цей день в історії...

1 марта 1897 года всемирно известный хирург Ян Микулич-Радецкий сделал первую операцию в перчатках и маске. Операционная бригада обрела привычный внешний облик. Началось это преображение с романа хирурга и медсестры, а кончилось одолженным у католической церкви чудом с кровью.

Когда главные герои познакомились в 1889 году, врачи только-только надели белые халаты и начали стерилизовать инструменты раствором сулемы. Ни перчаток, ни масок у них не было. Итак, в американском городе Балтиморе открылся новый госпиталь имени Джонса Хопкинса – впоследствии знаменитая больница. И медсестре по имени Каролина Хэмптон выпало работать с хирургом Уильямом Холстедом.

О нём ходили легенды. Он был из очень богатой семьи. Студентом бил баклуши, учился плохо, зато возглавлял первую в Штатах студенческую сборную по американскому футболу. Под конец курса вдруг ощутил интерес к медицине и даже поехал стажироваться в Европу к великому Теодору Бильроту, который как раз готовил операцию резекции желудка.

По возвращении принялся творить чудеса. В 1881 году спас родную сестру, потерявшую много крови при родах, введя ей шприцом свою собственную кровь (о переливании во время операций тогда и не думали); потом выручил свою мать, удалив ей желчные камни (первая в Америке холедохотомия – операция рассечения желчного протока). Через 4 года узнал об открытии местной анестезии раствором кокаина и стал экспериментировать на себе с группой однокурсников. Все они поголовно попали в зависимость и погибли – кроме Холстеда. Он ушёл в плавание на яхте с лучшим другом, чтобы вдали от людей пережить ломку, но не удержался, и чуть не убил этого друга, который по договоренности прятал у себя аварийную дозу кокаина. Лечился, на год оставил хирургию, и вот теперь вернулся в профессию, но попечители больницы не верили в полное избавление от зависимости. Опасаясь, что рука Холстеда дрогнет не вовремя, как это случается с врачами-наркоманами, его никак не назначали главным хирургом госпиталя, и некоторых операций ему не поручали.

Одевался Холстед экстравагантно: сюртуки заказывал только в Лондоне, а сапоги и сорочки – в Париже. Грязные сорочки отправлял стирать на их родину в Париж, утверждая, будто в Балтиморе нет нормальной прачечной.

В общем, для покорения девичьих сердец загадочности хватало. Каролина быстро нашла с Холстедом общий язык, научилась довольно ловко ассистировать ему. Однажды после операции она заметила, как шефа пробирает сильная дрожь. Он быстро вышел, заперся у себя в кабинете, а потом вернулся умиротворённый. Несложно было догадаться, в чём дело: бросив кокаин, Холстед перешёл на морфий. Оказалось, каждый день он колет себе по 180 миллиграммов. Каролина не выдала его. Так они стали заговорщиками.

Хирург-морфинист из кожи вон лез, чтобы обмануть попечителей. За 1890 год он провёл сразу две первые в мировой практике операции – удалил поражённую раком молочную железу и справился с паховой грыжей, которая прежде считалась неизлечимой. Руководство сочло, что наркоману подобное не под силу, и Холстед всё же получил должность главного хирурга. Но тут Каролина заболела. Возникла угроза, что придётся брать другую сестру, и в этом случае неизбежно разоблачение.

У помощницы Холстеда развился контактный дерматит. Для дезинфекции хирурги мыли руки раствором сулемы с фенолом, и в нём же замачивали инструменты. Кожа Каролины слишком сильно реагировала на антисептическую жидкость. Тогда Холстед заказал для своей медсестры резиновые перчатки. В таких перчатках уже работали гинекологи и проктологи, но никому не приходило в голову внедрить их в операционной. Теперь сестра-заговорщица подавала инструменты в перчатках, и у них с Холстедом дело пошло так хорошо, что через полгода они поженились.

Наблюдая этот опыт, коллеги по хирургическому отделению со словами: «если соус годится для гусыни, подойдёт и для гуся», тоже стали беречь свои руки, работая в перчатках. Когда 450 операций грыжесечения прошли у них без единого случая сепсиса, Холстед сказал: «Куда ж я раньше смотрел!» и перенял эту практику. Да ещё рассказал о ней своему другу Яну Микуличу-Радецкому, с которым вместе учился у Бильрота.

Микулич работал в Германии и слыл мировой звездой – Америка считалась тогда задворками медицины. Родился он в Черновцах, на территории Австро-Венгрии. Отец Яна был из Польши, мать – из Австрии. Он одинаково свободно говорил на польском (его первый язык), немецком, русском и английском. На вопрос, какой же он национальности, отвечал: «хирург».

Оперировал Микулич в клинике университета Бреслау (ныне польский Вроцлав). На Пасху 1896 года он впервые надел перчатки, и несколько месяцев успешно в них работал, пока один пациент не умер от заражения крови, явно в результате операции. Эффективность перчаток вызвала сомнения.

В том же университете Бреслау на кафедре гигиены работал профессор Карл Флюгге, одержимый странной по тем временам идеей воздушно-капельного пути распространения инфекций. Зимой 1897 года к нему на стажировку приехал из Харькова гигиенист Павел Лащенков, и вместе они проделали важный опыт. Флюгге изучал так называемую «бациллу чудесной крови». Она разносится по воздуху, плодится на богатой крахмалом среде и выделяет алый краситель. Весьма впечатляюще выглядит кусок хлеба, окрашенный такими бациллами. Их деятельностью объяснимы чудеса с облатками для церковного причастия, придающие убедительность рассказам о чуде пресуществления хлеба и вина в тело и кровь Христа.

Лащенков полоскал рот культурой таких бактерий – они считались безвредными. Теперь нам известно, что Павел Николаевич испортил себе зубы и рисковал воспалением слёзных желез. Потом Лащенков заходил в комнату, уставленную чашками Петри с агар-агаром. В молчании не происходило ничего. Но если экспериментатор чихал, кашлял, насвистывал или просто говорил, на агар-агаре появлялись красные колонии его бацилл.

Флюгге понял, что происходит: когда воздух движется мимо слизистой со скоростью более 4 метров в секунду (что бывает при подаче голоса, чихании, кашле и простом сужении отёкших от насморка ноздрей) воздушный поток увлекает с собой капельки жидкости с бактериями. Эти невидимые капельки разлетаются вокруг и при попадании на агар-агар бациллы принимаются на нём размножаться, вызывая окраску. Ещё не оформив статьи об этом открытии, Флюгге помчался к Микуличу и рассказал, отчего у злосчастного пациента возник сепсис. Выходило, что разговаривать хирургам нельзя, а врачу с насморком нет входа в операционную. Но в конце февраля трудно было собрать такую бригаду, чтобы ни у кого не было насморка. Решили обвязать рот и нос марлей, надели реабилитированные перчатки и так 1 марта 1897 года открыли новую эру в хирургии.

Узнав об этом, Холстед продолжал работать без маски. Ему несложно было молчать во время операций. Скрывая борьбу с пристрастием к морфию, они с Каролиной вели уединённый образ жизни, и стали немногословны на людях. Некогда общительный Холстед погрузился в научные исследования, отчего медицина только выиграла: в одиноких раздумьях была разработана установка металлических пластин при переломе. Ценой невероятного усилия за 10 лет наш герой сумел вдвое снизить свою дозу морфия, а к ещё через десять лет вовсе побороть зависимость – правда, выкуривая по 50 сигарет за день. В 1922 году Холстед перенёс ту же операцию, что и его мать, но ослабленный наркотиками организм не выдержал осложнений. Каролина очень тосковала по мужу. Через 11 недель после его похорон она умерла от простуды.
(С)