"- Ну это учение о львином взоре, - заторопилась я, чувствуя, что наговорила лишнего. - Считается, если бросить палку собаке, она будет глядеть на эту палку. А если бросить палку льву, то он будет, не отрываясь, смотреть на кидающего. Это формальная фраза, которую говорили во время диспутов в древнем Китае, если собеседник начинал цепляться за слова и переставал видеть главное.
…
- Да, рыжая, - сказал он. - Долго ж ты эти вопросы изучала... Слушай, так сколько тебе все-таки лет?
- Сколько надо, - сказала я и покраснела. - А насчет собаки и льва - не обижайся, пожалуйста. Это классическая аллегория, причем очень древняя, честное слово. Собака смотрит на палку, а лев - на того, кто ее кинул. Кстати, когда это понимаешь, становится намного легче читать нашу прессу...
- Насчет собак и львов я понял, могла бы не повторять, - ответил он с сарказмом. - А насчет прессы и без тебя знаю. Лучше скажи, куда смотрят лисы?
Я виновато улыбнулась.
- Мы, лисы, одним глазком глядим на палку, а другим на того, кто ее кидает. Потому что существа мы несильные, а хочется не только усовершенствовать душу, но и пожить немного. Вот поэтому глаза у нас чуть-чуть косые...
- Надо будет кинуть тебе пару палок, проверить, куда ты смотришь.
- Сегодня вы в ударе, поручик.
Александр почесал подбородок…"
«Сон разума рождает чудовищ» (исп. El sueo de la razn produce monstruos) — офорт Франсиско Гойи из цикла «Капричос», озаглавленный испанской пословицей.
Согласно бытовавшему в те времена представлению, живопись и графика являют собой некий доступный для всех и всем понятный всеобщий язык (исп. idioma universal). По первоначальному замыслу Гойи офорт должен был называться «Всеобщий язык». Однако это название впоследствии показалось ему слишком дерзким, и он переименовал свой рисунок в «Сон разума», сопроводив его следующим пояснением: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений».
...
Всего лишь :(
А может, они правы.
В эту фразу до Вики вкладывала бОльший смысл. Интерес найти пояснение в инет мотивирован рассказом своего сна верующей сожительницей брата
Когда Александр попросил спрятать его, я сразу поняла, что лучшего места не придумать. Но добраться туда оказалось непросто - он шел все медленнее, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
Наконец мы дошли до оврага. Его скрывали разросшиеся кусты орешника и какие-то растения семейства зонтичных, называние которых я постоянно забывала - они всегда вырастали здесь до чудовищных размеров, почти как деревья, и я опасалась, что это из-за радиации или химического заражения. Александр кое-как спустился в овраг, согнулся и влез в трубу.
- Направо, налево?
- Налево, - сказала я. - Сейчас свет включу.
- Ого, тут даже свет есть. Ну и малина, - пробормотал он.
Через минуту я помогла ему снять плащ и уложила на циновки. Только тут я заметила, что его серый пиджак весь пропитан кровью.
- Там пули, - сказал он. - две или три. Сможешь вынуть?
Я успела кинуть в сумку свой «leatherman». Некоторый медицинский опыт у меня имелся - правда, последний раз я занималась этим очень давно и вынимала из мужского тела не пули, а наконечники стрел. Но разница была непринципиальной.
- Хорошо, - сказала я. - Только не визжи.
За все время процедуры - а она оказалась довольно долгой - он не издал ни звука. После одного особенно неловкого поворота моего инструмента его молчание стало таким гнетущим, что я испугалась, не умер ли он. Но он протянул руку к бутылке с остатками водки и сделал глоток. Наконец, все было кончено. Здорово искромсав его, я вынула все три серебряных комка - в двух остались впечатавшиеся волоски черной шерсти, и я поняла, что в него стреляли, когда он был... Я не знала, как называть его новый облик - слово «собака» казалось мне обидным.
- Готово, - сказала я. - Теперь надо перевязать чем-нибудь стерильным. Ты полежи здесь, а я схожу в аптеку. Тебе чего-нибудь купить?
- Да. Купи цепь и ошейник.
- Что?
- Да ничего, - сказал он, и попытался улыбнуться. - Шучу. Насчет лекарств не волнуйся, заживет, как на собаке. Купи несколько бритв и флакон пены. И воды минеральной.
…
Мало кто из оборотней знает, что такое радость за другого. А бесхвостые обезьяны не знают этого и подавно, они умеют только широко улыбаться, чтобы повысить свою социальную адаптивность и поднять объем продаж. Имитируя радость за другого, бесхвостая обезьяна испытывает зависть или, в лучшем случае, сохраняет равнодушие. Но я действительно испытала это чувство, чистое и прозрачное, как вода из горного ручья.
- Ты не представляешь себе, как я за тебя рада, - повторила я, и поцеловала его еще раз.
На этот раз он не отстранился.
- Правда? - спросил он. - А почему?
- Потому что у тебя наконец хорошее настроение. Тебе лучше. А я тебя люблю.
Он чуть помрачнел.
- Я тебя тоже люблю. Но я все время думаю, что ты от меня уйдешь. Наверно, тебе после этого будет лучше. Но я не испытаю за тебя никакой радости.
- Во-первых, я никуда не собираюсь от тебя уходить, - сказала я. - А во-вторых, то чувство, о котором ты говоришь - это не любовь, а проявление эгоизма. Для самца-шовиниста в тебе я просто игрушка, собственность и статусный символ-трофей. И ты боишься меня потерять, как собственник боится расстаться с дорогой вещью. Так ты никогда не сможешь испытать за другого радость.
- А как испытать радость за другого?
- Для этого надо ничего не хотеть для себя.
- Ты что, ничего не хочешь для себя? - спросил он недоверчиво.
Я отрицательно покачала головой.
- А почему?
- Я уже как-то тебе говорила. Когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?
- Но ведь если в тебе ничего нет, то в других и подавно.
- Если разобраться, нигде нет ничего настоящего, - сказала я. - Есть только тот выбор, которым ты заполняешь пустоту. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту любовью.
- Чей любовью? Если нигде никого нет, чья это тогда любовь?
- А пустоте это безразлично. И ты тоже не парься по этому поводу. Но если тебе нужен смысл жизни, то лучшего тебе не найти.
- А любовь - это что, не пустота?
- Пустота.
- Тогда какая разница?
- А разница - тоже пустота.
Он немного подумал.
- А можно заполнить пустоту... Справедливостью?
- Если ты начнешь заполнять пустоту справедливостью, ты быстро станешь военным преступником.
…
Пелевин "Священная книга оборотня" (отрывок)
"Шофер заметил мое мрачное расположение духа.
- Что, - спросил он, - обидел кто, дочка?
- Угу, - сказала я.
Последний раз меня обидел он сам, когда назначил триста пятьдесят рублей за дорогу.
- А ты наплюй, - сказал шофер. - Меня за день знаешь сколько раз обижают? Если бы я все в голову брал, она бы у меня была как воздушный шар с говном. Наплюй, точно говорю. Завтра уже не вспомнишь. А жизнь знаешь какая длинная.
- Знаю, - сказала я. - А как это сделать - наплевать?
- Просто наплюй, и все. Думай о чем-нибудь приятном.
- А где его взять?
Таксист покосился на меня в зеркало.
- У тебя ничего приятного нет в жизни?
- Нет, - сказала я.
- Как так?
- Да вот так.
- Что ж, одно страдание?
- Да. И у вас тоже.
- Ну, - засмеялся таксист, - об этом ты знать не можешь.
- Могу, - сказала я. - Иначе вы бы здесь не сидели.
- Почему?
- Я бы объяснила. Только не знаю, поймете ли вы.
- Ишь ты какая, - фыркнул шофер, - что, думаешь я глупее тебя? Уж наверно пойму, если ты поняла.
- Хорошо. Ясно ли вам, что страдание и есть та материя, из которой создан мир?
- Почему?
- Это можно объяснить только на примере.
- Ну давай на примере.
- Вы знаете историю про барона Мюнхгаузена, который поднял себя за волосы из болота?
- Знаю, - сказал шофер. - В кино даже видел.
- Реальность этого мира имеет под собой похожие основания. Только надо представить себе, что Мюнхгаузен висит в полной пустоте, изо всех сил сжимая себя за яйца, и кричит от невыносимой боли. С одной стороны, его вроде бы жалко. С другой стороны, пикантность его положения в том, что стоит ему отпустить свои яйца, и он сразу же исчезнет, ибо по своей природе он есть просто сосуд боли с седой косичкой, и если исчезнет боль, исчезнет он сам.
- Это тебя в школе так научили? - спросил шофер. - Или дома?
- Нет, - сказала я. - По дороге из школы домой. Мне ехать очень долго, всякого наслушаешься и насмотришься. Вы пример поняли?
- Понял, понял, - ответил он. - Не дурак. И что же твой Мюнхгаузен, боится отпустить свои яйца?
- Я же говорю, тогда он исчезнет.
- Так может лучше ему исчезнуть? На фиг нужна такая жизнь?
- Верное замечание. Именно поэтому и существует общественный договор.
- Общественный договор? Какой общественный договор?
- Каждый отдельный Мюнхгаузен может решиться отпустить свои яйца, но...
- Что «но»? - спросил шофер.
- Но когда шесть миллиардов Мюнхгаузенов крест-накрест держат за яйца друг друга, миру ничего не угрожает.
- Почему?
- Да очень просто. Сам себя Мюнхгаузен может и отпустить, как вы правильно заметили. Но чем больней ему сделает кто-то другой, тем больнее он сделает тем двум, кого держит сам. И так шесть миллиардов раз. Понимаете?
- Тьфу ты, - сплюнул он, - такое только баба придумать может.
- И снова с вами не соглашусь, - сказала я. - Это предельно мужская картина мироздания. Я бы даже сказала, шовинистическая. Женщине просто нет в ней места.
- Почему?
- Потому что у женщины нет яиц.
Дальше мы ехали молча.
Бывает такое, чего скрывать - загрузишь человека, и легче становится на душе. Почему так? Ведь ничего от этого не меняется - ни в твоей жизни, ни в чужой. Тайна. Ничего, пускай подумает о главном, это никому еще не вредилоНе смотри, что рассеян в россыпь,
что ломаю и мну себя.
Я раздел эту девку — Осень,
и забылся, ее е*я.
Ах ты сука! Такое тело
меж бля*ьми мне не сыскать!
Сладкой влагой плодов вспотела,
кольца ягод в твоих сосках.
Распахнула! О алый бархат
губ и губ! Сумасшедший визг!
Не могу!!! Позовите Баха!
он напишет “сонату пи*д”.
Ах пора ты моя живая!
Голова — голова — ми*ет.
Разрывает меня, сжигает,
я кончаю…простите мне.