Вам не хрумтить? Не коле? Не болить? Нормально йти? Не давить вам у ноги? Не ковзає? Не гнітить? Не свербить, ота уся в кістках людських дорога? Вбивали! Стільки, що нема куди писати дати й пам’ятні світлини. ГУЛАГ, Сибір, та Соловецька мить, БАМ, Біломорканал. Скорботні тіні своїх же закатованих людей. Але й ви досі тішитесь катами. Є хоч один, що встане поміж вами, як встав перед Пілатом іудей? Є хоч один, що скаже, все, як є?- «Голодомор створили, ми вам браття!» То може б на одне, одне прокляття було б вже легше вам у тих дверей. У тих дверей, що в Пекло ви відкрили собі…Хоч, що це я?!..До кого я молю?.. Одвічна смута та ординська сила. А ще- дешеві душі- по рублю…
"Нам дали приказ выплачивать пенсии и ублажать любой каприз пенсионеров,-рассказал мне один из работников аппарата комендатуры города Свердловска. - Любой! Доносы на соседей, банку тушенки на праздник, уборка мусора, решение любых проблем, митинги, молебни. Деньги на выплаты пенсий и зарплат регулярно привозят из Луганска. Почему? Пенсионеры и бюджетники решающая и разрушающая сила,- смеется казак,- нас готовят к еще одному референдуму. Готовится референдум "Донбасс - это Украина, но в рамках автономии". И пенсионеры, и бюджетники должны выполнить свою последнюю роль: впихнуть Донбасс назад. Путин наигрался. Это знают все. В Новороссию верят только полоумные.
(Олена Степова, писательница, блогер, юрист. Из статьи "На Донбассе создается Придонбасье")
Зона живет своей жизнью. Усиленно создается иллюзия государства или государственности. Паспорта. Дипломы. Печати. Телевидение. СМИ. Выплаты. Власть. Видимость безопасности. Видимость жизни. ..... "Никуда не выезжайте, там убивают, а тут мы строим будущее, ... надо потерпеть, скоро всё будет хорошо. ... Мы - молодая республика, дайте нам время", - вещают гипно-журналисты зоны. И лишь немногие понимают: паспорта и дипломы лыно-дыры, всего лишь способ удержать людей в зоне. Кукловодам нужны гражданские заложники, массовка, те, ради кого, и кого ради себя. .... Люди, получающие лэно-дыровские документы, не верят, что это "липа", что они не смогут поступить на работу, учиться, поехать в другую страну. Так отлажена пропаганда. Люди, не желающие в этом участвовать, ищут возможность уехать.
(Олена Степова, писательница, блогер, юрист. Из статьи "На Донбассе создается Придонбасье")
Звонок. Звонит бывший клиент, свердловчанин. Раньше помнила всех по фамилиям, исковым заявлениям, решениям суда, а сейчас еще и по политическим предпочтениям. Разговариваю осторожно.
Привыкла бояться людей. Мой город, давно похож на осколки разбитой и склеенной скотчем вазы. Вроде бы все держится вместе, но видно каждый осколочек, каждого человека, каждую судьбу. О, как же эти осколки резали мне душу, предавая и разрушая наш хрупкий мир холодной русской весной 2014 года.
- Николаевна, привет! Ты в городе?
- Нет! Я покинула оккупированную территорию.
- Блииииин! Шо ж делать-то, а? Ну, помоги!- озадаченно звучит в трубке, пропуская мимо ушей моё «оккупированную территорию».
- Что случилось?
- Да доверенность на перевоз ребенка через границу дочке нужно, где сделать? Напрягаюсь. Только позавчера появилась информация, что детей из города хотят вывезти через Россию в Крым, якобы в санатории. Санатории, море и Крым для детей прошедших голод и войну, это хорошо, но через Россию, без сопровождения родителей и учителей в Крым, который… Это пугает.
Звонящий из адептов «нам в России будет лучше и Путин всех спасет». Поэтому решаюсь на троллинг.
- А зачем доверенность, вернее заявление на ребенка? Вы же не в Италию или Францию едете, в Россию. Из Новороссии в Россию, правильно?
- Нет, из ЛНР!
- Ой, простите, а что это разные государства?
- Та вроде, как бы, да, разные. Новороссия вроде уже, все, пшик, сдулась. Мы теперь ЛНР.
- А чего ж Новороссия сдулась? Я по телевизору слышала, что армия новороссии уже почти до Берлина дошла. А вы так не патриотично, сдулась!
- Так это ж Царев всё, сдулся, мать его. Бабки новороссие забрал и свалил. Вот нам Россия кукиш, а не Новороссию. Говорят, все, закрываем лавочку, развивайте ЛНР.
- А что ж вы Царева не арестовали? Предпринимателей, пенсионеров на ямы кидаете за критику, а Царева за кражу не взяли.
- Так он же в Крыму, зараза!
- Так Крым же ваш, в смысле их, в смысле там, где и вы! Пусть Россия или Крым ловят его и выдают по экстрадиции.
- Так мы писали Путину, чтобы Царева арестовал, и деньги на Новороссию вернул.
- Ух, ты, молодцы! Грамотно! И что Путин?
- Да он, гад, не ответил, сдулся! Ответил его помощник, что кто такой Царев они не знают, и денег, мол, на такое дело Россия не давала, и что такое Новороссия слыхом не слыхивали. Развод, короче!
- Да, лихо все вас кинули. Ладно, вернемся к проблеме провоза ребенка.
- Да! Ну, их, этих царевых к етреней фене. Как провозить внучку-то, а?
- Так, значит из ЛНР в Россию? Опять не пойму, а зачем доверенность? Это же одна страна, между ней нет границ, пограничников и таможни. Вы так прямо погранцам и режьте правду-матку, мол, Путин создал ЛНР, взял ЛНР под свой контроль, мы теперь единая страна, братья навек. И все! В трубке тишина и посапывание.
- Николаевна, ты давно границу пересекала?
- В феврале!
- Да за такое погранцы могут и грохнуть! Ты шо?!
- В смысле за какое, такое?
- За единую страну, за «братья», за ЛНРу. Они, как это слышат, звереют. Говорят, вы, хохлы, там всё замутили, а нам, и детям, и внукам нашим расхлебывать. Говорят, это российско-украинская граница, а вы, дебилы новороссикие, за бордюр или чего у вас там. И гонють! И за товар таможенный сбор, и свыню не провезешь, ветпаспорт нужен. И сало запретили возить. Короче, всё как было на границе, так и осталось. Только хуже.
- Не понимаю, почему? Россия же вам помогла стать государством, обещала взять к себе, что за дела?
- Эх, Николаевна, похоже Путин-то сдулся! Тут вообще такой бардак. Кто власть, не понятно, кто грабит, не понятно, кому, что дозволено, не понятно.
- А жаловаться пробовали? Может, опять Путину напишете?
- Та мы Жирику писали. Ну, Жириновскому, что, мол, так и так, в Россию не берут, казаки грабят, бандитский беспредел, пенсий нет, зарплат нет.
- И что Жирик?
- Да сдулся Жирик! Написал, зараза, приеду, мол, разберусь, лично казнить буду, лично за руку в Россию отведу, лично казаков шашкой порублю. И всё! Нет ни ответа, ни привета уже полгода. Сдулся Жирик!
Я смеюсь:
- Что ж у вас там происходит? Новороссия сдулась, Царев сдулся, Жирик сдулся, Путин сдулся! Может вирус, какой?! Бежать вам оттуда надо, раз всё сдувается…
- Николаевна, так я о чем, доверенность на внучку надо. Уезжаем мы. Родня в Винницу зовет. Ну, её эту лэнэрию в болото. Не за это воевали. Если до сих пор русские погранцы охраняют украинско-российскую границу, не будет из этого лэнэрского роя ни… Ну, ты поняла!
Кор. : Ваши пророссийские земляки, осознав масштабы катастрофы, взяли ответственность на себя?
О.С. : Осознания того, что виноваты они, нет. Удивительные выводы делает пророссийское население. Те, кто совсем зомбирован, а таких мало, винят Украину, Порошенко, Обаму, Европу, негров на танках.
Остальные, а это большинство, говорят: «Виноват Путин. Он, зараза такая, пообещал нас с мая взять к себе. Так почему же он не платит нам зарплаты и пенсии?»
(Из интервью Олены Степовой, известного украинского блоггера из Луганской обл.)
Женщины, прошедшие войну (из повести «Автобиография войны»).
Слезы. Удивительно, но там глубоко в тылу, слезы у нас
высохли быстро. Я не говорю обо всех, переживших войну на Донбассе, только о
себе, да о тех, с кем меня свела судьба, о тех, кто был рядом. Естественно, что
люди по-разному воспринимали события. Кто-то с безразличием, словно это его не
касалось, кто-то, как личную трагедию, ведь у каждого шла своя война.
Да, сначала мы плакали часто. Слишком много было для этого
причин. Ну, во-первых, постоянный страх проснуться в «донбаснаш». Накапливаясь,
он вырывался наружу слезами при одном только виде флага соседской страны.
Мы с кумой, обнявшись и скрепя зубами от бессилия, плакали,
когда в апреле городские люмпены, распивая на площади из горлышка водку,
размахивали триколором и кричали «крымнаш», «донбаснаш». А с подругой, так же,
горько-бессильно ревели, когда над городом пропал украинский флаг, и было
ощущение потери дома.
Потом мы оплакивали наших погибших героев на сбитом ИЛ 76. А
потом?! Потом наши души кромсали обезумивший мир, породивший референдум, не
радостные школьные выпускные с триколорными шарами, близкие люди с колорадской
лентой на плече, ложь, предательство, война, Зеленополье…почему-то слёзы
закончились именно там.
Когда мне позвонила учительница из Ново-Боровиц и,
задыхаясь, просто выхрипела в трубку, не слова, а материнскую душу,
кровоточащую от боли, о том, как горели наши мальчишки, оставленные зачем-то в
танках, посреди поля подсолнечника, слёзы вдруг высохли. Душа стала острой, как
осенняя стерня, оставшаяся после скошенной пшеницы, боль, выгнулась тугим
остовом лука, натянув вместо тетивы оголенные нервы.
Мы больше не плачем. Наши слёзы впитала почерневшая земля, а
несломленная душа надела камуфляж, растерла по щекам остатки туши и слёз,
захлопнула дверь, и ушла партизанить.
Вы видели глаза украинской женщины, охраняющей свой дом?
Нет?!Тогда вы не видели войну. В этих глазах ледяное безмолвие для врага и
щемящая нежность для родных. Лед и пламя одновременно бьют из-под ресниц. Только
украинка, смотрит на разрушившего её дом, улыбаясь, с прищуром снайпера
оценивающего расстояние до жертвы.
Сколько безымянных подвигов, совершенных женскими руками в
дни войны на оккупированных территориях?! Десятки?! Сотни? Тысячи? Напишут ли о
них, вспомнят ли?
Война на Донбассе объединила Украину. Хотя нет, она
объединила мир. Здесь в донецких степях родными становились не по нации, языку,
гражданству или крови, даже не по стране и не по месту проживания. Здесь
роднились войной, радостью, бедой, жизнью и смертью. Ассирийки, чеченки,
армянки, украинки, россиянки… имеет ли значение гражданство в человечности?!
Имеет ли человечность гражданство?
Старушки, кормящие украинских военных в Донбасских степях,
учителя, одевающие вышиванку и идущие на урок истории Украины в городе,
захваченном русскими боевиками, врачи, выезжающие по кодовому слову к раненным,
которых укрывали обычные домохозяйки, волонтеры, собирающие, согревающие и
одевающие армию, просто женщины, приютившие в своих домах беженцев, просто девушки,
вышившие своими руками оберег для солдат…
Подвиг ли это? Гражданская позиция? Нет, просто жизнь во имя
жизни. Это ещё одна сторона любви, это ещё одна чёрточка нашего генного кода.
Многие, живущие в Украине, которую оставшиеся оккупации
называют Большой Землёй, пишут мне, напишите, укажите, докажите. Я часто смотрю
в эти пустые строки на экране компьютера и думаю, а понимает ли человек, что у
многих героев, оставшихся жить в зоне АТО, а тем более, поддержавших Украину,
больше нет имени. Оно высохло вместе со слезами и растерлось по щекам остатками
боли.
Эти истории из зоны АТО не придуманы. Они прожиты, они
выгравированы войной на наших сердцах. Когда-нибудь мы все напишем Книгу памяти
этой войны, в которую золотыми буквами будут вписаны имена не только павших, но
и живых.
Ванесса и Агнесса
На войне мы стали обращать внимание на много странных,
удивительных, и даже таинственных вещей. Я уже как-то писала, что время боевых
и оккупационных действий на Донбассе было переполнено знаками, тайнами и
мистикой. Знаки или случай приводили меня к удивительным людям, связывали своих
со своими, помогали увидеть нужный путь в этом безумном камуфлированном мире.
Подруге нужно было поехать в Антрацит. На связь не выходила
её давняя коллега, которая работала в правоохранительных органах, и подруга
боялась за её жизнь, так как основная составляющая блокпостовых с июля 2014
года была из амнистированных, сбежавших или «освобожденных» Зэка. Массовая
амнистия, проведенная правительством в апреле 2014 года, наполнила ряды армии
Юго-Востока бойцами без дома, семьи и принципов. Всё больше и больше жертвами
«ополченцев» становились сотрудники пенитенциарной, судебной,
правоохранительной системы, не вставшие под триколорные знамена.
Подруга плачет, говорит, что что-то чувствует сердце. Едем.
В Антраците долго звоним в дверь. Тишина. Галя упрямо жмет
кнопку звонка. Жесткие глаза, расширенные зрачки, и рвущий тишину подъезда
полушепот «ну, давай же, давай», обращенный то ли к искомому человеку, то ли к
звонку, то ли к двери.
Выходит соседка и разъясняет нам, что Вера Павловна живет на
даче, там нет связи, впрочем, как и во всем городе, и дает нам адрес.
Мы выбегаем из подъезда и буквально падаем на сидения
машины. Жива!
-Эх, ты, паника,- начинаем подшучивать над собой, высмеивая
свою же маниакальную истеричность, - мисс Тривсхлюпаносом получает, получает,
там-дарам…
-Ой, а сама, на каждом блокпосте бледнела, -дурачимся мы в
машине, обдумывая дальнейшую поездку.
Деревня далековато, но что такое лишние 10 км для проехавших семь
блокпостов, чепуха, еще лишних два блокпоста. Решили купить печенье, чай и
ехать.
Вера Павловна выглядит, как все женщины пережившие войну,
усталая, нервная без макияжа, со всклоченными, давно не прокрашенными волосами,
оголившими густую проседь. Она хватает нас, как бы сгребая в кучу, и нервно
оглядываясь, заталкивает за калитку:
-Я молилась, молилась, и, надо же, приехали,-она взволновано
теребит косынку, упавшую с головы на плечи,-именно вы приехали.
-Вера Павловна, родная, -успокаиваем мы её,-всё хорошо,
сейчас чай будем пить. Мы продукты привезли.
Она отмахивается от нас:
-Да какой чай, какие продукты, вас мне Господь привел,
значит, я правильно молилась, - и шепотом, оглядываясь, - девчонка у меня,
спасать надо.
На этой войне я научилась не удивляться ситуациям, не
акцентировать внимание на непонятном мне, не замечать перемен, происшедших в
людях, ведь и я стала другой. К Богу, как и к прозрению, как постижению себя и
своего мира, ведут боль или радость. Вернее, боль приводит чаще, в радости мы
забываем благодарить Господа.
Мир так расставил акценты, что уже не спрашиваешь «почему»,
не вдаешься в подробности, принимаешь ситуацию такой, как есть, не ныряя в неё,
как в омут.
-Вера Павловна, что случилось, -забеспокоились мы,- какая
девочка, беженка?
-Хуже, -она все время оглядывалась даже в своем дворе,
военная, диверсант,-прошептала Вера Павловна.
Мы охнули.
-Что с ней, ранена,-спросила я.
-Нет, но проткнула ногу, да так глубоко, и лечили сами,
боюсь, заражение,-переживала Вера Павловна,- я обработала, все деньги, что
были, потратила, но ей хуже, а в больницу ей нельзя, она говорит, лучше сразу
застрелить, страшно мне,-покачала головою бывший сотрудник пенитенциарной
службы,-Господи, девчонки молодые, а воюют.
Мы соображали, чем помочь. В Антраците в больницу нельзя,
там полно казаков. Везти через блокпосты, можно рискнуть, рана не стрелянная,
но вдруг она в розыске, мало ли какой диверсант.
-Да, а почему диверсант,-удивились мы, -ополченка?
-Она, вернее они русские,- отмахнулась Вера Петровна,-да
потом расскажу, давайте думать, что делать.
-Что делать,- вздохнула я, - с ополченцами виделись, с
казаками общались, пойдем с диверсантами знакомиться, не застрелит?
-Да куда ей, жар, бредит,-рассказывала на ходу Вера
Петровна,-а вторая от неё не отходит, сестры.
Мы дошли к летней кухне и Вера Петровна тихонько постучала:
-Ванесса, это я, открой. Только со мной мои знакомые, не
бойся, они помогут, я отвечаю за них.
Дверь открылась. На пороге стояла девушка лет двадцати,
худенькая, в абсолютно черном костюме, похожем на военный, с множеством
кармашков, перехваченная в узкой, как говорят, осиной талии, огромным
солдатским ремнем. Ее худенькие, стройные ножки тонули в берцах. Холодный, но
испуганный взгляд, без веры, без надежды. Пустой и одинокий. Усталый.
-Ванесса, девочка моя, -Вера Петровна быстро зашла в сарай
и, впустив нас, прикрыла дверь,- надо принять помощь, надо спасать сестру. Это
хорошие люди, не бойся.
На кровати лежала вторая девушка, еще худее первой, но как
две капли воды похожая на неё.
«Сестры-близняшки»- подумала я.
Мы быстро расспросили, что и к чему. Ванесса почти молчала.
Отвечала коротко, в основном о состоянии сестры. А мы и не спрашивали. Мы не
врачи, мы-люди, более того, мы люди прошедшие войну.
Оказалось, что у Агнессы, так звали вторую девушку, сильно
проколота нога. Она наступила на гвоздь на блокпосту. Лечились они сами, в
поле, вот и пошло воспаление, уже гнойное. Вера Петровна, боец, повидавший на
своем веку и роды в нестандартных условиях, и суициды заключенных и раны
заключенных, полученных от истязания сокамерниками, выполнила всю медицинскую
обработку. Но воспаление не проходило.
-Ленка, -прошептала Галя,-ты ж травы знаешь, делай
что-нибудь.
-Я -то соберу, заварю, но тут «ихтиолки» бы, антибиотиков,
«стрептоцида»,-покачала головою я, -тут уже насамолечились, -поехали назад в
город в аптеку.
-Ой, лекарства, -Галина стояла даже не удивлённая, а
ошарашенная каким-то своим открытием,-есть же лекарства, -она открыла сумку,-ты
представляешь, я зашла в магазин, печенье купить, там аптека, и я подумала,
надо лекарств купить в аптечку, и вот…
В купленных ею в разброс для пополнения лекарств лежали
пачка ампициллина, стрептоцидовая мазь йод, вата, бинты, перекись, зеленка,
витамины, Панадол, парацетамол, сердечные и еще целая куча нужного и важного в
медицинском деле.
-Ну, ты мать, даешь,-охнула я, -экстрасенс.
-Ты знаешь, я даже не помню, что покупала,-Галина была
потрясена,-я просто идиотически почувствовала, что мне надо купить «на запас».
Я улыбнулась. Знаки. Мир, хранит добрых людей и ведет их
знаками, помогая их душе найти свет. –Значит, так было нужно, -успокоила я
Галину, или тебе или ей,-кивнула я на девчонку.
-Вер Паловна,-спросила я у хлопотавшей возле больной
женщины,-справишься.
Она, молча, кивнула.
Мы тихо вышли. Освободившись и хлопоча на кухне, заваривая
собранные мною в поле за домом травы, Вера Павловна рассказала, как нашла
девчонок в заброшенном сарае, как они боялись её, как лечила, спасая.
Ванесса и Агнесса –россиянки. Сёстры-близнецы. Русские.
Приехали на войну из Екатеринбурга, то бишь Свердловска. Они занимались в
военно-патриотическом клубе, лучницы, спортсменки, мастера-спорта, а здесь,
диверсанты.
-Наших убивали,-горько спросила я и осеклась. Вера Павловна
–то из своих, за Украину, но мало ли, кто уже сейчас для неё «наши».
Предпочтения здесь, как и политические взгляды, вещь не вечная. Могли и
поменяться.
-Если бы наших, я б их сама нахрен поубивала, -добавила Вера
Павловна матерное словцо,- я ж вам говорю, диверсанты, девчата. Они, правда,
приехали, чтобы бороться против фашистов за православие, за веру, но, слава
Богу, видать Господь девочек от беды отвел, доехали только до наших мест и
увидели других борцов за православие, русских казаков. Они и обалдели. Говорят,
такого надругательства над Россией, памятью царя Николая, а девочки из
«николаевок», последователей и приверженцев русского царя и православной верой
они не видели. Пьянь, маты на блокпосту. Бабки им икон натащили, так они
матерятся перед ликами, ссут, извините. Икона упала, наступили, переступили. Но
казаки, вроде, как были свои, русские. И девчата пошли искать врагов. Они дошли
до украинских блокпостов, и даже прошли на территорию наших войск,-рассказывала
Вера Павловна,-вы не поверите, это тени.Девочки-кошки. Девочки-приведения. Так
вот они были в шоке, от напавших на нас фашистов, как им рассказывали. Детские
рисунки, книги, сборники стихов, вышивка, рушники, улыбки. Девчата
рассказывали, что видели, как солдаты детвору катают на танке, конфеты им из
запасов отдают, играют, песни поют. Животные на блокпостах, брошенные.
Подбирают, кормят из пайков. И тогда они решили, что Господь дал им знак
увидеть свет и тьму, они решили, раз приехали на войну, то надо очищать территорию
от пьяни, а страну от генетического мусора. Вот по ночам на блокпостах и резали
казаков. Может, слышали легенды о «черных вдовах», «женщинах-партизанах». Это
от страха рассказы. Вон они, партизанки.
На одном из блокпостов ночью Агнесса наступила на гвоздь,
торчащий из обломка ящика, в дровах. Вот, в принципе и всё. Вылечу, домой
отправлю. Всё, отвоевались,-вздохнула Вера Павловна,-хотя скучать буду, но они
меня в гости зовут, войну переждать,может поехать, а? Попартизанить,-смеётся
она…
…Судьба иногда ставит перед нами сложные задачи, заставляет
по-иному смотреть на жизнь. Я иногда боюсь своих мыслей. Я думаю об абсурде
войны, о том, что мы, как куклы, которых дергают за ниточки Карабасы Барабасы,
заставляя играть удобную для них пьесу. Кто-то решил, что на Донбассе должна
идти война, кто? Кто внушил русским, что нам нужна их защита? Кто внушил всем
украинцам что они должны убивать друг друга? Но ведь внушаются, ведь слушают
эти идеи, ведь верят в них. Так может, нужна война, как очищение? Чтобы остались
те, кто думает своей головой. Мне страшно от этих мыслей.
Я хватаюсь взглядом за икону, укрепленную на торпеде машины.
Господи, ты знаешь ответ. Ты знаешь, куда мне идти. Я уже не знаю ответов, а
вопросы не вмещаются в моей голове. Но кто-то, же вывел на свет Ванессу и
Агнессу, кто-то привел нас сюда, кто-то толкнул Галину к аптечному окошку. Мир?
Небо? Судьба? Вера? Любовь!
Мы переживали за близкого человека, за Веру Павловну, потому
что любили её. Беспокоясь за нее, мы выпустили свет любви из своего сердца и он
полетел. Вспыхнул огоньком в черноте обезумившего мира, кто-то увидел этот свет
и подтолкнул к другому свету. Вот так, огонёк за огоньком и летим, спасая друг
друга.
Я не знаю, как оправдать войну и убийство. Я не знаю, как
можно любить свой народ и свою землю, называя это патриотизмом, и ненавидеть
соседний, убивая его за такую же любовь к своей земле.
Я благодарю небо лишь за одно, за то, что я ещё встречаю в
мире человечность.
Иванна.
По сетке сопротивления зоны, квадрат К., была сброшена информация
о сбитом террористами самолёте, летчики которого успели катапультироваться.
Один из них был ранен. Координаторы передали лишь точки приблизительного
нахождения. Все, кто мог, кинулись на поиски, спешили, так как знали, ищут
ведь, не только свои…
…Я не знаю её, никогда не видела, но хочу. Хочу обнять.
Молча стоять, прижавшись, друг к другу. Мы обещали это сделать. Как всегда, в
шесть часов вечера, после войны. Но не в Киеве, а в родном городе, обозначенном
на карте зоны АТО, как квадрат К.
Она написала в сетке коротко: «Я, кажется, поняла, где это.
Я иду. Отпишусь» и исчезла из эфира.
Страшно через десятки километров вглядываться в пустой
квадрат сообщений, подбегая к компу каждые две минуты. Вечность! Она молчала
вечность. Неизвестная мне по внешнему виду, голосу и возрасту девушка\женщина
из квадрата К.
Копм мигну:
-Мы дома. Все вместе. Всё нормально. Что делать?
Вдох –выдох. Жива! Вернее, понимаю больше чем есть в слове
«мы». Живы! Дальше четкие и жесткие инструкции.
Ближе к утру комп мигнул опять:
-Я дома. Задание выполнила.Спать!
Да, спать. С мая месяца мы спим днем. Ночью нам не
принадлежит. Мы даже не знаем,кто «мы». Мы не знаем, друг друга, мы никогда не
видели друг друга. Мы просто так решили. В день, когда началась война.
Комп мигнул на следующий день, как положено, ровно в 22-00.
Иванна, в сети:
-Привет! Как ты, родная?!
-Нормально. Малой спит. Муж побурчал, поцеловал и ушел на
смену.
Она рассказала, как в переговорах поняла, где может быть
человек, за жизнь которого молилась Украина, и, уверены, его родные. Она просто
собрала малыша. Её сыну всего полтора года, взяла одежду мужа, аптечку, бутылку
водки, сигареты, фонарик и пошла. Через блокпосты, через ночь, через летящие по
городу машины, с вооруженными людьми. Она нашла его. В заброшенных гаражах на
краю города. Тихо сказала пароль. Тихо получила ответ. Она продумала всё до
мелочей, обычная женщина -домохозяйка, не националистка, не фашистка, просто
женщина, которая ждет мужа с работы, и прислушивается к гудку на шахте. Она
боится, что он загудит. В этих местах шахты метановые. Если гудит сирена,
значит, муж может не вернуться с работы, значит, взорвался метан.
Она очень хотела, чтобы для той, другой,
женщины-домохозяйки, муж которой улетел выполнять свою боевую задачу, не
прозвучал гудок. Она просто хотела, чтобы все были живы. Для неё очень важно,
чтобы её сын рос с папой, и чужой сын рос с папой. И чтобы не было войны и
сирен. Ни военных, ни шахтных.
Поэтому она взяла робу мужа и переодела в неё спасаемого
летчика. Натерла его угольной пылью, подкрасила глаза и ногти черным
карандашом, ведь её муж шахтер, а эти черные метки никогда не смываются, облила
его водкой для запаха. И они пошли.
Увидев идущих на встречу людей, она начинала громко бухтеть
и ругать "мужа»:
-Господи, ну почему у людей мужья не пьют, а? Ну зачем же ты
набрался так, скотина? Сил моих нет, иди уже, иди.
И они шли к дому, свету и спасению. Он, держась рукой за
незнакомую девушку, которой был вынужден доверить свою жизнь и она,…толкая
впереди себя коляску со спящим сыном. Через ночь, блокпосты, летящие по городу
машины, с вооруженными людьми…
…Утром кто-то из военных толкал по телевидению бравурную
речь об успешно проведенной им спецоперации по спасению. Ивана не слышала этой
передачи, ей некогда смотреть телевизор. Телевизор-это после войны.
…Женщины на войне не плачут, просто принимают решения,
просто живут, работают, воспитывают детей, пекут хлеб, придумывают рецепты «из
ничего», знают на память карты местности и умеют пользоваться координатами,
умеют различать звуки крупнокалиберного миномёта и автомата, гаубицы и танка,
знают, что такое ПЗРК, БРДМ, БМП и никогда «Искандер» не спутают с ГРАДОМ.
Хотя нет, вру, плачут. Мы плачем только тогда, когда слышим,
как кто-то сидящий в теплом, уютном кресле за тысячу километров от войны,
возможно, кушая что-то приготовленное по- рецепту, рассуждает о сепаратизме и
патриотизме, обнуляет всех жителей Донбасса до безликой массы и знает все
тонкости войны...
Дорогие мои! Благодаря вашим молитвам и вашей помощи мы с младшим жизнелюбием находимся в Киевской области. Пока , к сожалению, не всей семьей, но мы над этим работаем. Спасибо всем огромное за помощь, жилье, продукты, деньги, вещи,билеты, пожелания, поцелуи и обнимашки.Я рада со всеми встретится и расцеловать. Сейчас изучаю график движения транспорта из села в город.У меня еще не все отлажено в информационном пространстве, слабый интернет и не всегда хорошая скорость, но , думаю, это скоро решится. ПЕН-клуб (благотворительный фонд) Людмилы Улицкой и издательство "Дух и литера" порадовало меня и, думаю всех, книгой "Все будет Украина".Тираж не большой, но и это так важно и так (признаюсь, честно, ревела). Вот вы думаете, почему в Киеве так сыро, это я, хлюпаю носиком, цельными днями. У меня такое чувство, что я даже не хожу, что вы меня, как ангелы носите по земле, помогая и защищая. Так много хочется рассказать. МНОГО! Столько новостей. СПАСИБО ОГРОМНОЕ ЗА ВСЕ, ЧТО ВЫ ДЛЯ МЕНЯ СДЕЛАЛИ, ЗА ВЕРУ В ЖИЗНЬ!
Физрук английского языка
Если вы будете в наших краях, не удивляйтесь, услышав такое
разъяснение родства, как «кум кумы, кума по куму». Шахтерские города у нас
небольшие, плавно переходящие в околошахтные посёлки, а потом и в сёла. Так что
практически все жители, хоть дальняя и не кровная, а родня или как у нас
говорят «покумкы».
Если что-то, где–то случится, естественно узнают все, а
рассказы о происшествии начинаются с разъяснения семейственности.
Так вот, у кумы моей кумы, через куму началась полоса тотального
везения. И это в смутные времена атаманщины, лэнэривщины и прочего
политическо-бандитского авангардизма, от которого мы все пострадали, кто
морально, кто финансово, а кто и физически.
Ну, вот бывает и так, кому, как говорят война, а кому и мать
родна. Нет, она не в ополчении, не в солдатках и даже не в генеральшах, так,
обычная среднестатистическая жительница оккупированной территории, с рядовой
рабоче-колхозной позицией «какого ж вам, кляпа нормально не жилося, що вы в
грець показылысь». А вот, всё равно повезло. Ещё и как. И не только ей.
Местность что ли у нас такая, везучая?!
Начну с того, что Соня, чтобы присматривать за своей
первоклашкой, устроилась три года назад в школу техничкой. Образование у неё
маляр-штукатур, да и рисует она здорово, так что в школу её взяли с большим
удовольствием.
Ещё бы, работник на все руки мастер, и полы помыть, и
покрасить, и поштукатурить, и оформление школы произвести, и директору дома
ремонт сделать бесплатно. Сонька, так сказать, золотые ручки, в трудовом смысле
этого образа.
И всё было у неё спокойно и слажено, да, как впрочем, и у
всех в нашей довоенной жизни. Семья, муж-шахтер, дочка теперь уже третьеклашка,
работа в тепле и уюте, отпуск в отведенное, летнее время и никаких глобальных
перемен в перспективе, как вдруг у нас случился ЛНР.
До этого тоже всякое бывало. Грипп там, ветрянка, ОРЗ, ОРВИ,
но чтобы так горожан поплющило, такое в нашем районе впервые.
Что делать с этим ЛэНэРом никто не знал, но все хотели всего
и, конечно, много, а дали не всем, а только тем, у кого был автомат и блокпост.
Те, кому блокпост не достался и те, кому претили идеи
революционного люмпетората, растерянно смотрели на осколки своей некогда
размеренной жизни, хрустнувшей фарфоровым блюдцем под лэнэровским сапогом.
Соня, как и все была в отчаянии. Жизнь рушилась. И хотя
война, стрельбы, подвалы, вроде бы ушли из нашего района, но вместе с новой
властью в город пришли голод, безработица и беззарплатность.
Вирус лэнэризма был беспощаден. Ещё недавно дружный
педагогический коллектив был разделён на два кососмотрящих и враждующих лагеря.
Доносы, смех в спину, наивные, но больно режущие слух вопросы ребёнка и
внутренний стон «что делать» превращали её жизнь в ад. А тут ещё и новые
запросы директора, возомнившего себя великим реформатором, то ему орла
двухголового над креслом, то триколорную Библию Новороссии. В общем, решила
Софья уволиться. Всё равно, зарплаты нет, а с коллегами не то, что чай теперь
страшно пить, пол мыть рядом не хотелось.
Директор в самом начале трудовой миграции, кривил улыбку в
новоросском оскале и, подписывая заявления на увольнение, прямолинейно желал
«валить в свою укропию», а когда от коллектива остались жалкие воспоминания,
решил не разбрасываться кадром и, чтобы удержать Соню предложил ей место
библиотекаря и полставки лаборанта в кабинете физики.
Зарплату, конечно, не платили, но в перспективе…Именно с
позиции перспективы и остались на работе Соня и еще 6 техничек, между которыми
и были распределены обязанности лаборантов, психолога, библиотекаря, медсестры
и повара.
Фактически Соня была высокооплачиваемым сотрудником,
работающим на 3-х окладах, а теоретически, жили они на зарплату мужа.
И, тем не менее, друзья завидовали, повезло. Нет, ну реально
повезло же. Три зарплаты, на одной работе, без отрыва и напряга. Соня,
виртуально подсчитывала семейный доход и планировала покупку новых сапог себе и
дочери. Нет, не сейчас, а «в перспективе».
Получив обещанное русским миром жалование в 285 грн. за
восемь месяцев, заявление на расчет подали учителя истории, литературы,
английского, биологии, физики и химии. И тут Соне, да и другим оставшимся
трудоголикам пошла карта.
В торжественной обстановке директор школы вручил ей ключи от
кабинета физики, химии и вписал в трудовую книжку новые должности «учитель
физики, химии, биологии» к имеющимся «технический работник», «лаборант кабинета
химии», «лаборант кабинета физики», «лаборант кабинета биологии» и
«библиотекарь». Получив повышение, Соня стала Софьей Михайловной.
Так её теперь называют ученики. Она аккуратно входит в класс
и закрывает за собою дверь. В коридоре моет полы учитель истории и русской
литературы Зинаида Андреевна- технический работник и психолог, которая,
совмещая уборку с проведением урока, зычным голосом рассказывает 5, 6 и 7
классам о победе советской армии над коварным фашизмом, коллективизации и о
том, как она со своим первым мужем-кобелём приехала в 64 году работать на
Донбасс.
С улицы доносится не менее зычное «ты дывы, а це як
называется», «а ну ширше шаг, выще голову», «так, повторюемо ван фри грин, ту
фрин грин, сры фри грин, от дурнуватый язык, га». Это ведет урок физрук
английского языка Афанасий Сидорович Лелека. До полосы везения, он был
сторожем-истопником, но у нас в Лэнэрэ всем обещали улучшение в жизни. Ну, хоть
на этот раз не обманули. Вот, реально вам говорю, поперло ведь народу, прямо
фарт. Ведь мало кто может похвастаться таким карьерным ростом.
А дети, между прочим, Софью Михайловну, как учителя полюбили
и хвалят. Она вежлива, заботлива и внимательна, всё долго и тщательно
рассказывает, объясняет и, причём на двух языках, на русском и украинском. Ведь
до этого классы-то были украиноязычные, тяжеловато детям перестраиваться под
русским мир.
Да, и главное, Софье Михайловне директор ещё и премию
выписал, правда, тоже на перспективу, но ведь выписал. Так, что знайте, у нас
если везёт, то всегда по- крупному.
Уж больно директору двуглавая птица не опознанной породы,
нарисованная Софьей у него над головой в кабинете, понравилась.
Правда входящие к директору школы почему-то немеют и
пугаются, принимая двуглавое торжество русизма то ли за рога, сброшенные оленем
в тестостероновом мракобесии, то ли лермонтовского демона, принимающего в
объятья свою жертву.
Хотя, на мой взгляд, символично и даже очень вписывается в
имиджеватость педагога-новоросса.
Критикуют посетители только сильно косящий глаз левой
головы, а зря. Мне по секрету Софья Михайловна сказала, что взгляд гибридного
существа, точно указывает на замаскированную в кабинете руководителя
алкогольную заначку.
Об этом, тссссс! Может быть, именно в этом секрет удачи
технического персонала нашей школы?!
Здравствуй! Я не знаю, как к тебе обратиться. Ты мне не сестра, у нас нет общей родни, не подруга. Мы никогда с тобой не виделись, но я знаю тебя, и то, что ты есть. Я увидела тебя в глазах твоего сына. Нет, нет, не пугайся, с ним все нормально. Он сидел в большой военной машине, у нас много таких ездит теперь, серьезный, сосредоточенный, на обочине дороги, ведущей от России на Мариуполь. Правда весь в пыли, чуть замученный дорогой и солнцем, и поэтому грустный, сидел, опираясь на автомат, словно ища в нем поддержку. В этой машине были все такие, мальчишки. Одинаковые, с оттопыренными ушами, в светло-зеленой форме, с пушком над верхней губой, с уставшими, безразличными, скучающими глазами. Они спросили у меня, где набрать воды. Я показала: - З дороги звернете та через дві вулиці, повернете ліворуч, та за рогом буде подвір'я підприємства, у них там скважина, то ж наберете. А звідкіля ви, хлопчики? И я утонула в его глазах. Они в один момент стали такие большие, глубокие, сначала, как бы втянули меня в себя, а потом с испугом выплеснули обратно, они потемнели то ли тревогой, то ли страхом. Но потемнели так, что я ничего не видела кроме этих глаз: -Это Украина?!- выдохнул, даже не сказал он. Он уже знал ответ на свой вопрос, но задавал его, моля или надеясь на отрицательный ответ. -Так, Україна,- подтвердила я. Он молчал. Лишь чуть вздрогнули губы. Лишь глаза сверкнули отчаянием и болью. А вот душа не подчиняется военным приказам. Она крикнула. Даже не крикнула, выдохнула, прошептала, простонала. Это, как ветер в степи, вот так же стоишь в жару, вроде бы и травинка не колыхнется, и вдруг, ни откуда, раз, обдаст зноем, жаром, аж до кости. -Мама! И я увидела тебя. В его глазах. Ты что-то готовила возле стола, но в тот момент, когда он выдохнул «мама!», ты вздрогнула и обернулась. А по другому и не могло быть. Тебя окликнула часть твоего сердца. Твое сердце, сбилось с ритма, отозвавшись на этот клич. «Мама!»- мы кричим, рождая на свет часть своей души, сообщая миру об исполнении своего предназначения. Плачем, когда эта частичка, сверкая глазами, и морща носик, говорит свое первое в жизни слово «Мама!», протягивая к нам ручонки. «Мама»!- мы кричим это когда больно, страшно, и темнота, цепляясь за жизнь, теряя себя, теряя любимых. «Мама»!- кричат наши дети в страхе, безпомощности, отчаянии , беде, любви, радости, победах. Слово начала и слово конца жизни-Мама! Я смогла увидеть тебя, услышать безмолвный зов твоего мальчишки, лишь по одной причине. Я тоже мама. Я живу в Украине, у меня дочки, но это не меняет сути, я-мама. Мама, она и в Эфиопии, мама. Твой мальчик приехал к нам, на войну. Верее, он приехал в войну. Я не знаю, убивать или умереть самому. На войне это одно и тоже. Вряд ли напитав мою землю кровью выживет его душа. Ты не веришь в душу, в Бога, в любовь?!-это твое право. А что приведет твоего сына домой?-приказ командира, получившего за эту войну деньги или подчинившегося другому приказу, вряд ли. Домой ведет любовь и вера. Скажи, я так и не поняла, вглядываясь в черты лица твоего мальчишки, за что, почему он приехал убивать нас на нашей земле? Почему он пришел обнимая автомат, а не девушку? Почему он идет по моим степям оставляя вдов, с опущенными уголками рта и потухшими глазами? Я обидела тебя?! Я разрушила твой дом? Я разбила твое сердце, уведя у тебя любимого?-нет! Мы никогда не виделись с тобой. Тогда зачем эта война? Знаешь, здесь степи долго звонят ночью, после боя. Живые звонят мертвым. Тоже чьи –то матери, понимаешь. Тоже звонят сыновьям. Так страшно. У нас в Украине, есть такая птица бугай, выпь по-русски. Говорят, когда она поет свою песню, она оплакивает неупокоенные, не отпетые души, которые неприкаянные бродят по степям, ища и не находя покой. Здесь женщины, как плакальщицы мира, как скорбная выпь, плачут, за лежащими в ковылях и полыни, скинутыми в шурфы шахт, зарытыми в траншеях. Закрываем глаза, заказываем молебень за их неупокоенные души. Мы не знаем, чьи это дети, мужья. Их приняла наша земля, остальное уже не важно. Знаешь, как страшно стоять у обочины и смотреть, как сюда, к нам, едут вот такие одинаково стриженные мальчишки, они едут со стороны вашей границы, чуть окают, токают в разговоре, пугаются, когда узнают, что они в Украине. Жалкие, как воробышки. Это солдаты срочники. Они еще боятся убивать. Те, у кого взгляд коршуна, высматривающего жертву-это контрактники. Им уже нравится демонстрировать свою силу и они вкусили кровь. Это видно по дрожащему кончику носа, вынюхивающему добычу, и нервному взгляду, ищущему смерть. А еще страшнее, стоять вот так же у дороги, и видеть, как эти же машины, возвращаются назад к границе. Из их чрева, перебивая запах пыли, брезента и солярки, доносится сладкий, обволакивающий, но отталкивающий запах разлагающейся плоти. Из них кричат, те, кого везут в этих машинах. Как же они кричат. Как стонут, выхрипывая из груди остатки жизни, пропитывая придорожную, угольную пыль черный соком тлена. Умершие едут вместе с умирающими, не оставляя последним надежды. У нас нет воды, нет дождей, мы степной засушливый район с разорванной трещинами безводия землей. Она здесь одинаково жадно впитывает и воду , и кровь. Поэтому коричнево-алую дорожку, струящуюся за машинами, с черном отливом, свернувшихся кровяных телец, с розововатым соком сукровицы уже через пару минут не будет видно ни на асфальте, ни на пыльной грунтовке. Земля принимает в себя и соки жизни, льющиеся редкими дождями, и соки смерти, питающие мои степи полноводной рекой. Ей все равно, что впитывать. Прах к праху. Ты знаешь, родники здесь редкое явление. Шахты изменили русла подземных рек и увели воду с этой сверкающей антрацитовой пылью территории. За те родники, что остались, мы очень боимся. Мы часто стали видеть в степи, возле шурфов заброшенных шахт, военные машины, и замазанными землей или кровью номерами. Наши бездонные шахты, стали могильниками для безымянных солдат. Почему-то их не везут назад через границу. Их оставляют здесь. Теперь мы боимся, что разлагающаяся плоть отравит последнюю воду. Война шагает по моей земле, очерняя и иссушая ее. И тут твой мальчишка, в этом аду. Зачем он здесь? Его ли это война? Мне говорят, что русские солдаты защищают, русских граждан, тут в Украине. От кого? Я говорю на двух языках, на русском и украинском, вернее на смешанном, тут все так говорят. У меня до гуманитарно-военной миссии, которую решил провести обезумевший государь соседней страны было все: лето, море, отпуск, работа, мечты, дом, продукты, у детей школа и безопасность. А сейчас, твой сын с автоматом, и разруха. Я не просила защиты, я вообще не просила вмешиваться в мою жизнь. Зачем он здесь? Подожди, ты плачешь? Я обидела тебя? Ты мечешься в растерянности?-ты не знала, что он тут, в украинских степях, в котле ненависти и скорби? Ты не хочешь, чтобы он в меня стрелял?! Родная моя, мы же бабы! Давай обнимемся! Поплачем! У нас есть общее, то, что дороже всего-дети. Да уехал он, живой, воды набрал в зеленую фляжку. Даже успел умыться. Правда угольная пыль смывается тяжело, но хоть отмыл слезы с глаз. Они предательски блестели и осталяли дорожки по пыльным щекам. И там, куда он поехал будут возле обочин стоять обычные сельские или городские бабы, матери. Дай Бог, чтобы дали воды, а не закрыли ему глаза. Родная моя! Не мы с тобой развязали войну. Но мы обе не хотим терять детей, правда?! Я не знаю, как остановить тех, кто идет по моей земле, обещая мне гуманную защиту смертью. Руки опускаются. Правда, не знаю! Может вместе?! Во имя детей? Твоих и моих?! И ради внуков, а? Приезжай! Не жди его или похоронку о нем. Не отдавай его войне. Приезжай! Я не хочу больше выть выпью. Я не хочу закрывать глаза, что больше не видят звезд в степи. Скорее всего мы ровесницы, или ты чуть моложе, или чуть стараше. Опять же, не в этом суть. Мы-мамы! Этот мир наш. Мы дали ему жизнь. Кто имеет право отбирать его у нас?-никто! Приезжай! Да, прямо вот так, в переднике, учительница, физик, строитель, врач, домохозяйка, МАМА. Мы должны биться за своих детей. Шурфы бездонны, степи бескрайни, горе бесполо, война всех в правах равняет, только скорбь множит. Наши дети, не для войны! Понимаешь ли ты это? У нас с тобой одинаковые слезы, горькие, как полынь в моей степи и соленые, как пот твоего мальчишки, едущего в чужую войну. Приезжай! На границу, в мои украинские города, закрой собой сына и моих детей, как горлица закрывает крыльями гнездо во время дождя. Чужих детей не бывает, помнишь? Дети не для войны. Не говори мне о долге, чести. Долг-защищать Родину, а не разрушать чужую. Это позор. Просто ничего не говори, приезжай! Не хочешь?! Ну, да ладно, мы все бабы, разные. Кто отмахнется от чужого горя, а кто и в горящую избу ради чужих детей.
Просто знай, если что, я, говорящая на русском языке украинка, мать украинских детей, напою твоего, говорящего на русском языке сына и даже, если придется, я оплачу его и закрою ему глаза. Чужих детей не бывает...
Если бы не смерть, не кровь, не страх, не разрушение, то война была нужна Донбассу. Только сейчас здесь началось очищение. Мы увидели, кто, чего стоит, с кем мы живем рядом. Разочаровались в друзьях, но приобрели новых, надежных. Ведь, если те, кто ради политики или чужой страны предает тебя, можешь ли ты доверять ему сердце, нет! А, если кто-то чужой и незнакомый, бросается тебе на помощь, такому же чужому и незнакомому, разве это не родство душ? В моем городе стало меньше людей, но большая часть из них стали роднее и светлее. Смотрите. Столько предательства вокруг. Нас предают генералы, политики, депутаты, министры, нашу страну грабят и раздевают. А сколько разочарования от лжи?! Но все это заполняется светом, который несут волонтеры, добровольцы, сколько стало вокруг тех, кто готов отдать последнее, и пусть это даже не деньги, а капелька любви, надежды, тепла. Даже, если страшно самому, люди стараются согреть и успокоить тех, кому страшнее. Мне кажется, перелом в войне начался тогда, когда о Донбассе заговорили с любовью, почувствовали нас, живущих здесь. Даже, когда заговорили с любовью о России, Когда украинцы перестали видеть врага друг в друге. Когда поняли, что дело-то не в языке, веночке, а в другом, в чувстве единства друг друга и Родины. Мы все нашли себя друг в друге и Украину в себе. Тьма рухнула, раскололась на части, по ней бегут лучики света, дробя остатки ее сил. Побежали из Донбасса реконструкторы, Болотовы, кадыровцы. На силу зла, стеной встали силы добра. Был момент, когда ненавистью к Донбассу дышал каждый третий пост, статья в Интернете. Как бубен шамана гудела ненависть раздуваемая ненавидящим самого себя русским народом: убить, убить, убить. И в противовес всему, вставали лучики, которые писали: Донбасса наш, пусть говорит на русском, но наш, родной, не дадим, не оторвем от сердца. Даже когда священники предавали нас и веру, брались за оружие, отказывались молиться за Украину и мир, ее победу, ребят, которые бьются за это победу, мы очищали черноту их греха своей любовью и верой, усиленной в тысячу раз. Мы сами, своими словами молились за мир, и за наших солдат, за наших врагов и за наших, предавших нас друзей, мы помогали незнакомым нам людям и стране, мы боролись за свою свободу за всех фронтах: с агрессором, бандитами, террористами и чиновниками. Посмотрите, когда уже нечего было говорить, опускались руки, накатывало отчаянье, начинали говорить наши души: молитвами, делами, словами, светом. Простые, обычные, незнакомые люди со всего мира объединялись, чтобы светить и делать добро. Каждый из нас, выпустил из своей души свет, чтобы создать баланс сил. Даже слезы были светом. Это плакала любовь, нежностью, очищая от случайно прилипшей грязи.
Говорят, когда беда, в церквах мироточат иконы. Я вижу, как мироточат души: это мы, поддерживаем друг друга, это волонтеры везут сквозь пули помощь солдатам, это солдаты вгрызаются в землю, отбирая у тьмы наши города, это руки и души, сплетающиеся тут в соцсетях, и дающие друг другу силы. Это ваше миро, текущее из душ. И оно жжет тех, кто пришел к нам с войной и залечивает раны на нашей земле. Это миро, струящееся из ваших душ, склеит нашу страну воедино.
Я всегда думала, что на войне, самое страшное, это взрывы, выстрелы, бой. Оказалось-нет. Самое страшное на войне, это-война. У нее много граней, острых, как края сколотого гранита, они режут, быстро, не всегда заметно, но всегда очень глубоко и больно. У нее много острых когтей, которыми она рвет свои жертвы. Война-она разная, но она всегда оставляет шрамы на душе, на сердце, на судьбе, на городах, земле, людях, стране. Война-это не всегда оружие или пули. Война не всегда-поле боя. Если она начинает вить свое гнездо в твоей стране, она делает это вдумчиво, заранее подготавливая себе место, желательно где-то в богатом, безопасном и тихом районе, а так же армию обсуживающего персонала, который будет питать ее птенцов. Набирает солдат смерти, армию предательства, стукачей связи, раздает пакеты безразличия и медали жестокости, ставит растяжки из волокиты и наживы. Это-война в тылу, и предательство, и безразличие , глупость и даже паника-это тоже война. И, вот, ненависть, и коррупция, и халатность, и измена-это тоже грани войны. И они тоже режут по живому. На войне быстро устаешь бояться. Хотя боишься, но, как-то через усталость. Слишком много приходится бояться: взрывов, воя летящих снарядов, смерти, ран, потерь. Боишься за родных, за детей, за солдат, что пробиваются к твоему городу, боишься, что предатели и убийцы уйдут от ответственности, боишься малознакомых людей, а знакомых, которые уже показали свое лицо, боишься еще больше. На войне даже зарево ночью-страх. Понимаешь, это не закат, это греется война на костре из дома твоих соседей. Страха так много, что ты устаешь его нести, ты просто идешь устало, сквозь войну, сгорбив плечи и постарев, и, иногда даже не понимаешь, почему льются слезы, ведь тихо и не стреляют, а ты плачешь. Это- плачет душа, прощаясь с кем-то, кого ты не знаешь. Война-это безногий сосед, вернувшийся с фронта, и оставшийся никому не нужным, но бережно хранящий в шкафу, камуфляж, перетянутый разноцветными лентами чужих идей, иллюзий, штампов. Война-это друг, которого ты знаешь только по интернету и никогда не видела раньше, но молишься за него, потому, что с ним нет связи. Война-это слезы, не от потерь, а от надежд и любви, которую тебе дарят незнакомые тебе люди, молясь о тебе и твоем городе. Война-это когда тебе важно молча, дотронутся до экрана компьютера, так как из связи с миром остался только ускользающий интернет, и тебе страшно, что оборвется и эта нить, а дотрагиваясь до экрана, почувствовать тысячи горячих рук, пальцев, глаз, душ, сердец держащих тебя. Война-это закусив даже не губы, а душу, пройти через смеющихся и пьющих пиво солдат, приехавших защищать, а вернее, зачищать твою землю, они не обидят тебя, нет, они даже тебя не заметят, но тебе кажется, что на твои плечи упала пыль смерти, принесенная ими с полей. Война-это, когда тебе не важно есть ли у тебя маникюр, помыта ли голова, в чем ты одет, есть ли у тебя работа, у тебя другие приоритеты- вода, свет, связь, тепло, глубокий и крепкий подвал. Война-это когда человек, которого ты считал самодостаточным и хладнокровным эгоистом, оказываться родным, заботливым и близким, который бросает все, чтобы спрятать тебя, потому, что близкий человек, с которым ты делил кусок хлеба, сдал тебя новой власти. Война-это когда молодая мама с полуторагодовалым малышом не выезжает из зоны войны, только потому, что она единственный связной, в этом районе. Война-это когда твой друг, говорит тебе «я иду воевать за нашу свободу», но видишь ты его в лагере, который воюет за твое рабство. Война-это смотреть на горизонт, знать, что там, в степи на КПП, на границе, вгрызлись в сухую землю те, кто пришел тебя спасти, ты протягиваешь руку, как бы глядя и притрагиваясь к ним, но натыкаешься взглядом на зарево пожарища, там, где могли быть незнакомые тебе , но близкие люди, которых ты никогда не увидишь. Когда начинается война, то она бьет везде, ведет свои бои в районе души, сердца, твоего дома, земли. Даже ромашковое поле-это война. И поле пшеницы -это тоже война. И степь… Самое страшное на войне это степь и тишина. Когда заканчивается бой, из степи еще долго звучат жуткие крики смертельно раненных, которые то и дело обрывает одиночный выстрел или автоматная очередь. Ты не знаешь, кто кричит, свои или чужой. Для тебя -это люди, которые кричат, прощаясь с уходящей жизнью, оставляя за собой на память, эхо выстрела обрывающего крик, он бьет тебя по коленям, хотя ты далеко, но ты все равно падаешь на землю, и закрываешь уши , даваясь своим собственным криком,- тебе нельзя пугать детей. А когда заканчивается бой, к тебе не приходит долгожданная тишина: степи звонят. Под огромной, восходящей луной, под баюкающий стрекот сверчков, в оседающей дымке пыли и дыма, мерцая по степи, как звезды, звонят телефоны. Это живые пытаются дозвониться мертвым. Войны всегда много. Безумно много. И…страшнее войны только война. Помните об этом.
https://
https://
