Любовь

Она появилась во мне – там, в глубине живота – давно. Слишком давно. Сначала она напоминала маковку – крохотное зернышко, пульсирующую точечку, которая мигала в дебрях черной крови. Тогда она увеличивалась, наполняя мое тело, разрасталась, пускала корни – и корни обвивали лоно, и корни шевелились, и корни щекотали изнутри детскими пальчиками. Кажется, у нее были синие глаза. Я уже не помню точно. И светлые волосы. Наверно, локончики. Я все мечтала когда-то заплести ей косички, но ты каждый раз обстригал, и обстригая ее – говорил, так удобнее. Когда ты подбрасывал ее к потолку, она громко хохотала, просто задыхалось от смеха, и ловила воздух маленьким раскрытым ротиком. Как же ее звали? Как же ее звали, дай, Боже, памяти… Как-то днем она не проснулась. Ты уже заварил кофе, я приготовила какой-то завтрак… Мы завтракали молча – и дом вздрагивал от молчания. Тогда я подбежала к кроватке. Она лежала там – на вышитом покрывальце, личико отвернуто к стене. Серебристая ладанка прицеплена к быльцам кроватки. Я уже тогда поняла, что она не дышала. – Что там? – спросил ты, не выходя из-за стола. – Спит? – Спит – ответила я.

………

Мы оба знаем, что она мертва. Но как мудрые взрослые люди, пытаемся не говорить об этом. Она до сих пор – все эти годы – лежит, отвернувшись к стене, на своем вышитом маками покрывальце, и ладанка висит, и ничего не изменилось.

……….

«Мааааа!!! Маааа!!!!» – надрывно плачет она среди ночи. Ты делаешь вид, что не слышишь, ворчишь сквозь сон… Я лежу рядом тихо, как мышка, и не дышу. Слушаю… «Мааааа! Мааааа!» – кажется, дом разлетится на осколки! – и я в конечном итоге не выдерживаю. – Лежи, - говоришь ты, но я уже ощупью ищу опоры. Привычно беру ее на руки, леплю холодное тельце к безмолочной – к пустой груди – а она еще минуту-другую шевелит губами в темноте, шумно причмокивает тогда вздрагивает всем телом – знаешь, так глубоко вздыхает, как будто разрывает веревку…и засыпает…

……….

С тех пор, как она умерла, у нее подросли волосики. Я иногда заплетаю ей косички. Но ей уже безразлично. И тебе уже безразлично. Время превратило ее в маленькое сморщенное, сухое существо, чучелко в сверточке… родное чучелко на маковом покрывальце… шершавые ладошки… неслышные прикосновения…

………..

Как же ее звали? Дай, Боже, памяти…как же ее звали…

Ее звали Любочка.

Любонька.

Любовь.

Анна Осадко