёмными, большими, тёплыми глазами, и говорит, что хорошо бы мне пригласить  уборщика в "талантохранилище".
- Что убирать? Какое добро? Моё добро?
Грозным жестом руки Иван останавливает меня, ведь я, сболтнув лишку, пренебрегла чем-то достойным поклонения. Но с Иваном я не смею заговорить  о "добре" , а также о том, почему сникаю от всякого бесцеремонного жеста, я что-то всё отмалчиваюсь, но только не боюсь Ивана, хоть он и сцепил руки за моёй спиной, обездвижив меня. Пусть дышу прерывисто, но он-то спрашивает меня ещё проворнее: "Кто тебя испортил, кто завёл подобную глупость в твоей голове, что в ней кроме этих нелепых страхов? Я не пугаю, не смею пугать тебя. Что ты воображаешь среди салата, бобов и горошка в твоём лукошке, глупая ты принцесса на горошине? хотел бы я знать, нет, не хочу знать того, кто так устроил, когда ты ёжишься, втягиваешь голову, трясёшь ею, прячешь её".

Заглавных предложений у нас вдосталь, кучно, как то телефонные, шахматные, вечно-жизненные заглавия. Наш классификатор небогат: о чувствах нет у нас ни одного предложения, поскольку Иван о них молчок, поскольку я не осмеливаюсь застолбить рубрику ,только и думаю о ней, вопреки всем разученным нами хорошим предложениями, безнадёжно отсутствующей. Ибо когда мы смолкаем и переходим к жестам, которые нам всегда удаются, для меня чувства подменяет ритуал -и никакой разрядки, никаких холостых оборотов, ритуал как новонаполненная торжестванная формула, на что я действительно способна.
А Иван, что Ивану дела до того? Но, вопреки себе, сегодня молвит он: "Итак ,вот твоя религия, вижу". Его голос, с оттенком удивления, теперь звучит иначе. Он до конца разгадает мою тайну, ведь у нас ещё вся жизнь впереди. Может, не вся, может, только сегодня, но у нас вся жизнь, в этом никакого сомнения.

Прежде чем Иван уйдёт, мы вместе сидим на кровати и курим, ему надо на три дня уехать в Париж, мне нипочём, говорю себе легонько :"Ах, вот как", посколку между нашими экономными лексиконами и тем, что я ему действительно хочу сказать- вакуум, я хотела бы сказать Ивану всё, а сижу вот, точно и болестно давлю сигарету о пепельницу, которую затем подаю ему, как будто важно, чтоб он не просыпал пепел на мой пол.
Это невозможно, Ивану рассказать что-нибудь о себе. А продолжать, без себя самой вовлечься в игру?.. почему я говорю "в игру"? почему, наконец, нет ни слова обо мне, есть слово об Иване... тоже невозможно. Куда я прибыла, Малина знает, а только сегодня мы снова склоняемся над ландкартами, планами городов, над словарями, дабы выработать слова, мы выискиваем слова и места, "орте унд ворте", и позволяем взойти ореолу, который нужен мне чтоб жить, тогда жизнь минус пафос.

Сколь печальна я, и почему Иван не перечит мне, почему он бросает сигарету в стену, просыпает пепел на пол, почему должен он говорить о Париже вместо того, чтоб остаться тут или взять меня с собой, не потому, что хочу в Париж, который  не потеснит мой Унгарнгассенлянд ,ведь я крепко держусь за него, мой единственный, мой надо всем простёршийся край. Мало я высказала и о многом смолчала, но всё же говорю многовато. Чересчур много. Мой чудесный край, не королевско-императорский, без венца Стефанова и без короны Священной Римской империи, мой край в своём новом Союзе, который не требует никаких державных и правовых гарантий, но я всего лишь устало двигаю не по правилам пешку, которую должна бы убрать после Иванова хода, я сдаюсь на милость победителя, моя партия проиграна, но я хотела бы с ним поехать в Венецию или этим летом на Вольфгангзее, если у него вправду мало времени, один день побыть в Дюрнштайне на Дунае, ведь я там знаю старую гостиницу, и я принесу вина к игре, ведь Ивану так нравится дюрнштайнское вино, но не суждено нам туда поехать, ведь у него всегда так много дел, ведь ему надо в Париж, ведь завтра ему надо встать в семь.
- Желаешь пойти в кино?- спрашиваю я, ведь с киноманией я отвлеку Ивана от возвращения домой, я раскрываю полосу с кинопрограммой. "ТРИ СУПЕРМЕНА НА ВЫХОД" ,"ТЕХАССКИЙ ДЖИМ", "ГОРЯЧИЕ НОЧИ В РИО". Сегодня, однако, Иван не может позволить себе выбраться в город, он оставляет фигуры на доске, он особенно быстро уходит к дверям, как всегда не прощаясь, возможно, потому, что у нас ещё вся жизнь впереди.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы