Артур Шницлер "Одинокий путь", пьеса (3: 8)

* * * * *,................................................................................................... !:)

Восьмая сцена

Феликс. Юлиан.
Долгая пауза.

Феликс: Почему вы не отправились вместе с ним?
Юлиан: Твоя мать без вины: если и согрешила, то виновен я.  Желаю тебе всё рассказать.
Феликс (кивает).
Юлиан: Нами было решено: вместе уедем прочь. Все приготовления устроим сами. Мы намеревались тайком покинуть село, ибо твоя матушка боялась обїяснений и препирательств в роднёй. Мі назначили час компанейского побега. Тот... который после женился на ней, съездил было ненадолго в Вену, все документы выправил- и через неделю мы могли бы обвенчаться. (Пауза.) Мы продумали план. Всё взяли на себя. Мы заказали экипаж, который должен был нас дождаться за околицей. Вечером одного дня мы попрощались ,будучи уверены, что следующим утром снова встретимся дабы никогда не расстаться. ...Вышло иначе... Ты не держи зла на свою матушку, лучше выслушай меня чем историю о том же с чужих уст, ты всё поймёшь сам.
Феликс: Слушаю.
Юлиан: В июне сталось это, ясным солнечным днём явился я в Киршау... с ним... Ты ведь знаешь. Я планировал погостить всего несколько дней в деревне, но задержался.  И тогда (усмехаясь) мы окунулись в роковой круговорот греха, счастья, изменя и мечты... да ,вот её, пожалуй, по приемуществу. И тогда, в последний раз попрощавшись, ночь, предшествующую отъезду, провёл я на постоялом дворе в псоледних приготовлениях, почти без сна. Тогда-то я впервые осознал, что со мной произошло. Стоя у отворенного окна ,я понял, что завтра утром придёт час, который переменит всё моё будущее.  И тогда началось это... лёгкий страх овладел мной. Из окна мне открылся вид на  уходящую вдаль и теряющуюся в бесконечности за холмом, в бесконечности, улицу...к тысяче иных ,неведомых, невидимых ,открытых мне в тот миг. Мне показалось, что за тем холмом сокрытом моё грядущее, блистающее приключениями, и ждёт меня.. но меня одного. Жизнь принадлежала мне- и только она одна. И, дабы взять свое и тем насладиться сполна, дабы пережить всё, что мне одному причиталось, нуждался я в абсолютной, как прежде, свободе и беззаботности.  И я был тогда сражён тем, сколь легко согласился было  пожертвовать безоблачной юностью и полнотой бытия... ради чего?  Ради жалости, последствий мимолётного увлечения, что началось с наслаждения и закончилось бы как все подобные ему,  и оттого обречённые.
Феликс: Обречённые?... вы должны были порвать?
Юлиан: Да. Должен был. Мгновенно я осознал недолговечность увлечения. Дожидаться того, что должно произойти, значит, тысячекратно повторю, значит- безоружной жертвой жить несвоё, что я глубоко осознал в тот час. И я ощутил страх перед несвоим будущим. К тому же я был зол на особу, предательски доверившуюся мне, неосмотрительно, опрометчиво отдавшуюся. ...Но тогда мне казалось, обстоятельства, которые уже в медленном, жалостливом, недостойном прошлом, сложились в её, не мою пользу. И всем мои помыслы, подавленные тоской, тогда устремились к беззаботной, не связанной обязательствами дальнейшей жизни. Долго тянуть с решением я не мог.  Я честно решился. Предже ,чем звёзды поблёкли, я ушёл.
Феликс: Бежали...
Юлиан: Нет, как ты мог сказать...? Да, это был побег, плохой ли, хороший, необдуманный... столь глупый, как многие... со всем страхом перед последствиями, со всем счастьем полного избавления. Я не обманываю тебя,  Ты молод, может быть, понимаешь меня, тогдашнего, лучше, чем я нынешний. Ничто не одёрнуло, не поворотило меня вспять, ни малейшего желания исправиться. Я будто охмелел стремлением к свободе. Уже к вечеру последовавшего дня был я, преодолев быльше привчной  пешей нормы, далеко,- и образ женщины стал меркнуть, его заступала щемящая жалость, возможно, худшая наследница былого счастья. Я стал помалу забывать голос Габриэлы. Она стала тенью, подобно прочим парящим за мною, в минувшем.
Феликс: Нет, это невозможно! Столь быстро забыть её, столь бессовестно окунуться в белый свет.
Ваш рассказ похож на исповедь. Надеетесь покаяться, представляя себя иным, чем вы есть.
Юлиан: Нет, я не виню себя, и не каюсь. Я просто рассказываю тебе правду. Ты должен её выслушать. Габриэла- твоя мать, а я тот, кто её бросил. И я скажу тебе ещё нечто. Именно это, прокля`тое время, вспоминяю я ныне как самую богатую и светлую свою годину. Никогда, ни раньше, ни позже, не баловало меня такое чудесное осознание собственной молодости и безграничных возможностей, никогда я не был столь полновластным господином своей доли, собсвенной жизни... никогда- столь счастлив, как в те дни.
Феликс (спокойно): А если б она покончила с собой?
Юлиан: Думаю, тогда и я бы отправился вселед за нею.
Феликс: И, возможно, ваш поступок того стоил. А она желала наложить на себя руки, я знаю. Покончить с ложью и терзанием одним махом, так же поступали тысячи девушек до неё. Но миллионы , которые умнее, сдержались.  И, наверняка, желала бы рассказать тому, кто взял её в супруги, о своём мучительном выборе, да так и не решилась. Но матери бы легче шагалось по жизни кабы не ноша былой измены, или пусть, прощения.
Юлиан: А если бы рассказала...?
Феликс: О, я понимаю, почему она смолчала. Расказав, она бы никому не угодила, поэтому молчала всю жизнь. Молчала, как вернувшаяся с тризны, как вечная роженица на сносях, как возлюбленная случайного посетителя, вздумавшего зайти в гости десять лет спустя, умолкшая до последнего своего дня... Многие судьбы, повсеместно, похожи на эту... и нельзя бросать... чтоб после изживать вину или расплачиваться.
Юлиан: И есть немногие, кому дано судить или выносить приговоры.
Феликс: Я не примеряюсь к судейству. Я не желаю близкого пристуствия новоявленных обманщиков и отверженных , которые до последнего времени были мне доро`ги тем, что пребывали в чистых отношениях меж собою. И совершенно невозможно мне принять вас в ином качестве. Эта ваша правда- бессильна... Живой сон впечатляет более рассказанной вами истории давно минувших дней. Она ничего не изменила... Память о матери столь светла ,как прежде. А мужчина в чьём доме я был рождён и вырос, который в детстве и юность дарил нам с матушкой свою заботу и нежность, столь дорог мне ,как прежде, даже стал ещё милее.
Юлиан: И всё же, Феликс, сколь ни беспомощной тебе кажется истина, ты уже узнал в миг сомнения: мать родила тебя как моего сына...
Феликс: ...Будучи про`клятой вами.
Юлиан: ...явился на свет, будучи моим сыном...
Феликс: Ненавидя вас.
Юлиан: Вначале. Затем- прощая, и наконец, не забывай этого, дружен со мною. А в этот, последний вечер, о чём она вспоминала? ... О чём вы говорили?...О лучших, счастливейших днях , когда она почувствовала себя дамой.
Феликс: И очутилась на дне отчаяния.
Юлиан: Но разве не случайно в тот, последний вечер она вспоминала о хорошем? Думаешь, она не догадывалась о твоих визитах ко мне ? оттого-то говорила о портрете... И , опомнись, разве твоё желание видеть портрет не есть последний привет матушки мне? Понимаешь ты это, Феликс? А в эти секунды, не отрекайся, стоит картина перед твоим взором, тот портрет, который ты вчера держал в руках... с него твоя мать смотрела на сына. Такой же взгляд, что миловал меня тогда, в тот пылающий, светлый летний полдень, когда Габриэла упала в мои обьятья- и мы зачали тебя. И что бы тебя не обуревало здесь и теперь, сомнение или растерянность, знай правду: твоя мать сама этого желала, и отныне ты не забудешь, что я твой отец.
Феликс: Я вам сын... не более, чем слова,... звучащие в пустоту... Я вижу, знаю- и не принимаю ваших слов.
Юлиан: Феликс!...
Феликс: Сколько знаю вас, вы всегда были мне чужаком. (Отворачивается.)

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы