Зависнешь карандашом/ручкой/пером над листом бумаги или пальцами рук над клавиатурой, словом, так и не вырвавшемся откуда-то из самых потаенных уголков души, и… сказать нечего. Спряталось все: мысль/слово/эмоции за будничной чередой/работой/общением на работе/пивом по дороге с работы/компьютерной игрой/футбольным online менеджером и даже собственного сердцебиения не ощущаешь. А жив ли ты/есть ли ты/кто есть ты/что есть ты/как ты? Привет, ты как? Ау, ты где? Есть кто дома? А в ответ ни звука/эха/вибрации/присутствия…
   Зависнешь карандашом/ручкой/пером над листом бумаги или пальцами рук над клавиатурой, под звуки такого любимого(ой) Сплина/Яна Тирсена/Melody Gardot/Веры Полозковой/тихого дуновения ночной тиши и… сказать невозможно. Выпячивается все: мысль/слово/эмоции, причем все вместе одновременно-ежесекундно топчась друг у друга по головам, пытаясь поделиться красками/радостью/впечатлениями/мироощущением, разбрызгивая радуги чувств в бесконечное я, звенящее раскатистым эхом. И нет тебе больше ни будничного катехизиса/работы/пива/футбола, а биение собственного сердца различаешь даже в содрогании листа на дереве/звуке двигателя проезжающего мимо автомобиля/голосе и шаге идущего невдалеке прохожего/проплывающего над головой облаке/тишине ночного города. Привет, я рад за тебя :)

Помните детский стишок о весёлых чижах?
Скорее всего большинство назовет автором  С. Маршака , но стихотворение написано в соавторстве с Даниилом Хармсом. Предлагаю для контраста посмотреть, о чем ещё пишут писатели, кроме произведений для детей. Всё тот ж Хармс:
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забудет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером. Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Андрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было ни к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности, говорят, что я пил кровь, но это неверно: я подлизывал кровяные лужи и пятна - это естественная потребность человека уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А также я не насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девушкой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не приходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на этом свете, в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно, что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм - обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хорошо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Испражняться - потребность естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.