Одиннадцать утра, Администрация президента, третий этаж. Ветер бросает в окно крупинки снега. Огромный зал для церемоний, на невысокой сцене стоит золочёная помпезная трибуна. Сверху на трибуне стоит президент в спортивном костюме и, вытянув перед собой руку с листочками, декламирует.

Распахиваются высокие двери, входит Верочка в обтягивающей чёрной водолазке, узкой чёрной кружевной юбке и тоже чёрных облегающих сапогах. Волосы падают на плечи локонами, яркий свет отражается от покачивающейся на груди серебряной цепочки, Верочка идёт почти неслышно, плавно, легко. В руках у Веры – поднос, на котором стоят два стакана латте и лежит пачка сигарет. Верочка аккуратно ставит поднос на подоконник, берёт теплый стакан в руки и тихонько дует на молочную пену.

Владимир (декламирует, кося взглядом на листик в руках): Я, как Верховный президент и главнокомандующий… О, Вера. Здравствуйте. Кофе, да?

Верочка: Доброе утро, Владимир Александрович. Правильно «президент и верховный главнокомандующий». Да, кофе принесла… (с любопытством) А зачем вы на трибуну залезли?

Владимир (слегка смущённо): Ну…

Верочка: Нене, не слезайте! Так даже лучше. Увереннее, что ли. Прям вот супер. Я кофе вам сейчас прям туда подам. А что это вы за сценарий учите?

Владимир: Так это… выступление. В Нормандии.

Верочка: В смысле – для встречи в нормандском формате?

Владимир: Ну да.

Верочка: Так встреча в Париже. Не в Нормандии.

Владимир (опускает листики, расстроенно): Ну бля. Я в Париже уже был. Думал Нормандию посмотреть… А чего это туса – в Париже, а называется «нормандской»? Как-то нелогично.

Верочка (улыбается): Ой, не задумывайтесь, Владимир Александрович, какая вам разница, где сценарий отыгрывать… (опирается бедром о подоконник и отпивает латте) И что, большая речь? Прочтите хоть пару строк!

Владимир набирает воздуха в грудь и делает серьёзно-проникновенное лицо. Распахивается дверь, быстрым шагом входит Премьер-министр Алексей Гончарук. Алексей привычно одет в подвернутые джинсы, темную рубашку и жилетку, волосы красиво уложены, в глазах – вся скорбь державного бюджета.

Владимир: Я, как Верховный президент… О, Лёша! Привет!

Алексей: Доброе утро, Володя. Ты чего на трибуну залез?

Верочка (спокойно): Там теплее. Теплый воздух же вверх поднимается.

Алексей: Ухтышка! Не знал. Надо это как-то использовать, для экономии по коммуналке. Отличная идея для новой постановы Кабмина, Верочка!

Верочка (скромно): Дарю.

Владимир (снова опускает листики): Ну шо, Лёша, шо нового? Зарплату поднял, тарифы опустил? Или снова по зиме коммуналка улетит в астрал?

Алексей (строго): Астрал – табу!

Верочка (про себя): Блять!

Владимир: Ахахах. Да ладно, я шучу. Хорошие новости есть?

Алексей (поворачивает голову): Эээээ… снег пошёл, видели?

Верочка (снова отпивает кофе): О Боже, новость про снег. И как мы сами не заметили? Премьер Очевидность.

Алексей (обижаясь): Вот можно было и не подкалывать, да?

Верочка (спокойно): О да. Можно было. Но – неинтересно. (Громко) Владимир Александрович, а кто речь писал? Не будет, как в прошлый раз, про запах шаурмы возле метро?

Владимир (снова поднимает листики): Мне Юля тезисно накидала… Хотите послушать? Полностью её авторский текст, никаких цитат, заёмных формулировок и копипастов. Она гарантировала.

Верочка (достаёт длинные тонкие сигареты и кладёт на подоконник): Конечно, Владимир Александрович.

Владимир: Так, где я тут остановился… Мммм… Ааааа, вот! «Я, как президент и верховный главнокомандующий, просто не могу посылать войска…»

Верочка: Хм. Маршал Анри Петен, сороковой год, Франция, через два месяца после нападения Германии. Даааа, точно, ни одной ворованной фразы…

Владимир (продолжает): «… на данный момент нам ничего не угрожает!»

Верочка: Невилл Чемберлен, тоже сороковой, Англия. За месяц до начала бомбардировок Лондона.

Владимир: «… Давайте договоримся мирно!»

Верочка: Эфиальт, пятьсот лет до нашей эры, Фермопилы, Греция.

Владимир: «… Государство – это я!»

Алексей: Людовик четырнадцатый, тысяча шестьсот пятьдесят пятый, Париж. За пару лет до охуенного экономического кризиса. Это даже я знаю.

Владимир (спрыгивает с трибуны): Ну как вам?

Верочка: Агонь. Ни одной заёмной фразы, и все – в масть.

Алексей (напряжённо): Вова. Херня какая-то получается.

Владимир: Да ладно тебе. Даже если и не совсем авторский текст, то и цитаты великих людей – тоже неплохо.

Алексей: Вова. Это не цитаты великих людей. Это цитаты тех , кто всё просрал. И из-за этого потом погибли люди.

Владимир (обеспокоенно): Точно? Ты уверен?

Алексей: Сто процентов, херовая тема для нас всех, отвечаю на путина.

Верочка (допивая кофе): Пётр Алексеич Порошенко, две тысячи четырнадцатый, саммит Большой Семёрки. За неделю до введения первых антироссийский санкций.
Мартин Брест

А у кого ещё есть такой мерзкий человек в окружении: он весит килограмм на шесть-восемь меньше, чем вы, но в вашем присутствии встаёт перед зеркалом, смотрит на себя и искренне очень говорит:
- блин, я такая жирная!
И вот ты стоишь рядом как побитый жизнью евпидрахий и не знаешь, что сначала сделать - убить его, а потом перестать жрать навсегда или перестать жрать, ничего этим не добиться и потом уже прибить?

"Вот кто меня тянул за язык. Шла бы себе и шла. Смолчала бы и жизнь моя пошла бы по-другому" - прислала мне Ленка СМС в 09:00 утра. Уровень драмы зашкаливал даже сквозь телефон и я резко проснулась.

Лена - моя подруга детства. Она недолго жила в Тбилиси, мы вместе ходили в садик. Потом они переехали, но раз в пять лет она вырывалась на малую, горячо любимую родину и мы за несколько дней успевали обсудить пятилетку событий.
В этой пятилетке Лена привезла на Чёрное море своего второго мужа, и мы планировали уболтаться после её морского безделья. Но тут такое СМС. Я судорожно набрала Лену, подругу надо было спасать.
Ниже привожу коротко рассказ Ленки. Коротко, но прям дословно.

В понедельник, в первый вечер, мы возвращались с Лёшей с пляжа. Была отличная погода и во дворе нашего гестхауса, который ты мне посоветовала, хозяева Нукри и Нино жарили шашлыки с друзьями. Проходя мимо мангала я уловила, обалдела и сказала "Какой аппетитный запах!". Это был провал Штирлица. Через час к нам в комнату постучался сын хозяев Никуша и молча протянул глубокую тарелку шашлыков. Было неудобно, но мы взяли и на ужин все съели. Нет, не съели - сожрали, потому что дико вкусно. С тем твоим красным полусухим.

На следующий день я купила шоколадку, положила на тарелку и так её вернула.

В среду вечером в дверь постучали и там опять стоял Никуша с блюдом горячего хачапури. "Мама просила передать, что шоколад был очень замечательным вкусным" грузинским русским сказал ребенок и ушёл. Тот хачапури лишил нас дара речи, это была амброзия.

Но тарелку надо было возвращать. Покупать вторую шоколадку мне не позволили годы детства, проведенного в Тбилиси, да и Нино не повторялась в блюдах.

На утро четверга мы планировали прогулку на пароходе, но я всё отменила и затеяла блины. Лёша сказал "Силы небесные, неужели я дождался блинов", но Лёша был ни при чём. Жарила два с половиной часа. Я так не старалась со времен собственной первой свадьбы. К двум часам дня я стояла у дверей кормильцев с горой тонких ажурных блинчиков. Нукри принял дар и галантно поклонился.

Ну всё, думаю, так не стыдно. А то у людей гостеприимство, а мы шоколадку, позорище.

На пятый день, когда в дверь вечером постучались, я чё-то напряглась. За дверью стоял Никуша, с улыбкой протягивая блюдо сервировочное 32 х 32 х 4 см, цвет слоновая кость изготовитель Италия, доверху наполненное розовыми персиками, лопающимся сахарным инжиром, блестящими сочными яблоками, орехами и лоснящимся черным виноградом. Аромат от блюда шел такой, что я на всякий случай взялась за косяк. Ужинать вечером мы не пошли, а легли смотреть Мимино и под Бубу, Фрунзика и белое сухое смолотили все фрукты.

В субботу, вместо дельфинария, я, доверху наполненная вчерашними витаминами, начала изготавливать курник. Вспомнила уроки домоводства в школе и приступила. Лёша сказал, что многого обо мне не знал. Курник был готов ближе к обеду и лёг ровно на все блюдо. Несли его вдвоём. Хозяев не оказалось дома и мы передали его их старенькой бабушке. Бабушка приподняла бровь. Потом Лёша предложил сходить в бар, но я так устала, что осталась в номере пить вино и листать в Гугле рецепты пхали.

На седьмой день мы вернулись с пляжа, а у ворот стоял Никуша. Увидев нас, он как-то официально подошёл и сказал "Мама и папа просят вас на минутку в 20:00 часов зайти" и убежал. Лёша сказал, что это неспроста и поинтересовался, как я думаю сколько тут стоит Хеннеси ИксО. Я сказала тут своего хенеси по горло, кто тут такое дарит ты что. Наверно надо пианино дарить. Или икону старинную. Или томик Шекспира с подписью самого Шекспира. В 20:00 я в вечернем платье и Лёша в туфлях стояли у дверей Нукри. Позвонили.. Стол был разложен на две комнаты, гостей сидело человек 40. На столах в три этажа стояло всё. Всё, что растет, дышит, мычит, блеет, пенится, колосится в Грузии. Нукри вскинул руки, распахнул улыбку, подошёл к нам и сказал: "Проходите дорогие гости, мы тут просто немного барашка зарезали, скромный обед, будем рады разделить с вами. Вы нас таким пирогом угостили, мы теперь ваши должники". "Лена, ещё раз сделаешь курник, я тебя убью", прошептал Лёша.

Теперь во вторник мы едем к дедушке Вано на 80-летие, в четверг собираемся в Тбилиси у Анзора на годовщину свадьбы, а в декабре мы должны приехать на крещение маленького Зурико. Это обязательно.

Мы перезнакомились со всей улицей, соседями и родственниками. Нас зовут пить кофе на первый этаж, потом завтракать на второй, потом играть в нарды в дом напротив. Вечером пить пиво во дворе и ужинать всем вместе.

Это какой-то один огромный дом и в нём нескончаемый обед.

Я не загорела, не посмотрела дельфинов.

У меня в номере мука, яйца, дрожжи, четыре кило баранины и хмели-сунели. Бутылки с вином и чачей стоят даже в ванной. Я не сделала ни одного селфи и уже что-то понимаю по-грузински. Лёша поправился на три кг. и думает купить тут дом.

Я просто сказала: "Kак вкусно пахнет!"

Валя Семилет

Дача у нас на Бугазе.
Со своим президентом.Пять лет как мы его выбрали. И год как переизбрали.
Сколько же за пять лет я выслушала в его сторону!
Предыстория. До этого у нас был председатель который жил в замшелом домишке. Собирал взносы. "На провода". "На подстанцию"."На ворота". "На сторожку". "На памятник погибшим от мирового терроризма мышам'
При этом в товариществе не делалось ровным счётом ни фуя. Вообще. Совсем. Зеро.
Электричества чаще не было чем было. Его воровали. Были огромные долги по налогу и э/э. Которые этот предыдущий "хозяйственник" расписывал на тех кто платит. Правление жило там круглогодично. Пиздило свет и их все устраивало, что платят за них все. Такая себе "семья".
Когда это достало активную часть с/о и пошел раскол в правлении мы выбрали нового .
В первый год у нас починили и покрасили ворота, сделали вывеску, отремонтировали сторожку. На второй год перевели трансформатор на высоковольтку.
Установлено уличное освещение. Пусть шлаком, но подсыпается дорога.
И шо вы думаете?
Зубожильцы на каждом собрании требуют уменьшить взносы. При этом нанять круглогодичную охрану, сделать лавки для собрания, и чтоб местные сторожа зимой работали за 500 в месяц.
Была даже тьотя с обидой и возмущением "та что там сторожить! Они ж тут живут!
Пиздец. Нам сделайте низкие тарифы, высокие стандарты, а чернь пусть батрачит. За койкоместо.
О председателе
1. "Он ворует! Забор вон новый поставил, видела?!!!" (Видела. Он мой сосед. Он работает. Жена работает. Пенсия. Овощи они выращивают продают. Дети взрослые. Но кому интересна проза бытия работящего порядочного человека? )
2. " Он председательские и за электрика себе берет! Коррупция"
Ясен хер коррупция. Вы ж, дебилы, взносы на 10 грн поднимаем ноете, что дорого. А электрик за 3360 работать не будет. Радуйтесь, зубожильцы, что у вас голова не болит кто ваши дома обслуживает и подстанцию. Но нет. Это зрада! Председатель барыга!
3. "Крутит людям руки! Там бабушка живёт одинокая. А он ей свет отрезал!"
Ну, во-первых, бабушка пиздила электричество которое ей ее покойный муж, наш бывший электрик провел. И ее подключили через счётчик и пришлось топить дровами.
Во-вторых , у бабушки дочка и внук есть. Безголовые, правда. Но кому это интересно? Надо ж обговнять председателя!
4. "Снова на провода собирает. Уворует же. Как предыдущий"
При том этот же сегмент сидел закрыв пасть когда воровали папэрэдныки. Улыбался и поднимал единогласно ручку на собраниях за все их "начинания". И хер вопросы задавал. Очково ж было?
При этом видно реальное улучшение инфраструктуры. Ежегодный отчёт с контролем дачного КРУ.
КАЖДЫЙ член товарищества имеет телефон председателя и бухгалтера. И звонят даже среди ночи.
В общество куплена куча всяких полезностей от лестницы-трансформера до бензопилы и садового инструмента.
Но они ноют, завидуют, полощут его семью, распускают слухи.
КАКИХ, БЛЯДЬ, ВАМ РЕФОРМ ЕЩЕ НАДО?!
Смотрела на него постаревшего, но энергичного, веселого и все такого же ответственного и думала "Долгих лет тебе,дядя! Иначе прийдёт какой-то "прогрессивный" и разбазарит все наше майно..."

Когда тебе давно не 20 лет и ты читаешь в сети бодрые реляции людей, которые ведут по 25 проектов одновременно, работают по 20 часов в сутки и выдают "мотивационные пендели" тем, кто упахивается сильно меньше... Нет, ты не думаешь про себя "А вот почему я так не работаю? Я ведь тоже могла бы больше, быстрее, сильнее, ещё 5 проектов, ещё 2 языка... Какая же я ленивая жопа!"
Нет, ты так уже давно не думаешь, потому что тебе давно не 20 лет. Ты думаешь: так нельзя, дружок! Ты сломаешься, у тебя крышка поедет и очень скоро. И деньги, кровью заработанные, будут не в радость.
Проходит совсем немного времени и этот бодрый бессмертный пони пишет что-нибудь вроде: Я все. Организм сказал: стоп. Не повторяйте моих ошибок!
И ты невесело усмехаешься. И иногда пишешь слова поддержки.
Когда тебе давно не 20 лет, ты многие вещи видишь на 5 шагов вперёд. Но никому не даёшь советов. Свой пуд соли каждый должен съесть сам, иначе не усвоится.

… Колобок открыл глаза. Тело ломило, голова болела …
но он не обращал на это никакого внимания. Потому что на этот раз помнил. Помнил всё. И тропинку, и Лису, и влажный её нос, и горячий язык … и острую боль, что была перед тем, как он снова открыл глаза. А ещё он помнил, что это был не первый раз. Он умирал и умирал сотни, а может быть тысячи раз. Так было всегда. Всегда одна и та же дорожка, всегда одни и те же звери, всегда один и тот же лес, всегда одна и та же смерть… Но только сейчас он помнил всё, что было. А значит теперь всё будет по-другому.

Он покатился по дорожке. А на встречу ему Заяц.

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Не ешь меня, Заяц, я тебе песенку спою.

И он пел песню, как пел её этому же самому Зайцу неизвестно сколько раз до этого.

А потом был снова Волк, и снова эта песня. И Медведь. И все оставались позади, и все только его и видели. А потом пришла она. Его погибель. Лиса.

— Колобок, Колобок, куда катишься?
— Качусь по дорожке.
— Колобок, Колобок, спой мне песенку.

Сердце уже начало стучать раза в три быстрее. Теперь это было не дежавю. Это было по-настоящему. И через минуту Лиса его съест.

— Ах, песенка хороша! Да слышу я плохо. Колобок, Колобок, сядь ко мне на носок да спой ещё разок, погромче.

Он прыгнул ей на нос. На этот чёрный, влажный нос хищника, замышляющего коварство. Вот только теперь Колобок знал, что будет дальше. Он пропел снова свою песенку.

— Колобок, Колобок, сядь ко мне на язычок да пропой в последний разок.

Вот он момент истины! Колобок подпрыгнул, увидел, как блеснули чёрные глаза лисицы, но приземлился не на язык. Вместо этого он больно ударил Лису прямо в лоб, отскочил от неё как баскетбольный мяч, перемахнул через рыжий хвост и помчался дальше что было сил. Оглянулся в первый раз только через минуту. Лисы нигде не было.

Он сделал это. Сделал! Разрушил проклятие!

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Перед ним стоял Кабан.

— Ээ… — замялся Колобок в полном шоке. Такого с ним ещё не было.
А Кабан не стал ничего дожидаться и накинулся на него.

Колобок открыл глаза.

— Охренеть. — Только и смог он произнести. Тело ломило. Голова болела.

Он снова покатился по тропинке. И снова был Заяц, снова была песенка, снова был Волк, Медведь и Лиса. И снова Лиса попыталась заманить его в ловушку, получила по лбу …

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — сказал Кабан.

— Не ешь меня, Кабан, я тебе песенку спою!
— А нахрена мне твоя пенсенка, если я жрать хочу?!
— Опять последовал неожиданный ход от нового героя сказки...

Колобок открыл глаза.

— Вот ведь, свинья! — С досадой зашипел он, оглядывая лес. И снова всё повторилось. Уже машинально, не задумываясь он проделал путь до Лисы, обманул её, покатился дальше.

— Кабан! — Заорал Колобок. Кабан, готовый произнести сакраментальную фразу о своих желаниях, застыл. — Беги, Кабан! За мной следом идут охотники! Ружья несут! Стреляют!

На Кабана этот аргумент похоже подействовал.

— Чё правда охотники?!

— Правда, Кабан. Они уж Зайца застрелили, Волка застрелили, Медведя застрелили! Лису застрелили.

Кабан взвизгнул:

— Даже Лису?!
— Даже! Беги.
И он действительно побежал, снося кусты.

— Уф. — Вздохнул Колобок, катясь дальше. Лес здесь был другим. Деревья стали реже и даже иногда было видно большие куски неба по которым плыли облака …

Колобок открыл глаза.

— Да йошкин выхухоль! Какая сволочь делает овраги посреди тропинки!!!

И снова Заяц, снова Волк … Лиса, Кабан.. тропинка. И вот он овраг. Глубокий, зараза. Метров десять будет.

Колобок аккуратно покатился дальше. На этот раз особо никуда не заглядываясь.

— Колобок, Колобок, я тебя съем!

— А ты вообще кто? — Опешивший Колобок смотрел на что-то большое. Цветом оно было примерно как болото, откуда собственно только что и вылезло. А ещё у него была пасть. Очень большая пасть. Такой пастью не то, то Колобка, такой пастью Зайца, Волка, Медведя, Лису и Кабана можно было разом проглотить.

— Я Бегемот. И я тебя съем. — Невозмутимо сообщило нечто, назвавшееся Бегемотом.

— Слушай, Бегемот.

Не ешь меня, я тебе песенку спою.

Колобок открыл глаза заранее матерясь.
Попробуем следующий вариант.
— Беги Бегемот, беги! Там охотники! Они Зайца …

Колобок открыл глаза, матерясь в два раза активнее и в слух.

— Бегемот, ты может быть худо слышишь? Давай я к тебе на носок сяду?

Колобок открыл глаза. Мата в голове не было. Была бессильная злоба.

— Не ешь меня, Бегемот. Я тебе секрет а то не расскажу!
— Какой секрет?

Внутри Колобка всё замерло. За долгое время это был первый раз, когда удалось пройти дальше первой бегемотиной фразы.

— Что лежит у меня в кармане. — Наугад бросил он цитату из какой-то книжки.
— У тебя же нет карманов.

Колобок открыл глаза.
Надо придумать что-то правдивее.

— Какой секрет?
— Кто умрёт в Мстителях.
— Ненавижу спойлеры.

Колобок открыл глаза.

— Какой секрет?
— Кто на свете всех милее, всех румяней и …

Колобок открыл глаза.

— Какой секрет?
— Кто убил кролика Роджера…

— АААААААА!!!! — Заорал Колобок, испытывая ненависть ко всему миру и открыл глаза.

Он готов был убить всех! Ненавидел всё и вся! Этот лес, эту тропинку, эту грёбаную песенку! И в особенности этого толстокожего, непрошибаемого, тупого, прожорливого бегемота!

В очередной раз он покатился по дорожке.

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал уже набивший оскомину Заяц.

— Иди на хрен, Заяц, бл! — Сказал злобно Колобок, подпрыгнул, ударил ушастого в живот и покатился дальше.

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал грёбаный Серый Волк.

— Я вопьюсь тебе в селезёнку и прожую кишки! — Заорал Колобок и покатился дальше мимо ошалевшего Волка.

— Только попробуй, чучело музейное! — Рявкнул Колобок, ничего не успевшему сказать доставучему Медведю и покатился дальше.

— Колобок, Колобок, куда катишься? — Спросила Лиса.

— Жрать младенцев под кровавой луной и танцевать нагишом во славу тёмному владыке! — с кровожадной ухмылкой сообщил он хитромордой Лисе и покатился дальше.

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал Кабан.

— А я тебя свиным грипом заражу, говно клыкастое! — Процедил хрипло в ответ Колобок и покатился дальше.

— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Вылез снова из болота Бегемот.

— Закрой пасть, антресоль дырявая! — Попытал счастья Колобок, но Бегемот уже шёл на него. Болотное чудище действительно был непрошибаемо. — Не ешь меня, а то я тебе секрет не расскажу!

— Какой секрет?

И вот снова этот момент. В голове уже было пусто. Он перепробовал сотни вариантов.

— Не расскажу куда я … —

… иду. — Колобок открыл глаза, заканчивая фразу уже после того, как Бегемот в очередной раз его сожрал.

Только теперь его мысли были заняты не тем, что всё снова и снова повторяется. Он думал о том, что сам только что сказал.

«Куда я иду».

— А действительно, куда, я мать его, иду?! — Произнёс он в слух. И огляделся.

Был тот же лес. Та же опушка. Та же тропинка уходила прямо. А вот была ещё тропинка. И вон там дорожка куда-то уходит. А вот ещё одна. Он стоял на перекрёстке множества тропинок, на которые почему-то раньше не обращал никакого внимания. А почему?

Почему он их не видел и как умалишённый пёр по одному и тому же пути. Хотя уже не раз мог убедиться, что заканчивается он тупиком?

В затуманенном состоянии Колобок покатился по другой дорожке. Она был чуть пологая, спокойная, тихая. Никто не вылезал из кустов и не сообщал ему радостно, что хочет его съесть. Через полчаса тропинка вывела его из леса на широкое пшеничное поле. Тут было тихо. И очень спокойно.

Впервые за много-много дней … или жизней, Колобок понял, что ему наконец-то хорошо. Что он нашёл то место, где хочется остаться и ни от кого не убегать...

Тырнетнула

В свете последних событий вспоминается старый анекдот.
Импозантный мужчина стучится в окошко вахтерши у служебного входа в театр.
- Позовите, пожалуйса, Любочку из кордебалета.
- Кордебалет на гастролях.
- Ну, тогда Леночку из кордебалета.
- Говорю же вам, кордебалет на гастролях!
- Ну, Зиночку хотя бы!
- Молодой человек, кордебалета нет! Все на гастролях!
Мужчина в отчаянии:
- А что же мне делать?!
- Е*ите хор! Они и дешевле...

Чехов А. П. 1884 год.
Женщина до 16 лет — дистиллированная вода.
16 лет — ланинская фруктовая.
От 17 до 20 — шабли и шато д’икем.
От 20 до 23 — токайское.
От 23 до 26 — шампанское.
26 и 27 лет — мадера и херес.
28 — коньяк с лимоном.
29, 30, 31 и 32 — ликеры.
От 32 до 35 — пиво завода «Вена».
От 35 до 40 — квас.
От 40 до 100 лет — сивушное масло.

Жена — зельтерская вода.
Теща — огуречный рассол.
Прелестная незнакомка — рюмка водки перед завтраком.
Вдовушка от 23 до 28 лет — мускат-люнель и марсала.
Вдовушка от 28 и далее — портер.
Старая дева — лимон без коньяка.
Невеста — розовая вода.
Тетенька — уксус.
Все женщины, взятые вместе — подкисленное, подсахаренное, подкрашенное суриком и сильно разбавленное «кахетинское» братьев Елисеевых.

© Антон Павлович Чехов

Пищевая мафия приучает людей к вредной еде, суёт сахар во все подряд для усиления вкуса, подсаживает на фаст-фуд, черти на чем жареный, и пересоленные снеки.
ЗОЖ-ная и спортивная мафии подсаживают людей на сомнительную органику, кухонные весы и пищевые добавки, на экипировку, снарягу и тренировки до изнеможения.
Фарм мафия довольно потирает ручонки, потому что и первая, и вторая категория граждан - это в перспективе её клиенты.
И только производители белого сухого и высокогорного односолодового никого ни на что не подсаживают. Им не нужны рекламные бюджеты. Их аудитория найдёт их сама, будет употреблять ответственно и жить долго и счастливо

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.

— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн