З інтернету огляд польських медіа для українських читачів
[мовою оригіналу]
ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ
МЕМУАРЫ Б. И. БУЛЬБИНСКОГО «ПРОЛЕТАРСКОЕ ДЕЛО»
вівторок, 06.12.2011
ГЛАВА 1. СЕЛО
Ой червоне село
Понад рiчкою.. .
Село, где я родился, известно всему миру. Здесь двадцатью девятью годами раньше родился Великий Пролетарский писатель Николай Алексеевич Островский. Административно титулование села менялось. Островский родился в селе Вилия Куневской волости Острожского уезда, Волынской губернии Российской империи. Я родился по адресу: wioska Wilija, gmina Nowomalin, powiat Zdolbunowski, Wojevvodstwo Wolynskie Reczpospolita Polska. А когда мне стукнуло шесть, я очутился в селе Вилия, Острожского района, Ровенской области, Союза Советских Социалистических Республик.
В 1921 году село было разорвано границей. Кордон прошёл по реке Вилия,
вдоль которой растянулось село. Основная часть его отошла к Польше, а два заречных «кутка» – Зарiччя и Загребля – к СССР.
Сталинские фальсификации не миновали села. До 1940 года родиной Островского считалась Шепетовка. И только в 1940 году было восстановлено право Вилии на эту честь. Оклеветана была сама природа села. В книге Венгерова и Эфроса об Островском сказано, что здесь были «тучные земли и пшеница стояла стеной». Это – грубая ложь. Земли здесь были – песок да болото, а пшеница вовсе не произрастала. До одиннадцати лет я не видел, как растёт сей злак.
Мы с Островскими не были коренными вилийцами. Мой отец был назначен сюда учителем в 1924 году. Мы с Колей покинули село в детстве: он – в девять лет, я – в одиннадцать.
Село наше было пролетарское. Земля – пляжный песочек; супесок да подзол, шли за первый сорт. И всё это принадлежало помещику. Крестьяне имели узенькие полоски, разбросанные в разных местах. Помню урочища: Пiски, Рiвняга, Помiрки, Придаток и др.
Нищета была ужасная. Хаты – расползающиеся деревянные срубы. Солома высоких, крутых стрiх – сгнившая, поросшая мхом. В хатах зимой замерзала вода – лес панский, на дрова денег не было, на право сбора хвороста, ягод, грибов нужно было покупать «квит». Топили будыльем, соломой. Спасались на печи.
Одевались в холст. Для верхней одежды его красили бузиной. Коноплю сеяли все. Овчинные кожухи были рваные и облысевшие. Бараньи шапки настолько заеложены, что с трудом угадывалось их баранье происхождение.
Обувь была одна – лапти. Варианты – лыковые, верёвочные.
Село голодало. Неделями не видели хлеба. Выручала картошка, благо родила она на песках под навоз прекрасно. Но и её не хватало из-за безземелья. По той же причине и конопляное масло, имевшееся у всех, тоже было в мизерных дозах.
Корм для скота давали болота и болотистые луга. Почти все держали корову и лошадь. Свиней в хлевах не кормили за отсутствием корма. Их пасли. Это были гончие свиньи – тощие, длинноногие, остроспинные и чёрные. Сало на них не росло. Их хрюканье напоминало собачий лай.
Рыбная ловля и охота для крестьян были запрещены. В результате – река кишела рыбой, а лес – зверем. Зайцы зимой свободно грызли деревья в селе, а табуны диких свиней опустошали картофельные поля. Несколько человек, имевших разрешение на рыбную ловлю, получали баснословный улов. Но это была сельская элита, в их числе – мой отец.
Многие работали за скудную плату у пана, нанимались на работу в лес. С голоду поэтому никто не умирал. Но источники дохода преобладали пролетарские, крестьянских далеко не хватало. Село было пролетарским.
В селе не было пьянства. Было всего несколько пьяниц. Остальные пили «килишками», то есть рюмками. Самогону вообще не знали. Его открытие произошло в Вилии в начале 40-х годов. Пили от щедрот Panstwowego Monopolu Spirytusowego.
В селе было несколько еврейских лавочек. А перед концом Польши открылась wspoldzielnia – кооператив. Торговали керосином, селедкой, дешевыми конфетами, солью и т.п. Сахару крестьяне не употребляли. Евреев-лавочников помню таких. Йосько в доме Островских, у которого мы брали «на борг», то есть в долг. Мельцер, а у него – дочка Эмця. Йосько Бухкало – бедняк, живший в развалюхе, влачивший жалкое существование.
В 30-х годах польское правительство осуществляло парцелляцию помещичьих земель. Но в Вилии парцелляция дала землю не местным крестьянам, а осадникам и «гуцулам». Осадники – это поляки – переселенцы из Слензка (Силезии). Мужчины носили одежду «рыта бархата», а женщины – пышные, яркие, разноцветно-полосатые юбки. Помню только две фамилии осадников – Липски и Партыка.
«Гуцулами» в селе называли зажиточных украинцев, приехавших из западно-украинской глубинки и купивших здесь по-дешевке землю. Дешевизна ее в Вилии объяснялась низким качеством и условиями пограничья.
Это абсурдное явление, когда вилийцы страдали без земли, а приезжим её давали, объясняется просто. Вилийские крестьяне не имели средств для покупки земли. А «гуцулы» – богатые украинцы – имели средства. Осадников же переселяли из политических соображений – для полонизации пограничья. Из приезжих украинцев-хуторян, помню Купчука и Грыня. Николай Иванович Грынь – человек интеллигентный – был другом моего отца. Его сын – отец Николай – был священником в соседнем селе Ляхове.
В селе была польская straznica – пограничная застава, где стоял отряд КОР-а. КОР – korpus ochrony pogranicznej. Помню, как польский офицер приветствовал меня: «czolem», потом -«serwus!» и, наконец, обычное «Dzien dobry!». Я на первые два приветствия не реагировал, не понимая, чего от меня хотят, и отвечал только на третье – понятное. Польский язык я никогда не изучал, но знаю его с детства, он впитывался в меня, как бы с воздухом вместе с русским и украинским.
На реке Вилия в центре села стояла большая двух- или трёхэтажная мельница. Там была водяная турбина, камни, «пытель», крупорушки, динамо-машина, освещавшая только мельницу и т.п. Деревянная плотина называлась «брухвалом», вероятно от немецкого «брухт-вал». Над самым брухвалом с той стороны, на Заречье, стояла советская пограничная вышка. Уже при моей памяти, в конце 30-х годов, с той стороны соорудили проволочное заграждение. С польской стороны ничего подобного не было. Проходил только иногда парный патруль. Доступ к реке для населения был свободным.
Но главной спецификой села Вилия, подчёркивающей его пролетарский характер, был мощный гончарный промысел. Вилия была общепризнанной гончарной столицей чуть ли не половины Волыни, целого обширного региона. Если верить рассказам, вилийцы ездили с горшками и в Галицию – до самого Борислава.
Точное количество гончаров в Вилии мне не известно, но осталось впечатление, что гончарный круг стоял чуть ли не в каждой третьей хате. В селе было несколько горнов – печей для обжига горшков. Пользовались ими по очереди – каждым горном – целая группа гончаров. Сырьём служила специальная голубая глина, в избытке имевшаяся недалеко от села. Готовую продукцию грузили на воз и уезжали в далёкие края ее продавать. Это называлось «похав з горшками». А возвращаясь «з-пiд горшкiв» привозили зерно, сушину (сухофрукты) и другую продукцию. Плату за горшки брали в основном натурой, в порядке товарообмена.
Я целыми часами просиживал в хате нашего соседа Олексы Савчука по кличке «Дроздык», с сыном которого, Адамком я дружил, наслаждаясь созерцанием процесса горшкотворения. Олекса – спокойный, худощавый мужчина работал весело, непринуждённо, демонстрируя мне своё искусство и награждая меня за моё восхищение его мастерством доброжелательными улыбками. Раздетый, в одном полотняном белье, он лихо шлёпая босыми ногами по кругу, разгонял его до умопомрачительной скорости, и начинал священнодействовать. Комок глины на вертящемся кругу под искусными пальцами постепенно приобретал нужную форму. Движения пальцев мастера были легки и незаметны, лицо его сияло от счастья созидания, всё светилось улыбкой удовлетворения и работой, и моим вниманием к ней.
В саду другого нашего соседа Василия Демъячука, с сыном которого, Павликом я дружил, был горн, или по-местному «горно». Долгими осенними вечерами просиживал я здесь у пылающего горна в кругу собиравшихся сюда на посиделки крестьян. Это был своеобразный сельский клуб. Я забивался в самую гущу кожухов и гунек и целыми часами наслаждался рассказами крестьян. Люди все были спокойные, доброжелательные. Разговор тёк медленно, как река, иногда прерываясь взрывами смеха. Народ здесь был бывалый, много видевший света, и слушать их было интересно и полезно. С неослабным вниманием я слушал рассказы о поездках с горшками, о прошлом и о других делах, и чувство родства с этими людьми и глубокой симпатии к ним росло и укреплялось в детской душе. Вечера эти оставили неизгладимый след в моей жизни. Они были школой моего воспитания.
Необычность села подтверждалась и наличием в нём духового оркестра и пожарной команды, бывших в то время в сёлах той местности большой редкостью. Оркестр играл по праздникам «на пляцу», «на забавах». Не было здесь удали да лихости – пели и танцевали чинно, по-европейски. Девушки помахивали платочками, а садясь на цоколь церковной ограды, заголяли до пояса верхние юбки, садясь белыми сорочками. Меня это удивляло – ведь белое больше мажется.
Да и песни были странные. Процент украинских классических народных был гораздо ниже, чем у нас в семье. Пели нигде не слыханное. Например:
Подай же, сестро, гостру косу!
Вирятуй, сестро, поки прошу!
Подай же, сестро, шовковий пас!
Вирятуй, сестро, поки е час!
Эта песня вышибала у меня слезу. А вот уж совсем удивительное:
- Ах ти, милий сукин син,
За що мого брата вбив?
- А я йога и не вбивав –
Вбила його темна нiч.
Вбила його темна нiч
Ще й до того пуста piч.
А я xaв, засвистав,
Вiн з дороги не вступав.
Вийняв шаблю, вийняв гостру,
Йому голову iзняв.
Покотилась голова.
Як та макiвочка.
Вилетiла душа з тiла.
Як та ластiвочка.
Пели девчата. Мужики не пели. Мужики стояли поодаль, сверкая в темноте вечера цигарками, и саркастически посматривали на забаву. Они загадочно улыбались. А ларчик просто открывался…
Однажды с лесных работ с топорами шла огромная группа крестьян. Поровнявшись со стражницей они врезали красноармейскую:
Через речку перешли,
На полянку стали,
А поляки - дураки
Два выстрела дали.
Начальник стражницы, видимо, ветеран 20-го года, вызвал эскадрон улан, мужиков разогнали и запретили впредь собираться толпами и петь. Nie wolno!
Straz pozarna наша была шикарная. Конный выезд, медные шлемы, «помпы», sikawki, отличная выучка. Воскресные cwiczenia были счастьем для мальчишек. «Woda naprzod! Woda stoj!» потом – марш strazakow – с песнями и мальчишки за ними хвостом-строем.
Пожары случались в основном в сентябре, когда сушь, много соломы и «термiття», то есть отходов от конопли. Сухую коноплю тiпали на терницях. И термiття это вполне оправдывало своё название. Горело, как термит, возгоралось, как бензин. При такой скученности хат и клунь выгорало бы по полсело. И только благодаря отличной пожарной отделывались, обычно, двумя-тремя хатами. Но хватит о селе. О нём я могу написать целую книгу, но и сказанного достаточно – читателю ясно: село было действительно необычное – пролетарское.
00:07, erizo , МЕМУАРЫ Б. И. БУЛЬБИНСКОГО «ПРОЛЕТАРСКОЕ ДЕЛО»
МЕМУАРЫ Б. И. БУЛЬБИНСКОГО. «ПРОЛЕТАРСКОЕ ДЕЛО»
http://marksist.blox.ua/html/1310721 ,262146,21.html?94135МЕМУАРЫ Б. И. БУЛЬБИНСКОГО «ПРОЛЕТАРСКОЕ ДЕЛО»
В даному виданнi зiбранi автобiографiчнi спогади Бориса Iвановича Бульбинського, людини, яка пройшла радянiзацiю Захiдно Волинi, подii Друго Cвimoвo вiйни, табори ГУЛАГу.
Видання насичене багатими iсторичними вiдомостями про Волинський край перiоду II чверті XX столiття.
Содержание
Биографическая справка
Глава 1. Село
Гава 2. Семья
Глава 3. «Вставай, проклятьем заклеймённый»
Глава 4. Смерть фашизму
Глава 5. Острог
Глава 6. Кременец
Глава 7. Полесье
Глава 8. Первый срок
Глава 9. Долой Хрущёва
Глава 10. Побеждённые победители
Глава 11. Кирпичный завод
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Родился 6 августа 1933 года в с.Вилия Острожского района Ровенской области в семье учителя. С 1945 учился в г.Острог в средней школе №1.
С 1949 года – участник коммунистического пролетарского антибюрократического движения.
С 1949 года подвергается гонениям, дискриминации, репрессиям МГБ-КГБ. В 1949 году – обыск МГБ, исключение из школы (восстановлен весной 1950 г.).
В 1950 году окончил Острожскую СШ №1 и сдал экзамены в Ровенский учительский институт, но не был принят из-за неблагонадежности.
В 1951 году поступил в Кременецкий педагогический институт.
В 1953 году исключён из института за отказ работать сексотом МГБ. Восстановлен в 1954-ом году.
В 1956 году окончил Кременецкий педагогический институт.
В 1956-1957 гг – учитель в сёлах Билэ и Боровэ Заричнянского района Ровенской области.
28 февраля 1957 г. арестован и приговорён к 10-ти годам заключения. Отбывал наказание в лагерях Дубравлага (Мордовия).
В 1960 году сокращён срок заключения до 5-ти лет.
Освободился 5 марта 1962 года.
В 1962-63 годах принимает активное участие в пролетарском движении в период его подъёма в начале 60-х годов.
Арестован 19 сентября 1963 года в г. Ровно при распространении прокламаций. Получил 10 лет заключения.
В 1970-м году в Мордовских лагерях составил Манифест Коммунистической марксистско-ленинской партии – Главное дело своей жизни.
В 1972 году переведён в лагерь на Северном Урале, в Пермскую область.
Освобождён в 1973 году.
С 1973 года проживает в г.Острог.
Согласно запрету на профессии работает на тяжёлых и вредных работах: кирпичный завод (1973-1986), котельная (1986-1989). В 1989 году снят органами КГБ запрет на профессии. В 1989-1993 годах работает в музее, откуда в 1993 г. вышел на пенсию.
Реабилитирован в 1992 году.
Сейчас проживает в г. Острог в крайней нищете .
00:03, erizo , МЕМУАРЫ Б. И. БУЛЬБИНСКОГО «ПРОЛЕТАРСКОЕ ДЕЛО»
Див. джерело : 27.03.2012.
http://marksist.blox.ua/html/1310721 ,262146,21.html?94135
(з польської мови переклав
для власного навчання: А. Грабовський,)
27.03.2012.; Дебальцеве
За достовірність першоджерела несе відповідальність його автор.
При перекладі дається обов’язкове посилання на джерело.
Оглядач не завжди згідний з думкою автора/авторів і не відповідає
за фактичні помилки, яких вони припустились.
Також перекладає тексти авторів. з якими він не погоджується.
Коментарі