Снежинка родилась вечером. Ее родителями были Холод и Туча. Когда осмотрелась, то поняла, что падает. Рядом летели другие снежинки. Их было очень много. Все они родились в одно и то же время, но близняшками их трудно было назвать, так как все они внешне отличались друг от друга, все они были неповторимы и уникальны, все они были божественно красивы.

Внизу, на фоне заснеженных полей пригорода, чернела клякса мегаполиса, переливающаяся миллионами огней. Снежинка кружилась в хороводе своих сестричек и невольно слушала их разговоры.
Одни говорили о невоспитанности собак, другие о том, как депутаты, выбегая из сауны, погружают свои разгоряченные тела в сугробы, нарушая их девственность, третьи о грубости дворников, сгребающих своими лопатами снег.


Но снежинка хотела услышать другое. Она хотела хоть что-то узнать о любви. К ней приклеилось несколько снежинок, и она стала падать быстрее.
- Немедленно отцепитесь от меня! И не толкайтесь! Вы можете сломать мои лучики!
- Ой-ой-ой! Вы посмотрите на нее! Какая неженка!
- Я не неженка, а красивая.
- Это ты здесь красивая, а на земле превратишься в утоптанный или слежавшийся снег.
- Неправда! Я останусь красивой и узнаю о Любви.
- Ты хочешь узнать о Любви? Мы не знаем. Знаем только, что Любовь как-то связана с теплом. Так что, оставь свою затею. Ладно, отцепимся мы от тебя. Ты какая-то странная.

Снежинка, после этой беседы, решила, во что бы то ни стало узнать, что такое любовь. Ее падение продолжалось. Она надеялась, что судьба ей улыбнется….



….. Они стояли друг напротив друга, выхваченные из тьмы светом парковых фонарей. Ей было шестнадцать. Она никогда еще не целовалась «по-взрослому», понимала, что сегодня это может произойти. Он был на год старше, но его колбасило не меньше ее. Опыта в ЭТОМ он не имел. Сегодня он решил признаться ей в своих чувствах.
- Я тебя люблю – он произнес эти слова тихо, глядя ей прямо в глаза. Она вспыхнула, опустила глаза и молча положила ему руки на плечи. Ее трусило, будто ее бил сильнейший озноб. Он нежно прикоснулся своими ладонями к ее щекам и поцеловал. Поцеловал «по-взрослому». В парке было тихо. Лучи парковых фонарей высвечивали медленно падающие снежинки. Одна из них упала прямо на сомкнутые уста влюбленных и… растаяла.





Пишет ЕКЛМН-3591.

 - Самый лучший! - кричал Каюга, стая вторила, эхо мягко ударялось о своды пещеры и, заблудившись, скорее стихало, спускалось, пряталось в круглые крысиные ушки.
Чший-ший-ши-й... Так шептало эхо.   
    И все знали, что Каюга - самый лучший. Разве бы кричал, если не так?   
    Потому, каждый год, перед большим праздником, Каюга набирал команду
молодых крысов, и уходили за сыром. Стая чтила традиции, - пепси-колы
не пила, консервов не ела. Молодые пили, да. И ели круассаны, набегая
на соседнюю булочную. Самые продвинутые даже от гамбургера кусали - в
Макдональдсе через дорогу. Но не в ночь Большого маскарада, что один
раз в году. Бал в подземелье. Сыр всех сортов, танцы, лимонад в зеленых
бутылках. Костюмы.  
    Наутро - год станет прошлым. На его
место придет новый. И снова - обычная жизнь... Крысы работали диггерами
в подземелье. Следили за грунтовой водой. Солнце видели редко, все
больше луну, когда выходили на промысел, за едой. Каюга любил выходить.
Нравилось ему смотреть, как луна лижет бледным языком спинки булыжников
на мостовой. Получается - дорожка. И хочется пойти по ней
далеко-далеко. До самого черного дома с желтыми окнами. Луна, обойдя
полнеба, садилась на угловатую трубу на его крыше - отдыхала, светила
дорожку. Каюга знал, такая же дорожка на море, но там нет черного дома,
и потому она идет-идет, теряя силу, становится узкой и, не дойдя до
нижнего края неба, тонет в спинках волн.  
   Петеркрыс ему рассказывал. Его мало кто слушал, смеялись. Сухопутные крысы, хоть и  диггеры. А Петеркрыс - пришлый, даже пищать толком не умел, когда приблудился. Говорил потом, что пищал на другом языке. Но кто же знает правду? Он много чего рассказывал, что проверить никак нельзя. В глаза никто не обвинял, конечно. Вдруг и в самом деле Петеркрыс был капитаном огромного корабля, что плавал по лунным дорожкам и перевозил в трюмах большущие головы сыра? Дарить туземкам, в тропиках. Некоторые, самые красивые, бросали гнезда под пальмами и этими, ги-бис-кусами, и уходили в лунное море на его корабле.
   - Больше сыра любили меня девушки, - назидательно говорил Петеркрыс и, кряхтя, плотнее заворачивался в пушистый плед.
   Этому Каюга не верил. Допустим, Петеркрыс сражался с волнами, спасая свой
корабль ("я самым последним покинул борт! Как и положено капитану...").
Но девушке променять сыр на плавание по морю? С капитаном и без сыра?  
    Каюга кивал и, морща нос, придумывал предлог откланяться. Не любил, когда нахально врали. Пусть даже старики с ревматизмом.  
    ...Закончив торжественно-кричальную часть, молодые крысы разошлись по норам -
надеть резиновые сапожки и теплые вязаные шапки. А после снова собраться на площади и двинуться в путь, - кивая, перешучиваясь с провожающими.
   Маме Каюга объяснил, притопывая для удобства сапожком, что провожать не стоит. Ведь он - самый-самый, идет за сыром в третий раз. И взрослый уже, смеяться будут, если с мамой. 
 Так и оставил ее на пороге пещерки, с лапками на переднике и улыбкой в
дрожащих усах. А за углом наткнулся на маленькую крысу. Ту самую.  
- Я, - сказала она. И растерялась. Мяла в кулачках пушистую вязаную
шапку. Сунула молча ее Каюге и повернулась - убежать. Этого не надо бы,
подумал самый-самый. И вслух тоже сказал:  
- Этого не надо бы...  
    Маленькая остановилась резко, будто ждала. Не поворачивалась, только усы
поблескивали в свете лунной горбушки, что нетерпеливо глядела в дыру
каменного неба.  
- Не надо чего?  
- Шапка твоя... - и увидел, как обвисли усы, сгорбилась спинка.  
    Заторопился:  
- Хорошая шапка, очень хорошая. Но куда же мамину? Ведь расстроится, а врать - сама понимаешь...  
- Понимаю, - шелковая спинка поднялась-опустилась в глубоком вздохе.  
- А знаешь что? - повернулась, и Каюга увидел, вблизи еще лучше, чем там, на площади, когда кричал.  
- Ты возьми меня с собой? Я шапку надену! А сапожки - уже...  
- Тебя? Девчонку? Ну уж!  
    Каюга сунул шапку ей в розовые кулачки и двинулся к площади. Там уже смеялись, перекрикивались, топали сапожками, тянули на носы друг другу мамины вязаные шапки.   - Эх ты! Вспомни, какой наступает год! Раз в жизни такое! - звонко стукнулся голос о каменные сосульки неба, упал, раскололся, и закончила маленькая крыса уже шепотом:   - А я их ни разу и не видела...  
    Каюга затоптался.  
- Что совсем-совсем не видела?  
- Я маленькая весь год была. Это вы наверх бегаете чуть не каждую ночь. А
мне - где увидеть? Я бы и не просила... Но маскарад...  
- Ладно, ладно тебе...  
- Возьми! - она схватила Каюгу за лапу, и носик ее - совсем рядом. Розовый, а сбоку черное пятнышко, будто испачкалась, - ты же главный. И самый-самый! Чего тебе бояться?  
- Я и не боюсь!  
- Значит, берешь?  
    Каюга махнул хвостом и нахлобучил на крыскину голову вязаную шапку, натянул до самого носа:  
- Хитра, хоть и маленькая!  
    Подойдя к замолкнувшим товарищам, постарался сказать буднично:  
- Так. Со мной в паре...  
- Мэри, - звонко сказала новая напарница. Кто-то присвистнул.  
- Я иду с Мэри. В магазин на левом углу. Кто-то хочет что-то сказать?  
    Слова Каюги падали тяжелыми ледышками, какие приносило черной зимней водой. И никто сказать не захотел.     
    Мягко падал медленный снег. Каюга улыбался, глядя, как Мэри поднимает носик и
фыркает на снежинки. Луна уже почти добралась до крыши черного дома. Смотрела сверху, как две маленькие фигуры оставляют на припорошенной дорожке цепочки следов. Ждала.  
- Имя у тебя - такое...  
- Из книжки, - отозвалась Мэри, - мне мама читала каждый вечер. Про людей. А ты не знаешь, что такое "ягненочек"?  
- Неа. Тоже - оттуда?  
- Ага.  
- А картинки в книжке есть?  
- Одна. Там Мэри. У нее золотые волосы и белое платье.  
- А говоришь, никогда людей не видела! - он оттащил ее поближе к стене, переждать, пока проедет автомобиль.  
- Так это же картинка... А на балу надо танцевать, в костюме. Я не знаю, как это.  
    Шли дальше, топтали сапожками темный в тени снег, щурились на искры, что
летели от желтых фонарей и падали плашмя на сахар тонкими иглами.  
- Я покажу, - медленно сказал Каюга, - хочешь?  
- Правда? Хочу! А сыр? Успеем?  
- Не знаю. Но все равно, сначала - покажу.  
    Луна почти добралась до трубы. Шли быстро, молча. Каюга вспоминал. Год Летучих мышей. Они тогда смастерили себе крылья из цветных бумаг, что приплыли по черной воде. И даже пытались летать, забираясь на выступ пещеры. Смеху было. Почти столько, сколько и синяков. Год Крота. Он тогда первый раз пошел самым-самым. И принес самую большую голову сыра. Еле докатили до входа. Год Черных Котов. Выпросили у Петеркрыса жестянку с черной жижей, что воняла вкусно, как автомобили наверху. Танцевали, прилипая. Мама потом неделю ходила на дальний ручей, стирала
жилетку Каюги в мыльной теплой воде. А на балу все ухаживали за Чернокрыской. Так себе, но шкурка от рождения черная, вот и побыла королевой праздника. Сейчас крысят полна нора. Старший на следующий год пойдет за сыром.    И вот - год человека. Самый странный в Колесе времени. Откуда взялся - непонятно. Люди не слишком приятные существа. Опасные. Правда, делают сыр. И год встретить надо, как
следует, чтоб не голодать до следующего. Примета такая. Мама Каюги уже
навязала целую стайку шерстяных человечков, раздать деткам на
празднике. И дошивает Каюге самый настоящий пиджак, чтоб на маскараде
тоже был самым-самым.   
    Посмотрел на Мэри сбоку. Идет, задрала нос к мягким облакам, шапка съехала. Под ноги не глядит, крепко держится за Каюгину лапу.  
- Ты, наверное, в белом платье будешь завтра, да?  
- Что? А. Очень хотела. Не нашли из чего сделать. Братьев нет, наверху поискать некому. Я все к ручьям бегала, думала, вдруг что приплывет.  
- Тьфу ты, мне бы сказала!  
- Ага. Я на тебя и смотреть боялась. Ты ведь - самый.  
Каюга вспомнил, как не отводила Мэри от него глаз. Боялась, как же! Хитрая,
как все девчонки. Хотел ей сказать, о хитрости. И сказал:  
- Будет тебе платье.  
    Снежок отразился в блеснувших черных глазах:  
- Правда? А сыр?  
- Еще раз скажешь о сыре, брошу здесь. И пойду за сыром.  
Мэри прикрыла морду ладошкой и посмотрела испуганно. Вдвоем тихонько засмеялись. Луна круглым боком привалилась к трубе. Уткнулась макушкой в облачное одеяло.            Вступили в тень Черного дома. Каюге стало неуютно без лунного света. Он только один раз, на спор, добегал до желтых окон. Тогда обошлось. Сейчас порадовался, что не слышно поблизости котов и не надо прятаться под крылечки, пережидать.  
- Когда луна посидит-отдохнет на трубе и соберется идти дальше, нам
возвращаться, - сказал шепотом, - иначе не успеем до утра. А утром люди
выходят с собаками.  
- Собаки страшные?  
- Лучше тебе этого не знать, - и подумал про себя, - "говорят - страшные".  
    Окна приближались. Ползли вверх и прятали от глаз желтый свет. Остался в темноте лишь смутный шум за стенами.   
    Топтались под самой стеной. Смотрели на черный глянец подвального окошка. Спящий, глухой. Мэри водила лапкой по шершавому камню.  
- И это все? - дрогнувшим голосом.  
- Я тебе обещал? Не ной! - Каюга отвел глаза от окошка. А в тот раз - светилось. И столы большие. Люди - тоже большие. Ели много, смеялись. Вспомнил, как, упираясь носом в холодное стекло, увидел, - большая женщина, вся в платье из нарисованных цветочков, засмеялась неслышно, замахнулась куриной ножкой на сидящего напротив мужчину. Сказал что-то, и - бросила. В макушку попала. И все-все смеялись, а ножка так и
валялась под столом, недогрызенная. С умом у людей - беда, конечно...  
- Я не ною.  
- И не вздыхай!  
- Может и не дышать?  
    Каюга вздохнул и подвел глаза к облачному небу. Засеменил вдоль огромной
стены к высокому крыльцу, у которого в кадках стояли темные деревья. Осмотрелся. Пощупал закоченевший ствол, дернул хрупкую веточку, проверил, как ломается.  
- Давай лапу.  
    Потихоньку добрались до уровня окон. По длинной ветке Каюга полз к яркому свету.
Мэри крепко держалась за его хвост. Иногда закрывала глаза, но тут же открывала, только вниз старалась не смотреть. Самый-самый спрыгнул на подоконник, взвизгнула жесть под сапожками. Протянул лапы и поймал пискнувшую Мэри, когда она, отпустив тонкий конец ветки, уже собралась падать в далекий снег. Держал крепко, слушал, как колотится сердце под светлой шелковой шубкой. Дождался, когда чуть успокоится и, шевельнув усами в улыбке, подтолкнул к стеклу:  
- Вот, смотри...  
    И смотрел сам. Удивляясь.   
    Множество светов, больших и просторных, накрывали друг друга мягкими одеялами, ласкали глаза. Желтый свет с потолка, красный свет от квадратной пещеры в стене, голубой свет из двери... И множество огоньков - на елке в полкомнаты, на разных стеклах, что везде, в волосах девушек.  
- Каюга, они - танцуют?  
- Ну да! Ты тоже будешь на балу. Так.  
    Мэри вздохнула. Пискнуло чуть слышно стекло под розовыми лапками.  
- У нас все не так. Каюга?  
- Да?  
- А ты знал, что люди могут быть такими? Красивыми?  
    Крыс вспомнил аварийщика, на которого они бегали смотреть в дальний край
подземелья. Гремя ключами, спустился. Долго кричал в дырку света, задрав голову. Потом сидел на валуне, пил из бутылки и плевал в ручей.   
    Вспомнил сторожа в магазине, который рычал во сне, страшно, но полезно для промысловиков - не слышал ничего.   
    И авто, проезжающие мимо. Круглые плошки горящих глаз и черные стекла.  
- Не знал. Смотри, вон - Мэри!  
    Пластая по холоду стекла ладошки и животы, сворачивая набок носы, чтоб не мешали смотреть, двое, раскрыв рты, следили за белым платьем и золотыми огоньками в длинных волосах. Музыка мягко толкала в окно сильными пальцами. И стекло вздрагивало под розовыми ладошками.   
    Девушка, кружась, вздувая солнечным облаком платье, увлекла к темному окну высокого спутника. Черные волосы его блестели, зачесанные со лба. И вплетена была в длинную прядь на макушке лента серебряной мишуры.
    Смеясь, золотоволоска упала спиной на подоконник, тряхнула локонами. Слетали с плеч и волос крошечные блестящие снежинки, такие нежные, что даже не падали со стекол. Мэри, не дыша, провела пальцами по одной снежинке, что - с той стороны. И только собралась что-то шепнуть, как...   
...Юноша подхватил партнершу под спину и приблизил ее лицо к своему...   
...Каюга резко рванул Мэрину лапку и толкнул крыску вдоль подоконника...   
...Взвизгнула жесть под резиновыми подошвами сапожков...   
...Запах душной шерсти разгоряченного кота упал на морды, спеленал лапы ужасом...    ...Разлепляясь, откидывая лицо, смеясь, поворачиваясь к окну, девушка широко раскрыла глаза...   
    И Мэри повлеклась за бешено мчащимся Каюгой, держа в глазках-бусинках удивленный человеческий взгляд...  
- Каюга!!!  
- Быстрее, молчи! Давай, вверх!  
    Скользкая труба, острые края отогнутой жести, рифленый холод перекладин...   Выше,
выше, всхлипывая, дыша тяжело и быстро, попискивая в прыжках, закрывая от ужаса глаза - вот сейчас сорвется лапка, теряя сапожок, и вниз-вниз, к далекому темному снегу, в желтый квадрат лежащего света. Хвост из стороны в сторону, попадая по морде лезущего следом азартного зверя.   
    Закраина крыши, жесткие чешуи шифера под веселыми снежными подушечками.
    Мэри присела на верхней перекладине лесенки, вцепившись лапами в кусливое железо. Смотрела, как исчез взвившийся в прыжке Каюга. Лишь сбитый снег обсыпал ее мордочку. Позади - горячее хриплое дыхание.  
- Давай! - крыс показался на краю, протянул лапы, - прыгай, ну!  
    И, одновременно с торжествующим мявом, закрыв глаза, оторвала лапки, прыгнула...   
    Успела! Лежала, горяча холодный шифер животом. Но только вдохнула-выдохнула, напарник, ругаясь шепотом, снова дернул за лапу. Потащил за собой, выворачивая. Вверх-вверх. Оглянулась. Над закраиной уже показались острые уши, огни зеленых глаз.  
- Оййй!  
В две секунды по крошечной лесенке, и - на краешек трубы, под самое брюхо яркой луны. Все! Дальше некуда... Только прыгать в черный зев, откуда копоть и дымок.  
- Каюга!  
- Мэри, я... Лучше б ты осталась. Мама теперь, эх...  
- Каюга, слушай! Помнишь, как говорили? Если вдвоем одно захотеть и луну попросить, то сбудется!  
- Да!  
- Но сговариваться - нельзя!  
- МАФФ! - сказала черная туша на маленькой лесенке. Близко совсем...  
- МАУ-у-у! - мелькнула в морозном воздухе лапа с крюками когтей.  
- Давай, Мэри!  
- Давай, Каюга!  
    И двое, прижавшись, отчаянно уставились на ленивую луну.  
.....................     
- Смотри. Я раньше думала, что луна просто сидит на трубе!  
- Я маленький был, тоже так думал. Замерзла?  
- Нет еще. Но скоро замерзну.  
- Пойдем обратно?  
- Ага.  
- Давай руку. Осторожнее! 
     Девушка, смеясь и оскальзываясь легкими туфельками по перекладинам лестницы, подала руку и осторожно спустилась на крышу.   
    Вдвоем, пробуя ногами шифер, пошли к чердачной двери.  
- Ой, Каюга, смотри, какой котище! Иди сюда, пушистый, иди, поглажу. Убежал.  
- Правильно, что ему гладиться. Ему бы колбаски.  
    В маленькой комнатке, перед жаркой от света и дыхания залой, юноша помог Мэри снять накинутую шубку.  
- Еще танцевать?  
- Да-да-да!  
    Засмеялась, поправила холодными с мороза руками мишуру на его макушке и потащила в свет, музыку, тепло.   
    После танца стояли у окна. Два раза поцеловались украдкой. И Мэри схватила Каюгу за руку:  
- Что это?  
    С той стороны стекла, пропадая в черном свете ночи, - две мордочки с длинными усами, бусинки глаз, раскрытые розовые пасти с иголками мелких зубов. И ладошки по стеклу.   
    Но снова музыка и снова - танцевать, все забывая, смеясь, откидываясь, чувствуя тепло прижатых тел.   
    Долго-долго-долго... Без времени...  
- Мэри?  
- Да, милый?  
- Нам пора.  
- Хорошо. Пойдем.     
    Тесно прижавшись, шли тихой улицей. И луна провожала их немигающим взглядом.
    У черного провала в спящем снегу постояли еще немного. Мэри погладила кота, что все время шел поодаль, задрав широкий хвост.   
    Взялись за руки и ступили в черное пятно, пересекая границу своего мира. Кот возмущенно заорал, наблюдая, как, ерзнув по снегу, пропадают в провале два длинных хвоста. Но вниз не пошел.   
    Луна, подождав для верности еще минутку, снялась с нагретого у трубы места и двинулась дальше.      
    На следующую ночь Каюга и Мэри танцевали, ели сыр, пили лимонад из зеленых бутылок. Мэри была прелестна в сказочно красивом платье из крахмальной салфетки с человеческого стола. И хотя Каюга потерял звание Самого-самого, вернувшись без сыра вовсе, никто не печалился. Даже сам Каюга.      
28 декабря 2007 г.  
Елена Блонди к Новому Году для портала Книгозавр
http://knigozavr.ru/index.php