ДНЕВНИКИ СВАРЛИВОЙ КОШКИ

...Я никогда не задаю вопросов (особенно лишних)... На них никто не ответит правдиво. А на ложь у меня аллергия (как, впрочем, и на людей). Снадобья от этой напасти не изобрели. И вряд ли кто-то (когда-то) даст название этой хвори... Если приглядеться повнимательнее, не так уж она и страшна, чтобы объявлять ей войну. Летальных исходов в медицинской практике пока не наблюдалось, поэтому бороться и сражаться с этим бойцом невидимого фронта по большому счету бесполезно. Добрая половина человечества заражена непонятной тягой к поискам истины. Но - есть!!! Есть в мире совершенство! - и, посему, вторая добрая половина живет по законам диаметрально противоположным...
...Каждое утро, просыпаясь от хронического недосыпания, я думаю - а не принадлежишь ли и ты к этой второй "доброй половине"?.. Или в ажурный узор обстоятельств вплетаются фатальные нити моего невезения, имя которому - Ты. Имя которому - Ожидание. Имя которому - Одиночество...
Иногда я встречаю тебя, и мне кажется вновь -
это именно ты, ведь ждала я тебя эти годы...
и в мгновенья иные вскипает остывшая кровь,
я бегу, я лечу, я кричу - ты ли это, Любовь?...
и тогда мне не надо уныло-постылой свободы...
но, тебя разглядев, ухожу... и не чувствую снов...
это снова не ты...
все вокруг раскрывают зонты...
у меня его нет...
пожелай мне хорошей погоды...

...Как безобразен мир, как поразительны люди... Странно, но в каком-то уголке моей бесприютной кошачьей души притаилась недремлющая, чуткая, доверчивая сука, способная ждать, верить, сносить мелкие предательства и большую ложь, списывая всё на чьи-то усталость и раздражительность (...подумаешь, пнули... не убили же...), списывать всё на вечную нехватку времени (...жизнь коротка... глупо тратить её на меня одну...)...И, отупев от асфальтовых испарений, смотреть в окно и ждать - звонка, слова, явления Тебя... Часами слушать автоответчик - я не умею оставлять сообщения. Я не умею говорить в пустоту. Мне нечего сказать... Я так привыкла молчать..."...О, донна Роза... Я старый солдат, не знающий слов любви..." Я раздарила себя по частям. То, что осталось - жалкое подобие меня. Я - манекен. Мною можно любоваться, но любить меня нельзя. У меня замерзшее сердце. И - увы!- не Снежная Королева превратила его в лед. Конечно, можно попытаться что-то изменить, исправить, но уйдут сотни лет на разморозку и подогрев... Такой жертвы я не приму... Слишком бесшансово...
...Вас, людей, надо беречь и жалеть.
И заносить в Красную книгу.
Или содержать в барокамерах,поддерживая угасающую ниточку жизни (...нам легче. У нас их девять...).
И наблюдать со стороны за вашими повадками - спаривая и размножая, соединяя и разделяя по воле Того, Кто Знает Все...
...Но Ложь - превыше всего.
Ложь - святыня.
Ложь - предтеча.
Ложь - фундамент (душу заливают бетоном и на ней уже ничего не растет. На ней строится жизнь).
Ложь - во спасение (если всегда говорить правду, можно, конечно, остаться воином. В поле. С цифрой "1" на груди и барабаном на шее...)
Но мое идиотское одиночество и непонятливость ещё не повод окунать меня при каждом удобном случае в дурно пахнущую коричневую субстанцию... Я выплыву... Я - подобное в подобном...

     Офицеры занимали свой собственный долгий стол ,а мы, одногодки- контрактники -отдельную комнату, но и туда, бывало, проникал людской поток: девушки ругались у нашего стола когда цапались со своими любовниками; тут не прекращались толкотня, шум и проклятья солдат, взвизги баб и лязг надеваемых штыков пока не из ближайшей казармы не являлся наряд- и снова воцарялся относительный порядок, а самых буйных смутьянов уводили прочь от танцевальных радостей под заслуженный арест.
     Такой была гостиница "У картечи", там я и познакомился с фельдфебелем Хвастеком, служившим тогда в третьем батальоне. Он был красавцем, высоким и статным- я им, нашим знаменосцем, издавна втайне любовался на парадах и смотрах. Он подобно гостинице днями выглядел угрюмым и замкнутым, молча исполнял свою службу, а вечерами "У картечи" возвращался к своей полнокровной жизни. Там его, всех перепивающего, я что ни вечер видал сидящим за столиком у самого подиума музыкантов с Фридой Хонек. Но там он надолго не задерживался. Как только пустела его пивная кружка, он тут же прощался с девушкой. Где шумело и кипело, где смех гремел, где фельдфебель видел раскрасневшиеся, возбуждённые лица, там он был ко двору, там обретался в своей стихии. Вначале- у стола в нише, где канониры играли в "зелёный луг". Он ставил два гульдена на первую попавшуюся карту, лишь отчасти радуясь выигрышам, лишь бы побыть за компанию. Выиграв ли, проиграв, он не дожидался причитающихся ему монет- и внезапно присаживался за стол старого, мрачного оружейника Ковача, интимно прихлёбывал из его кружки- и пропадал среди музыкантов. Возвращаясь со скрипкой лабуха Котржмелеца, вскакивал он на стул и наигрывал оттуда назло хозяину инструмента, который, бранясь, сбегал с подиума и хватал проказника за мундир. Тогда Хвастек бросал скрипку на стол и хватал за руку Фриду Хошек ,и заводил с нею танец, мех столов и стульев, проносясь галопом мимо кельнера, балансирующего с дюжиной пива на подносе, пока девушка, обессилев и выдохнувшись, а всё же счастливо улыбаясь, не опускалась на стул. Ему же всё было мало: он ,забравшись на стол фельдъегеря, демонстрировал своё искусство жонглёра и фокусника- заставлял исчезнуть гульден под салфеткой или вынимал из кармана оторопевшего рекрута дюжину вилок и всякую всячину. И, насытившись всем этим, он распевал уличную дразнилку или марш, а остальные пели хором заодно.
     То были грустные и весёлые напевы. Двенадцать лет минуло с той поры, а я всё помню те чешские песни и мелодии, которым в маршевом темпе вторили было солдаты. Вот одна из них, печальная, о смытой мельнице, послушайте:

          Не стану молоть я, не буду трудиться:
          разлив реки унёс моё добро.
          Уплыли` колёса все,
          лопасти да сундуки.
          Не стану молоть я, не буду трудиться:
          разлив реки унёс моё добро.

     А затем припев:
 
         Вспомни, милая, вспомни, любая,
         как однажды было нам...

      ...после чего Фрида Хошек всегда распускала слезы. Она была плаксива, сама не зная, отчего. Потом ещё была песня с 1866 года, о солдате, который лежит в госпитале. Она начиналась так:
 
         Правая нога надво`е,
         левая- одна культя`.
         Милая, приди, взгляни-ка:
         ах, война, сгубила ты меня.

     Но фельдфебель знал и озорные песни. Например, псевдояпонскую дразнилку, явившуюся из русофильского сердца чешского солдата:

         Как из Порт-Артура
         ехала да фура,
         а на ней- фельдмаршал Канимуро.
 
     А хор подхватывал припев:

         ...сидит-варит себе чаю, чаю,
         кофе чёрный, шоколад,
         сидит-варит себе чаю, чаю,
         шоколад и ром.

    Но любимейшей песней Хвастека была та, где рекрут не отдал чести своему фельдфебелю:

        В воскресенье я гуляю,
        сигаретой дым пускаю,
        а под ручкой- девка-
        мимо- герр фельдфебель.

        Я его не привечаю,
        повисеть ему желаю.
        Он- три слова гордо:
        "Завтра -мне с рапо`ртом".
   
        Все рапо`рты эти знаю,
        я к ефрейтору шагаю.
        Говорит: "Неделю
        карцера. Ты, смелый".

       Капитан сердит по-волчьи 
       пышет ядом, брызжет жёлчью,
       дал мне три недели,
       молча отметелил.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Хочу рассказать вам одну историю. Случилось это очень давно – в дикой молодости. Училась я тогда еще в школе в 10 классе. А надо сказать, что учиться мне пришлось в двух школах в связи с переменой места жительства. В школе, где я начинала учиться, мне очень повезло с учителем литературы. Это была необыкновенная женщина, которая нас учила думать в первую очередь, анализировать – во вторую. На урок мы шли с замиранием сердца. Педагог до корней волос, она учила нас все произведения пропускать через себя и с завидной смелостью предлагала выбросить критику в мусорное ведро… Что, собственно, с удовольствием и сделал весь класс, за исключением двух «зубрежек – отличниц». И вот я перешла в другую школу, но привычка оставлять критику без внимания так и осталась…

Проходили мы тогда по литературе творчество В. Маяковского. Мне всегда нравились «рваные» стихи этого поэта, поэтому особых трудностей в изучении стихов у меня не было. Но вот остальные одноклассники неоднозначно относились к произведениям Маяковского. Зная эту особенность своих учеников, учительница по литературе всегда начинала урок словами: «Полюбите Маяковского…» И остальные 40 мин. она старательно пыталась влюбить нас в неординарного поэта. Откровенно говоря, в те годы мы читали и учили всякую муть, хотя у изучаемых авторов было много отличных и интересных произведений, не входящих в школьную программу…  «Человеку и пароходу» учить было не обязательно, достаточно было дать оценку стихотворению, вникнуть в суть… Я сама напросилась отвечать, так как рваные стихи Маяковского никто не любил, кроме меня. Пол урока я парила мозги, изловчаясь поведать классу свои мысли по поводу написанного в «Человеке и пароходе». Класс слушал с превеликой благодарностью не от большой любви к поэту, а, как обычно водится, с превеликим желанием остаться не вызванным за весь урок к доске… Чем дольше, тем лучше. Свои разглагольствования я закончила какой-то пафосной строчкой из стихотворения, и довольная сама собой уже предвкушала желанную заслуженную отметку «5», когда фраза учительницы прозвучала, как приговор: «Садись – два.  Ты абсолютно не читала критику, даже не открывала ее…» Дальше я уже ничего не слышала и не хотела слушать…

Война с учительницей длилась около полугода, тогда меня поддержал мой одноклассник, которому тоже повезло с предыдущей учительницей литературы, и несколько оболтусов, которым вообще было начхать на литературу. В итоге мы войну выиграли, а Маяковского я полюбила еще больше…

Почему я вспомнила эту историю? Потому что недавно, наткнувшись на книгу со стихами Маяковского (какое-то школьное пособие 70-х годов), неожиданно для себя обнаружила замечательное стихотворение, которое мы почему-то в школе не проходили…  А надо было бы…вместо банального: «Полюбите Маяковского»…

«…Поэзия –

   та же

добыча

                                   радия.

В грамм

добыча,

                          в год

труды.

Изводишь

              единого

слова

                                   ради

Тысячи тонн

                  словесной

руды.

Но как

испепеляюще

            слов этих

жжение

            Рядом

с тлением

слова-сырца.

            Эти слова

                        приводят

                                   в движение

            Тысячи лет

                        миллионов

                                   сердца…»

                                               В. Маяковский