Гурманша

Недавно, в итальянской глубинке, зависнув над тарелкой наваристого фасолевого супа, вобравшего ароматы всех трав Ломбардии, я поняла, что люблю еду и все, что с ней связано. Нет, я не обжора и даже не гурман, меня можно нейтрализовать парой огурцов и тарелкой гречки. Это нечто другое, повышенная эмоциональность, приправленная неврозом, воображением и хорошей памятью. При таком раскладе, в сущности, неважно, что вам сложили в тарелку – деликатес размером с пуговицу или разогретую тушенку. Как только запахи и вкусы достигнут центра удовольствия, мир вокруг опять ненадолго изменится.

Мои родители, отойдя от дел, переехали за город. Деревянный дом, туманное озеро с выдрой, еловая чаща с крепкими лисичками и воздух, прозрачный сельский воздух, действующий на городского человека как веселящий газ. Но я езжу туда не за этим. Я знаю, что в субботу там будут печь хачапури и, при мысли об ароматной свежеиспеченной хлебной корке и горячем сыре, вытекающем из разрыва в тесте, у меня вырастают крылья.

Я обожаю момент, когда захожу из холода в разогретую кухню, наполненную тонкой мучной взвесью, и вижу людей, сосредоточенных на судьбе очередной лепешки. Из старых часов на стене вылетает полоумная кукушка, на столе томится горячий хлеб и красное вино разлито по бокалам. За окном в холодной тишине неспешно падает снег, и я замолкаю, затихаю и понимаю, что жизнь – она здесь, а совсем не там, где мне почему-то все время кажется.

Кстати, позже разогретый в микроволновке хачапури теряет все свое магическое очарование и становится просто едой, а не поводом для масштабных сантиментов.

А какие воспоминания оставили мясные тефтели, сожранные под холодным небом горного Алтая! Это была киноэкспедиция в труднодоступный район планеты. Мылись, спали и ели как придется. Я вообще-то в нормальной жизни не фанат мяса, но там на всё про всё было два варианта – баранки и баранина. Баранина выдавалась три раза в день, баранки во все оставшееся время. С бараниной у меня никогда не складывалось, а неделя на сушках превратила меня в голодного, злого и гордого человека.

И тут вдруг в обеденное время к съемочной площадке подкатила знакомая ГAЗель, из которой почему-то невероятно, немыслимо, невозможно вкусно пахло. Я, как зомби, вооружившись именной пластиковой вилкой, пошла на запах. Мама дорогая! Эти шарики из нежной телятины, приправленные самыми обычными помидорами, были не едой, они были настоящим земным блаженством. И уже вовсе подарком судьбы показалась порция добавки, по страшному блату припасенная для меня помрежкой.

Разве я смогу забыть, как, прикрывая от алтайских ветров и духов свою добычу, я искала место? Нашла. И, устроившись на кочке, вылизывала тарелку и разглядывала круглую, как чаша, и бесконечную, как жизнь, долину. Это было многослойное, многогранное и многомерное удовольствие. Я до сих пор помню тот день, тот ветер, тот пейзаж и те тефтели. И еще долго не забуду, несмотря на то что почти не ем мяса.

Да, там еще сбоку была помойка, по которой живописно были рассеяны чьи-то рога и копыта, но об этом я уже почти забыла.

А еще был кофе в Сорренто. На пустой террасе на рассвете, после самой длинной ночи в мире. И ведь понял седой Антонио, что мне нужен именно кофе, а не та бурда из термоса, которую разливали на завтрак немецким туристам. Принес. Один глоток – и все поплыло перед глазами. Амальфитанское побережье. Везувий на горизонте. Густой и тяжелый аромат молотых зерен. Розовая вода залива.

И вспомнился совсем другой кофе совсем в другом мире. Побережье Черного моря, белокаменная набережная, элегантный фасад гостиницы «Рица», такой же старый и седой, как Антонио, дядя Резо, со своей вечной сигареткой в углу рта и ящиком с маленькими турками, которыми он уверенной рукой шуровал в раскаленном песке.

Мне тогда едва хватало роста, чтобы, встав на цыпочки, рассмотреть происходящее. И дядя Резо, кучерявый кавказский Зевс, казался настоящим кофейным богом, из ничего, из песка и табачного дыма разливающим густую пахучую жидкость.

Мне в детстве все разрешали, я показала пальчиком, бабушка пожала плечом, и дядя Резо передал мне крошечную фарфоровую чашку на блюдце. Как это можно забыть! Ведь то был не кофе, то был пропуск во взрослую жизнь. Я отхлебнула. Один глоток, и все поплыло перед глазами. Черноморское побережье. Высокие женщины с прическами. Чайки, пикирующие над вечерней волной. Мужчины в костюмах и с сигаретами. Дядя Резо, с усмешкой наблюдающий за мной сквозь кучерявый дым.

Бабушка потом рассказывала, что, глотнув «пойла этого старого подлеца», ребенок расплылся в блаженной улыбке и потерял сознание. Не знаю. Детство всегда обрастает легендами, как днище затонувшего корабля ракушками. Но даже если этого не было, я бы хотела, чтобы так было.

Отхлебнуть кофе – и потерять сознание. От счастья. От полноты момента. От радости бытия.

(с) Этери Челандзия