Приходит смирение, наступает сонливость а неувереность слабеет, я была неуверена, но я снова в безопасности, уж не у сумрачного Городского парка, стенами домов обфлаженная, больше не кружу в темноте, но с каждым шагом немного приближаюсь домой, уже на уровне Унгаргассе, уже голова в моём Унгаргасснелянде- спасена, да и шея из воды показалась. Уже у первых глоток слов и предложений, уже при основах, при началах.

День настанет, когда у людей будут глаза червоного золота и кипучие голоса, когда руки людям даны для любви будут, а поэзия рода их восстановится...

Уже у вычёркивания, у просмотра, у броска в корзину.

... а руки будут даны им для добра, и станут они загребать величайшие всевозможные блага своими невинными руками, ведь не вечные блага те, и людям вечно не бывать, не станут они ждать вечно...

Уже у просмотра, у выискивания.

Чую ключ в замке, Малина вопрошающе смотрит на меня в притолоке.
- Ты не мешаешь, садись ко мне, желаешь чаю, желаешь стакан молока, чего желаешь?
Малине угодно принести себе стакан молока из кухни, он отвешивает лёгкий ироничный поклон, нечто позволяет ему усмехнуться надо мной. Он должен ещё сказать мне нечто: "Если я кстати, nous irons mieux, la montagne est passe`e".*
- Пожалуйста ,без пруссацких выражений, уволь меня, ты и вправду всегла мне кстати, наконец, каждому может полегчать!

У Ивана справляюсь, вспоминал ли он уж хоть раз, и что думал прежде, и что теперь думает о любви. Иван курит, он просыпает пепел на пол, молча ищет свои туфли, нашёл обе, он оборачивается ко мне, ему трудно это, слова находить.
- О ней ли вспоминают? и на что мне вспоминать? западню мне готовишь, моя барышня?
- Да и нет.
- Ну если не готовишь...
- И ничего не чувствуешь, ни презрения, ни антипатии? а если и я ничего не ощущаю?- выжидающе расспрашиваю я и хочу руками ухватить шею Ивана ,ведь он недалеко, до него меньше метра, нет, коль я спрашиваю впервые.
- Нет же, какое презрение? ты желаешь каких-то осложнений? Я прихожу- и довольно. Боже, что за невозможные вопросы задаёшь ты!
Я торжествующе молвлю: "Именно это желала я узнать, есть ли невозможные вопросы. Большего я не жалала узнать".
Иван оделся, у него не осталось времени, он говорит: "Сколь смешной ты иногда бываешь".
-Нет, всё же не я, -отвечаю поспешно,- но другие, которые прежде одарили меня этими тупиковыми воспоминаниями, я-то так не думала, не презирала, не брезговала, а есть некто Иной во мне, он не позволяет себе отвечать на с трудом задаваемые ему вопросы.
- Он безымянный, Иной в тебе?
- Нет ,он- Иной, он неразделим со мною. Иной. Говорю, Иной, а ты уж верь мне.
- Моя барышня, мы же настолько женственны, уж это я сразу было определил, уж ты поверь мне.
- Уж нетерпелив ты, и не хватает тебе выжержки выслушать меня, дать мне высказаться!
- Сегодня я весьма нетерпелив, не всё моё сегодняшнее терпение для тебя!
- Ты должен лишь немного потерпеть- и мы всё моё с тобой растолкуем.
- Уж ты меня выводишь из терпения!
- Боюсь, и моё терпение на пределе, оно твоё истощает...
(Конец предложений терпения и нетерпеливости. Очень краткий раздел.)

День настанет, когда наши дома рухнут, авто обратятся в хлам, самолётами и ракетами мы вызволимся, запретим колёса и ядерную физику, свежий ветер снизойдёт с голубых верщин и окрылит нам грудь, мы станем двшать замертво, так будет продолжаться всю жизнь.

Пустыни одолеет вода, мы снова заселим их и увидим открытое нами: саванны и воды в их чистоте станут зазывать нас, алмазы останутся в каменных россыпях- они станут светить нам всем, чаща примет нас из ночного леса наших воспоминаний, мы предадимя думанию, сожелениям- таково будет избавление.

Многоуважаемый господин президент,
от имени Академии Вы поздравили меня с днём рождения. Позвольте доложить вам, сколь я напугана именно сегодня. Вовсе не сомневаюсь в Вашей тактичности, но я имела честь несколько лет назад во время церемонии открытия... имела честь с Вами познакомиться. Но вы вот разыгрываете тот день, возможно даже- определённый час ,и тот безвозвратный миг, интимнейшее достояние моей матушки, смущаете и меня, и неизбежно касаетесь дела моего отца. Разумеется, мне лично о том дне ничего особенного не было доложено, я лишь оказалась обязанной отмечать эту дату, я должна её чёркать на всяких листках, анкетах в каждом городе, в каждой стране, будь я только проездом там. Но я ведь давно никуда не выезжала...
 
_____Примечание переводчика:_____________
*- нам полегчало, гора позади(фр.);

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Мы хоть и с детьми говорим, но- и поверх их голов тоже, намёками, прыгучим немецким, и, если не обойтись- с примесью английских фраз, но о SOS нет речи, не перейдём на английскую азбуку Морзе, значит, с Иваном и его детьми мне уже хорошо. Но когда дети присутствуют в разговоре, я держу дистанцию и , вместе с тем, словоохотливее, чем с Иваном наедине, ведь теперь я воспринимаю его не просто как Ивана, но в качестве отца Белы и Андраша, только в самом начале я была неспособна обращаться к детям по именам, пока не завметила, как они сами так поступают, но Андраш, собираясь захныкать, иногда звал отца "папа`!", должно быть, словом из прежней их жизни. В последний миг Иван решил взять меня за компанию в Шёнбрунн, ведь Андраш вправду, я это сама заметила, спросил было его: "Она с нами не пойдёт? она должна пойти с нами!" Перед обезьянником они же вдвоём повисли на мне, Андраш царапал мне руку, я предусмотрительно прижимала его всё сильней к себе, я не знала, что детские тельца теплей и чувствительнее, чем тела взрослых, Бела ревниво всё плотнее жался ко мне, лишь в пику Андрашу, с напористостью, которой я вовсе не ожидала, будто им долго недоставало той, к которой они могли бы жаться и карабкаться на неё, Иван помог нам скормить зверям бананы и орехи, пока мы карабкались и смеялись, а Бела притом успевал бросать орехи. Я старательно объясняла всё о павиане и шимпанзе, я оказалась неподготовленной к лекции в зоопарке, мне надо было бы перечесть "Жизнь животных" Брема, насчёт змей я изрядно "поплавала", не знала ,ест ли вон тот уж белых мышей, что желал услышать Бела, или- жуков и листья, что предполагал Андраш, у которого уже разболелась голова, я крикнула: "Да отойди ты!"  Но Бела с Андрашем желали ещё увидеть ящериц, и саламандр, а там-то Иван не прислушивался- и я навыдумывала , чтоб избавиться от вопросов,  невероятных историй о нравах и повадках из жизни пресмыкающихся, я знала, из каких краёв они родом, как произошли, когда спят, как жрут, как соображают, сто или тысячу лет живут они. Если б Иван получше чувствовал себя, не болела его голова от недосыпания! ведь нам понадобилось заглянуть и к медведям, мы кормили тюденей, у болшого птичьего дома я придумала всё о коршунах, и об орлах, а для певчих птиц у нас уже не осталось времени. Я должна была сказать детям, что у "Хюбнера" все получат от Ивана по мороженому, но только если добежим туда поскорее, иначе не видать нам угощения, я сказала: "Иван очень рассердится на нас!" Ведь только так можно было охладить их. "Пожалуйста, Иван, не мог бы ты нам мороженого, я уверена, ты обещал его детям (поверх детских головок в сторону: "Рlease, do me the favour, I promised them some ice-cream), ты охотнее всего выпьешь двойной кофе со сливками". Иван заказал всё неуверенно, он должно быть, совершенно утомился, пока мы втроём толкались ногами под столом, всё теснились, Бела истерически хохотал: "Что у неё за туфли, её туфли дурацкие!". За это Бела получал от меня всё новые лёгкие пинки, а Иван потерял выдержку: "Бела, уймись, а не то сейчас же уедем домой!" Но нам пришлось ехать независимо от поведения детей, Иван затолкнул их на заднее сидение, я же на миг задержалась и купила два воздушных шара, Иван этого не заметил, у меня не оказалось мелочи, некая дама пособила мне, разменяла пятидесятишиллинговую банкноту, она с грустью нежно молвила мне: "Это, наверное, ваши? У вас ведь славные детки!"  Я растерянно ответила: "Спасибо, тысячекрат спасибо, это так мило с вашей стороны!" Я неуверенно села в салом и вручила каждому из милых деток по шнурку с шаром. Иван, лишь отъехав, сказал мне: "You are just crasy, it was not nessesary!" Я обернулась назад и бросила: "Ваша сегодняшняя болтовня! Вы совсем распустились!" Бела и Андраш согнулись от смеха: "Мы болтаем, буль-буль-буль, мы болтаем!" Когда ух стало невмоготу, Иван запел, Бела с Андрашем приутихли и подпели, фальшиво и в ноту, густо и жидко:

Debrecenbe ke`ne menni
pulyakakast ke`ne venni
vigya`zz kocsis lyukas a kas
kiugrik a pulykakas*

Поскольку песни я не знала, да и петь не умею, то вздохнула про себя :"e`ljen!"**

Иван оставил нас в девятом номере, ему понадобилось отнести в бюро копии некоторые документов, а я с детьми играю в карты, Андраш подсказывает мне, он мне всегда благоволит, в то время, как Бела насмешливо говорит: "Да ты не по правилам играешь, ты идиот, извини, итдиотка!" Мы играем в сказочный квартет***, но Бела пасует, ведь сказки кажутся ему слишком глупыми, он в сказаках ничего не соображает, эта игра для Андраша и меня. Мы разыгрываем звериный и цветочный, автомобильный и самолётный квартеты, мы выигрываем и проигрываем, я чаще всего проигрываю, отчасти непроизвольно, отчасти нарочно, на счастье Белы и догоняющего нас Андраша. В городском квартете Андраш сдаётся, он не знает названий городов, я подсказываю ему, мы мешаем карточки, говорю: "Гонконг", Андраш не понимает, Бела гневно швыряет карты на стол, как господин на знаменательной конференции, которому по горло то, что остальные присутствующие не на высоте, Андраш за сказочный квартет, он прохаживается пока я предлагаю: "Сыграем же в "чёрного Петера". В него они должно быть играли тысячу раз, но они снова пышут раздражением, Бела тасует, я раздаю, карты поделены, мы сосредоточены и разделены. В итоге я оказываюсь "чёрным Петером", а Иван входит, Бела и Андраш каткются со смеху и кричат надрывая животики: "Чёрный Петер, чёрный Петер!" Уж нам приходится раз сыграть с Иваном, и мы с Белой сдаём позиции, но Бела первым вытаскивает "чёрного Петера"- и прочь швыряет карты, он хрипло кричит: "Иван, она стерва!" Мы с Иваном обмениваемся взглядами поверх детских голов. Иван разражается нутряной угрозой- и Бела уж не желает говорить. Иван "в честь праздника" угощает нас старым коньяком, Бела даже простит позволения сервировать стол, он дважды бегает на кухню, отдельно приносит рюмки, а мы с Иваном сидим и молчим, всяк -скрестив ноги, дти осмотрительно играют за столом да в тихий цветочный квартет, а я ничего о себя не строю.  Но затем я замечаю, что взляд Ивана мечется между мною и детьми, оценивающе вопрошая, пожалуй, добрый.
И так мне вечно? надо ли мне это? и надо прождать всю жизнь?

________Примечания переводчика:__________________
* -детская песенка, ничего особенного;
** - Идём! (венг.);
***- разновидности лото.

На  Тухенлауб мы договорились зайти в итальянское кафе. Иван сказал так, что дети не заметили: "Алло! что с тобой?"  По пути я обращалась с Иваном так, будто недели не виделя его. Да и времени у нас оставалось мало, Иван ,не опрашивая нас, заказал чеыре смешанные порции, ведь Беле предстояла тренировка на удалённом стадионе, она была постоянной проблемой Ивановой матушки и очень часто -Ивана, да и для Белы, которому физкультура не нравилась. Иван критиковал наши школы и их учебные планы, особенно в отношении этих  идиотских  физкультурных занятий, которые проводятся непонятно где и всегда пополудни. Да неужто эти люди здесь полагают, будто у каждого пара авто и две домашние бонны?! Никогда предже не слышала я от Ивана что-нибудь о городских порядках, он ничего не сравнивал, ни о чём не рассказывал, он весь, казалось мне, был поглощён разъездами ближними и дальними, и ещё чем-то неизбежным. Лишь по поводу этих занятий сегодня он изрядно потратил свои нервы, он говорил "у вас"- и это мне, словно  в часовой школьной тренировке отразился весь мир, к котрому принадлежу я , столь неуютный, но тогда, пожалуй, я всё порядком напугавшись, нафантазировала лишку, не знаю, как обстоят дела со школьной физкультурой там у них в Венгрии. Иван расплатился, мы вышли с детьми на улицу к авто, Андраш кивнул мне, но Бела, точно он, спросил: "Она с нами не поедет? почему же она не может поехать с нами?" Затем они все втроём прокатили по Тухлаубен, исчезли за углом свернув к Хохен-рынку, их заслонил дипломатический автомобиль. Я всё гляжу и гляжу им вслед, который давно уже простыл, я медленно  пересекаю Петерпляц к "Грабену"  ,в противоположном направлении, я бы купила пуловер себе, особенно сегодня мне хочется купить себе нечто красивое, ведь они исчезли, Иван, естественно, не мог при детях сказать, позовёт ли меня.
Я слышу, как Бела говорит: "Нет, она должна поехать с нами!"

В "Грабене" купила я себе новое платье, домашнее платье, для послеполуденного времяпровождения, для пары особенных  домашних вечеров, знаю, для кого, оно понравилось мне, такое ниспадающее и долгое, оно так много объяснит домоседу, уже сегодня. Я бы не жалала ,чтоб во время примерки здесь присутствовал Иван, Малина- уж подавно, могу только, ведь Малины здесь нет, многократно обернуться перед зеркалом, многомильно, многосаженно, небесно высоко удалённая от мужчин. На протяжении часа могу пожить вне времени и пространства, с глубоким умиротворением, уйдя в легенду, где реальны лишь запах мыла, щекотка лосьона, хруст белья, макание кисточки в лодочку с пудрой, многомысленный росчерк контурного карандаша. Завершается композиция: дама готовит себя к домашнему платью.  В укромной сосредоточенности вот и решится, что есть дама, в этом присутствует нечто от начала Творения, с его неповторимым ореолом. Надо двадцатикратно расчечать волосы, ноги должны быть присыпаны тальком, а ногти отлакированы, волосы с ног и подмышек должны быть удалены, душ начат и закончен, в ванной клубится пудра, это должно смотреться в зеркале, это должно быть спрошено у него, что на стене, должно быть, наступило воскресенье*.

Однажды у всех  дам ,они станут носить золотые туфли и платья, глаза окажутся золотыми, и станут они чесать золотые свои волосы, те посекутся, нет! по ветру разовьются её золотые волосы, будто на вороном своём она Дунай пересекла и в Ретию ступила...

День настанет, когда глаза всех дам будут из червонного золота, волосы из червонцев золотых, а поэзия рода их снова возвысится...

Я подошла к зеркалу, я исчезла в зеркале, я заглянула в грядущее, я снова наедине и не в ладу с собою. Я мигаю, снова наяву, ресницами штрихуясь. Возвращаюсь. Мгновения пробыла я бессмертной, и я , я здесь была не для Ивана, и не жила в Иване, он ничего не значил. Вода из ванной утекает. Я затворяю полку, я убираю кисточки, пудреницу, флаконы, спреи в туалетный шкаф, чтоб Малина не сердился. Домашнее платье будет повешено в шкаф, оно не для сегодня. Мне бы подышать воздухом, прогуляться перед сном. Из предосторожности, напуганная близостью Городского парка, его тенями и тёмными силуэтами, я заворачиваю на Хоймаркт, делаю крюк по левой стороне тротуара, гонимая, ведь мне этот отрезок пути не по душе, но только до Беатриксгассе, ведь он для меня снова безопасен, а с Беатриксгассе иду я по Унгарнассе до самой трассы, поэтому не могу узнать ,дома ли Иван. На обратном пути снова осмотрительна, не вижу ни 9-го номера, ни богатой панорамы Мюнцгассе. У Ивана должна оставаться свобода, личное игровое пространство, и в этот час тоже. Я взбегаю вверх, шаг- две ступени потому, что ,кажется, заурчал телефон, я рывком распахиваю дверь, она остаётся открытой за моей спинной, ведь телефон надрывается, это как сирена тревоги. Я подымаю трубку с аппарата и говорю на выдохе и удивлённо:

- Я только пришла, прогуливалась я
- Одна, естественно, как ещё, только пару шагов
- Так ты дома, как мне только
- Я с до трассы и обратно
- Я, должно быть, забыла взглянуть на твоё окно
- Я бы лучше на обратном пути
- До Сенного рынка мне не подходит
- То, что и ты уже у себя дома
- Относительно Городского парка, не знаю
- Куда я только ни смотрела, а вот
- На Мюнцгассе, там уже и мой припаркован
- Тогда лучше всего, я тебе позвоню, итак, позвоню завтра

____________Примечение переводчика:_____________________
*- буквально, если "der Sonntag", то и :"солнечный день".

продложение следует; перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

К Ивану я обращаюсь на "ты", и к Малине- тоже, но эти "ты" разнятся печатями и оттисками, а как? ни измерить, ни взвесить. С обоими я с самых начал обходилась без "Вы" , которое употребляю почти всегда в иных ситуациях. С Иваном познакомилась я слошком мгновенно, и не было у меня времени посредством речи приблизиться к нему,  я и до первого слова попалась ему. Напротив, о Малине я столько лет вспоминала, меня так томило по нему, что наша совместная жизнь оказалась свершившейся без того, что иные пары преодолевают в реальной жизни. Мое "ты" для Малины точно и естественно подходит нашим разговорам, наших объяснениям. Моё "ты" для Ивана приблизительно, оно может оказаться раскрашенным, затушёванным, светиться, оно может быть чопорным, мягким, нежным, с неогграниченной шкалой экспрессии , оно также само по себе, будучи снова и снова произносимо после долгих пауз, множество раз оказывается сиреноподобно маняще новым, но всякий раз, когда я неспособна в присутствии Ивана некое слово вымолвить,  произношу его не тем тоном, не тем "оттиском", что соответствует моей "внутренней печати". Не в его присутствии, но наедине с собой однажды я завершу это своё "ты". Быть Совершенному.
В иных случаях к большинству я обращаюсь на "Вы", это моя неизбежная обязанность, также- предрассудок, говорить "Вы", но я употребляю по крайней мене две разнвидности этого обращения. Одно "Вы" предназначего для большинства, другое же, опасливое, богато уснащённое "Вы" ,которым не могу обратиться ни к Ивану, ни к Малине, предназначено для мужчин , которые бывали в моей жизни до Ивана. Ради Ивана отхожу я от былого в этом непокоящем "Вы",  размягчаюсь.  Это труднонаписуемое "Вы" ,изредка понятное, довольно странное, но всё же уместное в своей напряжённости, ведь не бывать запанибратскому "ты". Да ещё, разумееется, ко многим всевозможным людям я обращаюсь на "ты": к своим школьным и университетским однокашникам, к бывшим коллегам по работе, но это ничего не значит.  Моё "Вы" , конечно, отличается от аналогочного междометия Фанни Гольдберг, павлиньего, естественно- вследствии слухов, навязчивого адресуемого было ею всем своим любовникам. Конечно, она так же обращалась и ко всем мужчинам, которые не были её любовниками, и она должна была однажды полюбить мужчину, к которому она б обратилась прекраснейшим "Вы". Дамы как Гольдманн, о которых постоянно судачат, ничем себе помочь не могут, и вот, циркулирует в городе слушок: "Вы, что ль, на луне живёте? что. вы этого ещё не знаете? она -любвеобильнейшая!", и было немного их, обойдённых аховским этим "Вы". Сам Малина, который который ни о ком не говорит ни плохого, ни хорошего, однажды  вспомнил, что "сегодня познакомился с Фанни Гольдберг, и она оказалась в числе приглашённых к Йорданам", и ещё вырвалось у него: "Я ещё не встречал дамы ,произносящей "Вы" настолько изящно".
Меня всё же не интересует, что думает Малина о Гольдберг, он же никаких сравнений не проводил, ведь наконец эта дама научилась обращаться, а я не обучилась никакому дыханию животом, не могу по желанию модулировать слова и вставлять нарочитые паузы. Кроме всего прочего, уже время сна- и я должна, в страхе своём, поговорить с Малиной, для начала, как познакомилась лишь с двумя детьми, которыми Малина вопреки всему не интересуется. Что он только усвоит, как он называет мои историйки, не до`лжно быть проинесено. Всемирные и городские события не долнжны комментироваться, Малиною- нет,  мы же не за гостиничным столом сидим. Говорить должна я о том, что меня окружает, что меня держит в осаде. Это ли есть духовное отчуждение? Имеется жертва оного, значит, было,  отняли право на последние потуги при думании? Ещё воздастся ли?
Спрашивать смею я о невозможных вещах. Кто изобрёл шрифт? Что такое шрифт? Он- собственность? Кто первым оформил право на собственность им? Allons nous a` l`Esprit? Мы ли низшей расы? Должны мы лезть в политику, ничего не предпринимать и огрубеть? Мы неугодны? Малина встаёт, он опустошил мой стакан. В глубоком гневе буду я во сне думать над собственными вопросами. Зверей стану молить во сне, чтоб увели меня силой от святейших образов, при всякой лжи держали меня, озверею сама я во сне- и себя убью, как зверь.

Когда засыпаю,  дрожь пронзает мне голову, молния внутри, искрит, темнит меня, жуть снова, это страсть уничтожения, а Ивану, которого здесь нет, молвлю я очень остро: "Малина никогда, Малина иной, ты не понимаешь Малину". Ещё никогда я к Ивану резкого слова не обращала, ни громкого слова не бросала в него. Само собой разумеется, и Иван ничего не говаривал против Малины, а потому как же он мог позавидовать Малине, что я с ним живу? Притом, он вовсе не упоминает Малину, как не говорят в семье о своём тюремном сидельце или о душевнобольном, из чувства такта , а когда, бывает, я гляжу растерянно- то лишь по причине возникающего жуткого напряжения, в размышлениях о Малине- и это доброе, чистое непонимание правит в нашем треугольнике, да ,оно господствует, правит нами. Мы суть единственные управляемые ,которым вполне хорошо, живём мы в некоем настолько богатом помешательстве, что никто из нас не подымает голоса против другого, и против власти- тоже. Оттого вовне нашей троицы нас приводят в замешательство другие люди, ведь те не упускают собственных прав, данных им, унаследованных ими, ведь и не по праву притязают они.  Иван сказал бы: "Травят друг дружке жизнь, все". Малина сказал бы: "Все они, с их взятыми напрокат убеждениями, дорого ещё заплатят".
Мои заёмные взгляды уже уступают. Всё легче я расстаюсь с Иваном и снова встречаюсь с ним, ведь я не столь властно думаю о нём, могу часами выпускать его из собственного мыслеоборота, чтоб во сне не чесались его локти и колени, я больше не вяжу его или- не так крепко, как прежде. Он не так часто морщит лоб, его морщины разглаживаются, ведь диктатура очей моих и моих нежностей смягчилась, очень кратко и редко я злобно околдовываю его, чтоб легче нам было вместе наедине: некто выходит из двери, некто садится в своё авто и бормочет нечто вроде: "Когда будет без двадцвти четыре, то я вовремя не явлюсь: съезжу на ярмарку, а ты?" -"Я тоже могу опоздать ,нет, ничего особенного, завтра с одним еду в Бургенланд, нет, не с ночёвкой, ещё не знаю, что мои друзья..." Тишайший шёпот, ничего не поймёшь, что с этими друзьями, с этой ярмаркой, с этим Бургенландом, какой жизни принадлежат эти слова. Я только было пообещала Ивану получше, покрасивее приодеться, я только было резко пообещала Ивану вовремя кушать и не выпивать. В крайней спешке я дала Ивану слово, что буду спать, отсыпаться, глубочайшим сном спать.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Не позже, чем через месяц время котят выйдет, их вернут в Хохе Варте (местность, где живут матушка и дети Ивана- прим.перев.) или в село, Франсе скоро вырастет, станет юношей, тогда его надо будет стерилизировать, Иван того же мнения, с ним я обсудила будущее Франсе, Иван не против, а я не задумывалась над тем, что Франсе вырастет, не выйдет из квартиры в жару, думала, что он так и станется котёнком, не одолеет юности, ведь по мне всё бы оставалось прежним, чтоб мы с Иваном не старели что ни месяц. И этого я не смею сказать господину Копецки, который знает о кошках всё, ведь он когда-то держал двадцать четыре одновременно и теперь содержит четырёх, он также всё знает о содержании рифских обезьян , и о крысах, об их разнообразных подвидах, но я не могу даже выслушать его, не то что содержать тех животных, что он, слишком роскошных, особенно- слушать его рассказ о кошках, о ревности сиамских, о Розе Стамбула, о самоубийстве его персидской любимицы Авроры, которая, как- он до сих пор не может понять, выбросилась из окна. Франсе не персианин, не сиамец, он просто нежно-полосатый среднеевропейский дворовый кот, беспородный, а Троллоп, его брат, вышел белым, с несколькими чёрными пятнами на меху, флегматиком, само удовольствие, он не бродит как Франсе, хороший мурлыка , который прыгает ко мне на кровать, сидит на моей спине когда читаю, даже взбирается на плечо и смотрит со мной в книгу. Ведь Франсе и Троллоп охотнее всего читают со мной. Когда я их прогоняю, они карабкаются на библиотечные полки, забираются между книг, они упорно работают там пока не расшатывают пару томов, которые с треском валятся на пол. Тогда я по крайней мере знаю, где котята бесчинствуют. нахожу котят, а они разыгрывают неведение. Уже самое время вернуть котят Бела и Андрашу или матушке Ивана, а та передаст их кому-нибудь в село. Господину Копецки я только сказала, что держу их до той поры, пока мои друзья, какие- нибудь, без уточнений, вернутся в Вену, из поездки. Малину же прошу потерпеть, он ничего не имеет против кошек, но котят в нашей квартире, которые разбрасывают его бумаги, метят его письменный стол, а в самые неожиданные для нас моменты сбрасывают на пол книги он не в состоянии терпеть. Малина снова и снова чует по всей квартире запах кошачьей мочи, я привыкла, но Лина с Малиной заодно, она ставит ультиматум: "я или кошки".
Малина молвит: "Это ещё один твой счастливый случай: ты не приучила их к ящику с песком, они не считаются с тобой, займись морскими свинками или канарейками, или попугаями, нет, лучше не этими, для меня они слишком шумные!" Малина никак не понимает гуляющих по квартире кошек, которые принадлежат двум детям, Малину заботит собственный покой, он не находит Франсе и Троллопа забавными, смешными и симпатичными. Но когда я забываю покормить этих симпатичных котов, Малина помнит: он кормит их как ни в чём ни бывало, он этого не забывает, мне в укор.

Сегодня Лина всерьёз напомнила мне, что я хотела было накануне Нового года переставить мебель, не всю, разумеется, только три предмета, и стоило только Лине заикнуться, что время настало, как я бросаю вскользь: "В следующий раз. И ещё мы кликнем двух мужчин в подмогу!" Лина сопит: "Мужчин! Милостивая сударыня, для этого нам не нужны мужчины!" Она уже сдвинула на пять сантиметров мой секретер, а я помогаю ей, в конце концов, это же мой секретер, который не поддать не расшатать, он кажется тяжелее тысячи кубометров дубовых дров. Я предлагаю Лине вначале освободить секретер от его содержимого, вынуть по`лки, я бормочу: "Не могли б вы по такому случаю, кстати, немоного осободить полки, нет, я этого не сказала..." Я благоговейно взираю пыль. скопившуюся за годы. Лину сегодня нельзя упрекать, иначе она непременно скажет, что каждую недель "туда добирается". Лина страшно пыхтит: "Ручка, ручка, крепче будь: ну и тяжек ларь этот!"
Я: "Но, Лина, лучше уж позовём двух мужчин, дадим каждому по пиву и по десять шиллингов- и баста". Итак, Лине следует подумать, насколько она дорога мне, насколько ценен её труд: ведь я готова давать много раз на пиво многим мужчинам, без которых нам с Малиной не обойтись. Мы с Малиной не желаем, чтоб один она тут надорвалась или получила инфаркт, не надо ей двигать шкафы и тумбочки. Не я, Лина, она сильнее меня: вместе мы по сантиметру двигаем секретер, восемьдесят процентов усилий, еслественно, приходятся на долю Лины. Не смотря на это, сегодня я зла на Лину, ведь Лина не желает мне добра, она завидует мне, а теперь ещё ревнует к грузчикам, которым я желала выдать двадцать шиллингов, "выбросить в окно", полагает Лина. Мы с Линой фатально взаимозависимы, нас связывает нечто особое, хоть только она смеет вслух порицать, но негромко, меня, которая и её иногда критикует так и сяк тайком. Оттого я рисую себе день, когда ни один человек не будет зависим от другого, день, когда я буду жит в квартире совершенно одна, когда пара малых машин заменят Лину, достаточно будет нажать на кнопку, чтоб поднять секретер как былинку и переставить его. Никто никого не будет поминать чтоб помочь другому и затем втайне гневаться на ближнего. Никто не будет замешан в приготовлениях и в последствиях. Но я уж вижу себя поучаемой Линой насчёт покупки электрических машин, она ведь раз в год делает это, и сегодня снова советует мне. Она полагает, что в наше время никто больше не может обойтись без электрическиой кофемолки и электрической давилки апельсинов. Но я ведь всё-таки редко пью кофе, а для апельсинового сока Малине моей силы достаточно. Хоть у меня есть пылесос и холодильник, Лина раз в год желает видеть моё жильё обращённым в фабрику, она веско молвит: "Теперь это есть у каждого, во всех домохозяйствах это всё имеется!"

Настанет день, когда у людей будут чёрно-золотые глаза, они смогут видеть красоту, они освободяся от боли и от всякой обузы, они станут парит в воздухе, они будут ходить под водой, забудут свои мозоли и нужды. Придёт день -и все станут свободными, все люди будут вольны, и от свободы, которую они было поминали- тоже. Настанет некая большая свобода, быть ей поверх всех мер, для всей, без остатка жизни будет она...

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 

Первая порция - здесь.

7

Когда кота Хуяку снедала меланхолия и грусть об утраченных возможностях, он уходил смотреть на звёзды. Садился, подкатывал бриджи до несуществующих колен - и смотрел.  Звёзды складывались в его небольшом мозгу в немыслимые созвездия,  мигающие и пульсирующие точки разных цветов сочленялись под дикими углами и разветвлялись на половину небесной сферы. В одном из таких созвездий кот Хуяка насчитал 4 тысячи сто тридцать звёзд. В тот день ему было особенно грустно. Он сделал то, чего никогда не делал раньше, но не испытал ничего нового. Послужив орудием в руках других существ, кот Хуяка не нашёл в этом ничего хорошего, но и ничего дурного. Жизнь продолжалась, звёзды складывались в нематематические формулы, люди продолжали убивать других людей, а прочие неофициальные коты - побираться на помойках, кусать хозяев и участвовать на выставках неофициальной  живности.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

1.Вопрос:..............................?
Ответ: Что я о времени? Не знаю, понимаю ли вас. Если вы о настоящем, то не стану судить, во всяком случае,- настоящее. Если истолкую вопрос иначе, о времени в общем, сразу, тогда я -не инстанция, нет, хочу сказать, мнение моё не мерка, судить эпоху я никак не смею. Вы имели в виду великое время, в котором жили мы, но я им не не был пленён, да кому может прийти в голову, пока ты в яслях, да и в школе- тоже, лишь в университете можно было говорить о многих великих временах, событиях, людях идеях...

2.Вопрос:..............................?
Ответ: Моё становление... Ах, так, духовное становление, спрашиваете. Летом я долго гулял по Гориа, лежал в траве. Простите, но это также относится к становлению. Нет , я бы не хотел уточнять, где Гориа: продадут и застроят её, подумать страшно. По пути домой я пересекал насыпь без светофора, иногда это было опасно: заросли лещины и несколько дубов заслоняли вид на встречный поезд, но сегодня там построили надземный переход, уже проще.
(Покашливание. Странная нервозность господина Мюльбауэра, которая передаётся мне.)
О великом времени, о великом времени скажу нечто, но ничего нового для вас: учите историю, но вы не ученица.
(Дружеские кивки господина Мюльбауэра.)
Когда начитается становление, вы согласитесь... Да ,я желал штудировать право, после пяти семестров я бросил учёбу, по прошествии пяти лет начал снова- и бросил после одного семестра, не желал стать судьёй или государственным защитником, но также и адвокатом я быть я не хотел, просто не знал, что или кого способен я защищать или обвинять. Видите ли, дорогой герр Мюльбауэр, мы ведь оказались в затруднительном положении: ужасен закон этот. На моём месте я бы...
( Герр Мюльбауэр подаёт знак. Ещё помеха. Герр Мюльбауэр вынужден сменить катушку магнитной ленты.)
... Хорошо, если вам угодно, буду выражаться конкретнее и ближе к делу, я только хочу сказать об этих препятствиях, вам они ведомы, ведь правосудие столь напористо вблизи, а ведь не исключено ,что вам по нраву его недостижимо чистая вершина, но вблизи оно-то сокрушающее- и с короткой дистанции мы зовём его несправедливостью. Кроме того, я всегда тяжко мучусь, когда вынужденно пересекаю Музейную улицу мимо Дворца правосудия или случайно оказываюсь вблизи Парламента, где-нибудь на Райхсратштрассе, ни обойти их, ни приблизиться к ним, ни видеть, подумайте только о связи "Дворца" с "правосудием"- это обязывает: кривда там непроизносима, а что до правды! В дальнейшем это черевато, а этот днями горящий факел Дворца правосудия...
(Шёпот господина Мюльбауэра: "1927, 15 июля 1927!")*
Вечный огонь такаго чудовищно-призрачного Дворца с его колоссальными статуями, с его колоссальными процедурами и приговорами, которые зовутся судом! Это горение днём...
(Герр Мюльбауэр запинается и спрашивает ,можно ли "выключить" последний фрагмент интервью, он говорит "выключить"- и и смущается.)
Моё пережитое...? Что больше всего впечатлило меня? Однажды мне странно подумалось, что я родился в точности в месте геофизической аномалии, я в ней не слишком разбираюсь, но она непремено отражается на людях, в частности, на их отношении к праву.
(Герр Мюльбауэр озадачен, он машет рукой.)

3.Вопрос:..............................?
Ответ: Моё мнение о молодёжи? Никакого, в самом деле, никакого, во всяком случае, я до сих пор не задумывался о ней, очень прошу вас, будьте осмотрительнее, ведь большинство вопросов, которые вы мне задаёте, да и вообще, многих вопросов мне ещё не задавали. Современная молодёжь? Но в таком случае мне следует поразмыслить о современных стариках, и о людях ещё не старых ,но уже не молодых, это так трудно, представить себе все фракции, эти различия, разновидности молодых и стариков. Знаете ли, я не силён в абстракции, мне видится конкретное, например, эти скопища детей на игровых площадках, и вообще скопления детей кажутся мне особенно отвратительными, и я не могу постичь, как ребёнок может стерпеть соседство стольких детей. Ребёнок среди взрослых- это годится, а бывали ли вы когда-нибудь в современной школе? Ни один ребёнок, не будь он напрочь слабоумным или физически неразвитым, но таковых, пожалуй, большинство, не пожелает себе расти в детском саду и проникаться проблемами остальных деток, а кроме болезней им есть много чем поделиться,- разве это "развитие"? Вид многочисленного детского собрания довольно пугает меня...
(Герр Мюльбауэр машет руками. Машет явно неодобрительно.)

4.Вопрос:..............................?
Ответ: Мои любимые... что? Любимые занятия, так точно, спросили вы. Я не любитель.  ..меня абсолютно не занимает эта повсеместная занятость, вам же заметна тотальная мировая деловитость, её адские шумы слышны вам. Будь на то воля, я бы запретил деловитость, но могу заняться лишь собой: мои успехи невелики, не могу похвалиться, не желаю себя лучшего, чем есть, но о некоторых своих стремленях говорить не решаюсь: каждое из них довлеет над куда сугубейшими, безнадёжно стремится заместить их, прошу, это слишком интимно...
При всём желании, не могу сказать. Мои любимые..., например? Пейзажи, звери, растения? Любимые...? Книги, музыка, архитектурный стиль, направление живописи? Нет у меня никаких любимых животных, комаров, жуков, червей, при всём желании не могу сказать вам, каких птиц, или рыбок, или хищных зверей предпочитаю, не выберу, но ,даже проще- между живым и неживым- и то затрудняюсь.

(Герр Мюльбауэр торжествующе кивает на Франсе, кототый тихо заходит в комнату, зевает, потягивается ,а затем в один прыжок оказывается на столе. Господину Мюльбауэру надо поменять ленту. Краткий диалог "за кадром" с господином Мюльбауэром, который не знал, что я держу кошек. Герр Мюльбауэп в вызовом говорит мне: "Вы могли бы записать милое интервью со своими котами", от просто отчитывает меня! Я смотрю на часы и нервно говорю, что кошки -просто случайность, не держать же мне их на привязи, но в это время в комнату входит Троллоп, и я их обоих гневно гоню прочь. Запись продолжается.)

4.Вопрос:..............................? (Дубль.)
Ответ: Книги? Да, читаю много, всегда много читал. Нет, не знаю, поймём ли мы друг друга. Охотнее всего читаю на ногах ,но и в кровати- тоже, книги тогда почти всегда кладу подле, нет, дело не в книгах, но -в процессе: белое и чёрное, буквы, слова, строки, эта нечеловеческая сосредоточенность, формы, эта запечатлённость, эта обращающаяся впечатлением печатная иллюзия. Поверьте мне, впечатнение есть иллюзия, плод нашей иллюзии. Ещё приходится листать страницы, жадно, а что там впереди? шёпот, шорох, соучастие в баснословном излитом однажды излиянии, читать между строк, утверждать жизнь одним-единым предложением,  "по тексту" переживать былое. Чтение- ноша, которая способна заменить остальные или, по крайней мере, лучше прочих подталкивает к жизни, чтение- очищение, разрушающая страсть. Нет, я не принимаю снотворное, я принимаю книги, предпочтения, конечно, у меня есть, многие книги не для меня, некоторые читаю только утром, иные- только на сон грядущий, есть книги, которые я не выпускаю из рук, брожу с ними из светлицы на кухню, стоя читаю в коридоре, я не делаю пометок, не вожу губами во время чтения, я довольно рано научился читать, методику не припоминаю, но вам бы как-нибудь о ней следует разузнать, в наших провинциальных школах она на высоте, была, по крайней мере, когда я научился читать там. Да, и меня попазило, хотя довольно поздно, что в иных странах люди не умеют читать, по крайней мере- быстро, ведь скорость важна, не только концентрация, извольте, кому охота жевать простое или сложное предложение, глазами или даже губами, пережёвывать? предложение ,где не одно порлежащее и одно сказуемое, должно быть быстро проглочено, а потому сложное, разветвлённое предложение годится проходить в бешеном темпе, неуловимым слаломом глазных яблок, иначе оно не поддаётся, предложение должно "даваться" читателю. Не могу "прорабатывать" книги- это уже занятие. Есль люди, доложу вам, которым доступны невероятнейшие впечатления на поприще чтения... Во всяком случае, неграмотность притягивает меня, я даже знаю тут одного, не читающего, он даже не умеет читать, не желает; состояние невинности человека, которому неведома ноша чтения- лучше бы не читать и оставатьсянеграмотным...
(Герр Мюльюауэр предусмотрительно выключил магнитофон. Извинения господина Мюльбауэра. Я прошу повторить лишь некоторые предложения.)
Да, я много читаю, но многократный непреходящий шок испытываю от припоминания пяти слов на странице 27-й слева внизу: "Nоus allons a` l`Esprit"**. Эти слова с плакатов, имена с вывесок, названия книг, которые ,непроданные, стоят на витрине, анонсы журналов, пролистанных за столиком у дантиста, надпись на памятнике, надгробная, мне бросается в глаза: "ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ..." Листая телефонный справочник, имя "ОЙЗЕБИУС". Короче говоря...
В прошлом году я как-то прочёл: "Он носил Меншикова", не знаю почему, но я сразу, с одной фразу, понял, почему именно он должен был этим заниматься, он носил Меншикова, должен был носить его, и мне важно было узнать это, это стало неотъемлемой частью моей жизни. Надо бы разведать ещё. Кстати, должен вам сказать, не могу счесть книг прочитанных мною днём и в ночи, книг, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, и почему? каким образом? надолго запомнились они. Что цепляло, спросите вы, но речь не только о заметном: лишь одинокие фразы, отдельные впечатления снова и снова просыпаются в моей памяти: "У славы белых крыльев нет. Avec ma main brule`e  j`e`cris sur la nature du feu. In fuoco l`amor mi mise. To the Onlie Begetter..."
(Жесты, мои. Я краснею. Герр Мюльбауэр вынужден тотчас выключить запись, это никуда не годится, я запямятовала: читатели газет в Вене теперь не переносят итальянского, а большинство- и французского, младшие- тоже, это не по теме. Герр Мюльбауэр не в своей тарелке: итальянского и французского он тоже не знает, но уже дважды побывал в Америке, а слово "вegetter" ему не встречалось мимоходом.)

_______Примечания переводчика:______________
* Дата т.н. вооружённого Июльского мятежа левых партий ,подавленного полицией;
** Мы идём к Духу (фр.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Мясо я порезала на равные куски. Лук мелко покрошен. Розовая паприка на столе, ведь сегодня будет пёркёльт (жаркое с паприкой), а до него- яйца в горчичном соусе, раздумываю, не будет ли слишком ещё и абрикосовые клёцки, хотя лучше просто фрукты, но если Иван останется на Новогоднюю ночь в Вене, тогда попробую крамбамбули, который уже моя матушка не готовила, для него жгут сахар. Из поваренных книг черпаю то неподходящие, то едва ли применимые рецепты, и что Ивану понравилось бы, только многовато для меня пауз, "готовить до...", "потрогать после...", о замесе речь, о слабом и сильном огне, в которых я не разбираюсь, и как только его дозировать в моей электродуховке, и достаточна ли для моих блюд из "Старая Австрия просит к столу" и "Малой энциклопедии венгерской кухни"? итак, попробую просто удивить Ивана, который уже отчаялся видеть в ресторанах жареное мясо и лёгкие, шашлык и колбасные лепестки в сотый раз. Я готовлю ему то, что не значится в меню, ломаю голову, как соединить старое доброе время с его свиным смальцем, сливками и сметаной со здравомыслящим новым временем, в котором есть йогурт, листья салата ,облагороженные маслом и лимоном, время превосходства невареных, подсчёта углеводов, умеренной калорийности и обхождения без пряностей. Иван не догадывается, что я уж с утра обега`ла ряды, спрашивала без обиняков, почему так мало трав, где эстрагон и почему вместо него базилик, и как быть с рецептами? У зелёнщиков всюду лежит одна петрушка да порей, рыбнику уже много лет не доставляли свежей речной форели, и так клала я то поверх мяса и овощей немногое, что удавалось прикупить. Недеюсь, что руки мои не будут пахнуть луком, я всё время забегаю в ванную чтоб ополоснуть руки, вывести луковый дух одеколоном и причесаться. Иван должен увидеть только результат: стол накрыт, свеча горит, а Малина станет удивляться: как это мне удалось и вино своевременно охладить, и тарелки подогреть, а между наливанием воды и нарезанием батона крашу я тушью ресницы, подкрашиваю румянами у Мадинового зеркальца для бриться глаза, пинцетом привожу брови в порядок, и эта синхронная работа, которая невероятна, она напряжённее всех тех, что я исполняла прежде. Ведь за неё ожидает меня высочайшая награда: Иван придёт уже в семь вечера и останется до полуночи. Пять часов Ивана равны двум дням отдыха, благотворны для кровообращения, они как лечение. Ничего мне не мешает, в кухне ничто не лишнее, всё мне по силам ради того, чтоб Ивану услужить по-супружески часть его жизни; если Иван за ужином выдумает, что в Венгрии он часто плавал было под парусом, я сразу же стану учиться тому же, с утра пораньше, по-моему, на Старом Дунае, в Императорском заливе, ведь Ивану когда-то захочется снова поплавать на лодке. Но сама не позволяю Ивану неволить меня. Стоя за плитой, поскольку еда готовится быстро, я исследую причины собственной неспособности, вдруг сменившей столько способностей. Меня можно связать лишь обманом, мелкими уступками, тактикой, тем, что Иван игрой зовёт. Он не прочь и меня оставить в игре, да она вся, по-крайней мере для меня, вышла, партия окончена. Я раздумываю над уроком, данным мне Иваном, когда извиняюсь, когда жду, ведь Иван замечает, что я должна оставить его в покое- а я и не должна извиняться. Он также говорит: "Буду следовать за тобой, смотри, не следуй за мной, тебе срочно необходим дополнительный урок, кто же тебе не проподал основ?" Но Иван нелюбопытен, ему не интересно, кто мне не преподал основ, я должна забросить коючок и поймать Ивана, беспредматная улыбка должна выйти у меня, прихоть, плохая манера, но с Иваном у меня ничего не выйдет.
 -Ты слишком проницательна, -говорит Иван- но ведь меня видно насквозь, играй же, разыграй что-нибудь для меня.
Но что мне разыгрывать перед Иваном? Первая моя попытка бросить вызов ему, не позвонившему вчера, забывшему припасти для меня сигареты, марки которых он до сих пор не знает, оборачивается гримасой, ведь прежде ,чем я на звонок достигаю двери, вызова нет и в помине, а Иван считывает с моего лица прогноз погоды: прояснение, потепление, жарче, безоблачно, пять часов кряду устойчивого хорошего климата.

- Почему ты совсем никогда не говопишь
- Что?
- Что снова хочешь прийти ко мне
- Но!
- Я позволяю тебе не говорить этого
- Видишь ли
- Чтоб принудить тебя играть
- Не желаю игры
- Но без неё не обходится

Из за желающего игры Ивана, я изучила группу фраз-дразнилок. Первой я ещё испугалась, но теперь уже стала довольно изобретательной- и жду их, ведь когда Иван начинает дразниться, это добрый знак.

- Орлица ты, да, ты, кто ещё?
- Всегда берёшь меня здесь в плен, да, ты
- Ведь правда, смейся кстати
- Не смотри холодно
- Les hommes sont cochons *
- Тебе французский учить да учить
- Les femmes aiment les cochons **
- Как хочу, так и говорю с тобой
- Бедняжка ты
- Делай со мной что хочешь
- Не отвыкай подучиваться
- Ты слишком глупа, ничего не поняла
- Вырастешь- станешь беднягой
- Хорошо было б: росла себе и росла
- Да, этого хочу, естественно, а чего ещё?
- Ты должна стать совсем другой
- С таким талантом, да, стала, естественно
- Ведьма ты, прекрати наконец
- Тебя они совсем испортили
- Да, такая ты, не пугайся только каждого слова
- Тебе что, закон не писан?

Дразнится только Иван, ведь я ему не отвечаю, только выкрикиваю частенько "но, Иван!", с каждым разом всё покладистей.
Что знает Иван о законе, который писан для меня? но всё же удивляюсь тому, что Иван лексикон свой узаконил. 

_________Примечания переводчика:________________
*- Люди суть свиньи (фр.);
** - Женщины любят свиней (фр.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

За пат Иван получает свой заслуженный глоток виски, он умиротворённо озирает шахматную доску, он выдумывает какой-то фокус надо мной, ведь мы не торопимся. Он ничего не говорит, пока ничего о том, что обдумывает, он только намекает мне ,что нескорая задумка окажется непростой, он слишком охотно подозревает во мне некий талант, правда, не знает в чём он состоит, но "товар" в любом случае следует "пустить в оборот".
- Тебе непременно повезёт.
- Но только не мне! Почему же мне?
Тогда Иван на три четверти приспускает веки,  в щёлочки по-прежнему хорошо видя меня своими тёмными, большими, тёплыми глазами, и говорит, что хорошо бы мне пригласить  уборщика в "талантохранилище".
- Что убирать? Какое добро? Моё добро?
Грозным жестом руки Иван останавливает меня, ведь я, сболтнув лишку, пренебрегла чем-то достойным поклонения. Но с Иваном я не смею заговорить  о "добре" , а также о том, почему сникаю от всякого бесцеремонного жеста, я что-то всё отмалчиваюсь, но только не боюсь Ивана, хоть он и сцепил руки за моёй спиной, обездвижив меня. Пусть дышу прерывисто, но он-то спрашивает меня ещё проворнее: "Кто тебя испортил, кто завёл подобную глупость в твоей голове, что в ней кроме этих нелепых страхов? Я не пугаю, не смею пугать тебя. Что ты воображаешь среди салата, бобов и горошка в твоём лукошке, глупая ты принцесса на горошине? хотел бы я знать, нет, не хочу знать того, кто так устроил, когда ты ёжишься, втягиваешь голову, трясёшь ею, прячешь её".

Заглавных предложений у нас вдосталь, кучно, как то телефонные, шахматные, вечно-жизненные заглавия. Наш классификатор небогат: о чувствах нет у нас ни одного предложения, поскольку Иван о них молчок, поскольку я не осмеливаюсь застолбить рубрику ,только и думаю о ней, вопреки всем разученным нами хорошим предложениями, безнадёжно отсутствующей. Ибо когда мы смолкаем и переходим к жестам, которые нам всегда удаются, для меня чувства подменяет ритуал -и никакой разрядки, никаких холостых оборотов, ритуал как новонаполненная торжестванная формула, на что я действительно способна.
А Иван, что Ивану дела до того? Но, вопреки себе, сегодня молвит он: "Итак ,вот твоя религия, вижу". Его голос, с оттенком удивления, теперь звучит иначе. Он до конца разгадает мою тайну, ведь у нас ещё вся жизнь впереди. Может, не вся, может, только сегодня, но у нас вся жизнь, в этом никакого сомнения.

Прежде чем Иван уйдёт, мы вместе сидим на кровати и курим, ему надо на три дня уехать в Париж, мне нипочём, говорю себе легонько :"Ах, вот как", посколку между нашими экономными лексиконами и тем, что я ему действительно хочу сказать- вакуум, я хотела бы сказать Ивану всё, а сижу вот, точно и болестно давлю сигарету о пепельницу, которую затем подаю ему, как будто важно, чтоб он не просыпал пепел на мой пол.
Это невозможно, Ивану рассказать что-нибудь о себе. А продолжать, без себя самой вовлечься в игру?.. почему я говорю "в игру"? почему, наконец, нет ни слова обо мне, есть слово об Иване... тоже невозможно. Куда я прибыла, Малина знает, а только сегодня мы снова склоняемся над ландкартами, планами городов, над словарями, дабы выработать слова, мы выискиваем слова и места, "орте унд ворте", и позволяем взойти ореолу, который нужен мне чтоб жить, тогда жизнь минус пафос.

Сколь печальна я, и почему Иван не перечит мне, почему он бросает сигарету в стену, просыпает пепел на пол, почему должен он говорить о Париже вместо того, чтоб остаться тут или взять меня с собой, не потому, что хочу в Париж, который  не потеснит мой Унгарнгассенлянд ,ведь я крепко держусь за него, мой единственный, мой надо всем простёршийся край. Мало я высказала и о многом смолчала, но всё же говорю многовато. Чересчур много. Мой чудесный край, не королевско-императорский, без венца Стефанова и без короны Священной Римской империи, мой край в своём новом Союзе, который не требует никаких державных и правовых гарантий, но я всего лишь устало двигаю не по правилам пешку, которую должна бы убрать после Иванова хода, я сдаюсь на милость победителя, моя партия проиграна, но я хотела бы с ним поехать в Венецию или этим летом на Вольфгангзее, если у него вправду мало времени, один день побыть в Дюрнштайне на Дунае, ведь я там знаю старую гостиницу, и я принесу вина к игре, ведь Ивану так нравится дюрнштайнское вино, но не суждено нам туда поехать, ведь у него всегда так много дел, ведь ему надо в Париж, ведь завтра ему надо встать в семь.
- Желаешь пойти в кино?- спрашиваю я, ведь с киноманией я отвлеку Ивана от возвращения домой, я раскрываю полосу с кинопрограммой. "ТРИ СУПЕРМЕНА НА ВЫХОД" ,"ТЕХАССКИЙ ДЖИМ", "ГОРЯЧИЕ НОЧИ В РИО". Сегодня, однако, Иван не может позволить себе выбраться в город, он оставляет фигуры на доске, он особенно быстро уходит к дверям, как всегда не прощаясь, возможно, потому, что у нас ещё вся жизнь впереди.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Итак, Ивану некогда, а трубка будто ледяная, даром что из пластика и металла, и всползает она к моему виску, ибо я слышу, как он кладёт свою, и я б желала, чтоб этот щёлчок оказался выстрелом, коротким, быстрым, чтоб со всем покончить, я не хочу такого Ивана сегодня и всегда такого не желаю, мне хочется конца. Вешаю трубку, по-прежнему стою на коленях, затем волочусь к креслу-качалке, беру со стола книгу "ПОЕХАТЬ- КУДА?" Лихорадочно читаю, что за глупость? он же позвонил, он ведь тоже хотел другого-  я  довольствовуюсь тем, что он ничего не прибавил к сказанному, а я  не договорила в трубку, конец главы, прилунение, убираю письма со стола чтоб не осерчал Малина, кладу их в папки поверх вчерашних, защёлкиваю скоросшиватели, ОЧЕНЬ СРОЧНО, СРОЧНО, ПРИГЛАШЕНИЯ, ОТКАЗЫ, ЗАМЕЧАНИЯ, СПРАВКИ, НЕОПЛАЧЕННЫЕ СЧЕТА, ОПЛАЧЕННЫЕ СЧЕТА, КВАРТИРА, однако, не могу отыскать непроименованную папку, которая мне больше всего нужна, вот  аукнулся телефон, что-то больно громко, это заграничный звонок, а я недолго выкрикиваю слова,  лихорадочно и гостеприимно, не зная ,что и с кем мне говорить :"Девушка, девушка, центральный, пожалуйста, нас прервали ,фрёйляйн!" Но теперь из Мюнхена или из Франкфута? Во всяком случае, нас прервали, кладу трубку, телефонный провод снова спутан , отговоримши и забымши меня - как позвонил Иван, так всё путаюсь сама в проводе. Уж не стану ради Мюнхена, или что там ещё, десятижды вертеть шнур. Пусть будет таким.
Мне остаётся посмотреть на чёрный телефон читая на сон грядущий, если только поставлю у кровати аппарат. Я бы ,пожалуй, выбрала новый, голубой ,красный или белый телефон, но в моей комнате менять ничего нельзя, кроме Ивана, единственного "новичка", который уводит меня от "ничего", и ничего из ожидания когда телефон не суетится.
Вена молчит.

Я думаю об Иване.
Я думаю о любви.
Об инъекциях действительности.
Об её укорах, недолгих.
О сдледующих, покрепче, инъекциях.
Я думаю о тишине.
Думаю, что поздно.
Это неисцелимо. И поздно.
И, думаю, это приходящее-  не Иван.
Что всегда приходит, оно, должно быть, другое.
Я живу в Иване.
Я не переживу Ивана.

В общем, надо признать, что мы с Иваном бывает, час, бывает,  даже вечер проводим вместе иначе. Наши жизни разные, но этим не всё сказано, чувство малой родины не оставляет нас, также Ивана, который, конечно, не расстаётся с ним, хоть лично не осмысленным. Сегодня он у меня, в следующий раз я буду у него, а когда у него нет никакого желания вместе со мной строить предложения, Иван раскладывает шахматную доску и заставляет меня играть. Иван сердится, эти венгерские словечки, которые он выкрикивает между ходами, пожалуй,- крепкие или зазорные, а пока мне понятны только "jaj" и "je`"*- и  , бывает, кричу " elje`n!"** Выкрик, который, верно, неуместен, но это единственное, что я выучила за годы.
Небо, да что же ты делаешь с моей пешкой? обороти её вспять на ход! Ты ли не замечаешь, как я играю? Когда Иван в довесок роняет "Istenfa`ja`t!" или "Istenkinja`t!"***, я подозреваю, что это- из группы непереводимых Ивановых ругательств, ими, столь мужественными, он сбивает меня с толку. Иван молвит: "Ты всегда играешь без плана, не испоьзуешь фигуры: твоя королева снова неподвижна".
Мне приходится рассмеяться. Затем я снова усаживаюсь квочкой на проблему личной неподвижности, а Иван мне моргает: "Сообразила? Нет ,ничего не поняла. Что у тебя снова в голове? Травы, приправы, салат, всякие овощи? Ах ,да и хочет же отвлечь меня безголовая, пустоголовая фрёйляйн, но я это уж знаю: платье сползает с плечей- а я того не замечаю, думай о своей пешке, твои ноги выше коленей уже полчаса напоказ, что совсем не к месту и не ко времени- и это ты зовёшь шахматной игрой, моя барышня? но со мной так не играют, ах , теперь состроим забавное лицо, его я ждал, мы потеряли нашу пешку, милая фрёйляйн, ещё вот советую тебе: заверти отсюда ,ходи e5-d3, но на этом моя галантность исчерпана".
Я подставляю ему свою пешку и не перестаю смеяться: он-то играет намного лучше меня. Главное в том, что я могу вытянуть ничью.
Иван некстати спрашивает :"Кто такой Малина?"
Мне нечего сказать, молча морща лбы, мы доигрываем. Я снова ошибаюсь. Иван, отставив правило "toucher et jouer"****, возвращает мою фигуру на место, затем я играю без ошибок- и наша партия оканчивается вничью.

___________Примечания переводчика:
* "ой" и "ну"(венг.);
** "ходи!" (венг.);
*** "Божья (курительная) трубка!", "Божий пёс!" (венг.)
Словарь пока лень листать: после надо будет сверить...............;
**** "бей и ходи" (франц.).

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Иван способен, в отличие от иных мужчин, вскипеть когда я при нём жду звонка, трачу предназначенное для него время, сужу-ряжу его свободными часами , хоть этим я занимаюсь тайком, тогда я смиряюсь и припоминаю его учебные фразы, которые, как многие "вступительные", переняла от него. Всё же, сегодня поздно, мне бы встретить Ивана у почты пятнадцать лет назад. Учиться не поздно, но сколь коротка жизнь, в которой я ещё успею использовать выученное. Ещё вот, прежде чем сегодня усну, вспомню, что тогда я оказалась неспособной воспринять лекцию в полном объёме.

Здесь воркует, жужжит- хватаюсь за аппарат, вот брошу своё "алло", ведь это может быть Иван- но затем медленно кладу трубку, поскольку нечего ждать сегодня последнего звонка. Снова звенит, теперь слышно сразу- но это какой-то "слепой" звонок, а ,может, был Иван, это лишь он мог быть, а я не хочу быть умершей, пока нет, если это действительно бы Иван, он должен быть доволен мною: подумает, что я давно сплю.

Но сегодня  курю я и жду, а курю у аппарата до полуночи- и подымаю трубку, а Иван спрашивает, а я отвечаю.

- Мне бы ещё вот пепельницу
- Мигом, да ,и мне
- И ты закурила
- Ну. Да. Нет, не вышло
- У тебя нет спичек?
- Посоледняя, нет, придётся от свечки
- Тебе хорошо слышно? У Вас были неполадки
- У телефона вечно свои козни*
- Как? Кто-то постоянно говорит. Комары будто
- Я сказал "козни", ничего особенного, на твёрдое "Т"**
- Я не понимаю этого ,с комарами
- Прости, пагубное слово сорвалось
- Почему пагубное, ты о чём?
- Ничего, только когда так часто переспрашивают

Но когда вправду говорят наперебой квартетом, я слышу Иванов голос и покуда слышу его, а Иван- меня, я живу***. Покуда в наши отсутствия телефон снова и снова звонит, верещит, бесится, то на одной ноте слишком громко, то на нескольких слишком тихо, под хлопок дверцы холодильника, включённый граммофон или открытый кран в ванной, но когда всё-таки "зовёт", кому знать, что с телефоном деется и как прикажете назвать его приступы? пока ко мне идёт его голос, то ли поймём друг дружку. вовсе или отчасти поймём, пока Венская сеть на минуты отключается, мне всё равно, и даже то, что он скажет мне- столь полно Ожидание, в Над-Жизни, в Под-Жизни- я начинаю снова с "алло?" Только Иван не знает этого, он "зовёт" или "не зовёт", он всё же звонит.

- Как мило, что ты мне
- Мило, почему мило?
- Просто так. Мило с твоей стороны

Но я преклоняю колени на пол перед телефоном- и надеюсь, что Малина не поразится мною в таком положении- как мусульманин на свой коврик, лбом впечатываясь в паркет.

- Не мог бы ты несколько отчётливее
- Я должен трубку, так идёт?
- А ты, что у тебя ещё?
- Я? Ах, у меня ничего особенного

Моя Мекка ,мой Иерусалим! А я избрана средь прочих абонентов- и потому сама набираю, мой- 74 31 44, ведь Иван знает меня наизусть, чтоб на любом диске, и он увереннее ,чем мой рот, мои волосы, мою руку знает мой номер.

- Я сегодня вечером?
- Нет, когда сможешь
- Но ты ведь
- Это уже, а потом -нет
- У меня назначено, извини
- Всё же скажу тебе, это лишнее
- Лучше иди к себе, я ведь запамятовал
- Итак, у тебя. Итак, ты
- Тогда до завтра, спи спокойно!

_____________Примечания переводчика:
* "Tuecken"- козни, "Muecken"- комары;
** на самом деле "Т" перед умляутом не твёрдое, здесь- о "ducken"= нагибаться, "Duckmaeuser"=тихоня;
*** буквально "на Жизни".

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы