ИВАН ОХЛОБЫСТИН: ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ВЛАДИМИРУ ПУТИНУ
08 января 2014, 08:07

Уважаемый Владимир Владимирович!
Обращаюсь к Вам, и как гражданин к гражданину и, как верующий человек к верующему человеку. Думаю, что мое обращение поддержат десятки миллионов граждан России. Господин Президент прошу Вас способствовать скорейшему возвращению в Уголовный Кодекс Российской Федерации 121-ой статьи, карающей за «мужеложество». К сожалению статья, запрещающая пропаганду гомосексуализма, не достаточно эффективна, поскольку наличие официально зарегистрированных сообществ гомосексуалистов само по себе является прямой рекламой гомосексуализма и противоречит, ранее принятому, закону «о защите чувств верующих», чьи чувства несомненно оскорблены существованием, на законных основаниях, во многих российских городах очагов содомии. Затягивать с разрешением данного законодательного противоречия никак нельзя, иначе это грозит неминуемым и довольно быстрым получением содомитами статуса «социальной группы», а значит — конституционной возможностью растлевать подрастающее поколение, ведь своих детей у содомитов быть не может и эта «социальная группа» будет вынуждена пополнятся за счет наших детей. Если данная инициатива находится вне Вашей компетенции, прошу Вас инициировать проведение всенародного референдума по данному вопросу. Я уверен, что результаты оного окончательно убедят Вас в необходимости возвращения вышеупомянутой статьи.
С уважением, Иван Охлобыстин.

Шаг вперёд, и два шага назад, а затем снова шаг вперёд.

На замёрзший пушистый снег, на подтаявший хрупкий лёд.

Мы навстречу друг другу идём, в странном танце ломая такт.

Извиваясь стремится вдаль наш изломанный жизни тракт.

 

Шаг вперёд, два назад… И боль! И до крови сжата рука!

Ты так близко, ещё, ещё… Нет, опять… Ты опять далека!

За спиною солнце... Нет-нет! Вот оно уже впереди!

Мы кружим этот танец вдвоём, вырывая сердца из груди.

 

Мы не видим того, что вокруг, только хлёстко глаза в глаза.

Мы не можем уйти, забыть! И остаться нам тоже нельзя!

Шаг за шагом, вперёд-назад, и касаясь друг друга рукой…

По ладошке на пыль дорог - слёзы с кровью, полёт и покой.

 

Шаг вперёд, и два шага назад, а затем снова шаг вперёд.

А в пустых переулках Души этот танец песню поёт…

 

Иногда сущность вещей скрыта от наших глаз. Попробуйте взглянуть на привычное нам другим взглядом. Быть может, вы увидите там много интересного…

О Митяе в Конторе в конце девяностых не говорил только ленивый. Уникальный случай, когда все от мала до велика обсуждали очередное его деяние, втайне восхищались мастерством, хитростью, умом и изворотливостью и тут же желали его поймать и… от греха подальше сдать Инквизиции – пусть их светлые и не очень головы ломают, что с ним делать. Вот только Митяй не горел желанием очутиться в мягких лапах столь грозного заведения и оставлял всех желающих с носом. А то и без носа – если нос засовывали уж слишком глубоко в его дела.

Митяй был личностью творческой и никогда не повторялся. Откуда у него столько фантазии можно было только гадать. Наши аналитики выдвигали одну версию за другой. Строили самые фантастические предположения о следующей жертве, о месте проведения операции и способе устранения, но Митяй всегда выбирал именно то, о чём гранды сыска и анализа даже не мыслили. Самый банальный пример, когда на всю страну прогремели известия о покушении на высшее должностное лицо, которое отдыхало на даче за городом в компании девиц древнейшей профессии. Да стреляли, да ранили, да убили не политика, а его зама. Провал? Как бы не так. Заказ был не на политика, а именно на его зама. Политик сам по себе был существом тупым, жадным и похотливым. Все дела вершились его замом и дела, можно сказать, не малые. Так что смысл было убивать животинку? Так, попугали и хватит. После того псевдопокушения карьера политика пошла вниз и солнце власти его закатилось. Но то было потом. А тогда все обыватели были в уверенности, что киллер приходил по мелкую душонку в жирном теле именно политика. И только Радмир Пичовски, старый аналитик и большой бабник, высказался: «Кого надо, того и убили». И это было действительно так. Потом собрали факты и доказательства заказа именно на зама, но то было потом.

А ещё Митяем пугали. Нет, не олигархов и власть предержащих, а молодых сотрудников. Дескать будешь плохо работать – поручат тебе поймать Митяя и выгонят за профнепригодность. Никто, конечно, не собирался поручать стажерам его ловить, потому что всё-таки кролики не ловят львов, но вот старым и опытным сотрудникам могли поручить разработку Митяя. Так, шутки ради и в назидание.

Мало того, что Митяй работал с размахом и фантазией, так он был ещё и шутником. Все ждут от снайпера выстрела в голову, укрывают его бронежилетами прикрывают телами. А вот бетонной плиты на голову не ожидает никто. И вытягивают из «котлеты» потом бронежилет и отмывают. Вот тебе и «снайпер». Хотя чем не снайпер – уронить плиту весом в полторы тонны так, чтобы только жертву всмятку, а все остальные только испугом отделываются? С винтовки «поснайперить» ума много не надо, а вот так…

Лишних жертв Митяй не любил делать. Не ронял самолёты, не взрывал поезда. Это было для него слишком примитивно и не интересно. Ну, если, правда, кто под руку попадётся, то тут уж извините – церемониться не будет, прибьёт и даже не поморщится.

Но самым, пожалуй, парадоксальным, было то, что на месте совершения им преступления было подчищено всё – и физические следы стёрты, и ментальный фон подштопан-подлатан так, что идентифицировать исполнителя было невозможно. К тому же на ментальном фоне Митяй ещё и издевался. Оставить на месте отрыва от погони (когда трое наших оперов мчались за Митяем пять кварталов) слепок безногого инвалида, или на месте лёжки снайпера безрукого и слепого. И так каждый раз – то у него бомбу к днищу девочка пяти лет прикрепляет (а по остаточным «нитям» ещё и сама собирает), то машину водят по очереди негр, китаец и индус, хотя в машине был только Митяй. С чувством юмора был Митяй, тут уж от него не отнять.

Вот только Равновесия ради надо было Митяя всё-таки поймать и сдать Инквизиции, вот только сам Митяй этот закон не горел желанием соблюдать, а потому водил за нос нашу контору лет пять, если не больше. Ну а потом пропал так же внезапно, как и появился. Мы все вздохнули с облегчением и посочувствовали тому Городу, в который он переберётся на ПМЖ. Ликовали, естественно, не долго, так как текучка просто выматывала, но под рюмочку пива нет-нет да и всплывали истории, как кто-то Митяя почти взял, вот-вот за руку даже держал, но тот вырвался и убежал. Но то были байки из разряда охотничьих историй – слушали все внимательно, смеялись много а не верил никто.

Да, почему именно «Митяй»? Первое, что приходит на ум, что героя нашего звали Димой, вот только как его звали на самом деле не знал никто. «Митяем» стали называть его после одного случая, когда наш сотрудник получил в лоб приличную порцию боевого заклинания и когда его откачивали наши эскулапы твердил только одно слово «Митяй». В то время о сериале «Сваты» даже не задумывались сами авторы сценариев, так что грешить на схожесть нашего Митяя с киношным было бы просто нелепо. Сам опер после лечения ничего не помнил, почему твердил «Митяй», потому как у него в группе прикрытия не было ни одного ни Дмитрия, ни Митрофана, ни даже Митрохи. Но с тех пор наш неуловимый киллер стал для всех Митяем.

С момента его появления, и до исчезновения, на Митяе, по проверенным данным, было сорок два эпизода, по непроверенным - пол тысячи. Ну, не проверенные данные это больше к тому, что все «висяки» пытались повесить на Митяя и пытались даже через лет пять после его исчезновения. Но все попытки были неудачными, опера получали по шапкам и с утроенной силой начинали искать настоящих убийц и почти всегда находили. Так что славу Митяя можно смело ограничивать полусотней операций.

Вся эта история ко мне как бы и не относилась, если бы не один эпизод. Уже спустя пол года после исчезновения Митяя Радмир Пачовски отловил меня в одном из моих любимых уголков Города и хмуро глядя в глаза не спросил:

- Митяй жив?

Вот, скажите на милость, откуда мог я знать, жив он или нет? Митяя нет, всё чинно и благородно, но Радмира хлебом не корми, а дай логические загадости поразгадывать. Да и взгляд у него не приятный, я вам скажу. Потому я только утвердительно кивнул головой.

Радмир присел рядом на траву, достал свою неизменную трубку из корня верескового дерева, неспешно набил её табаком и закурил.

- Радмир, и что теперь?

Аналитик курил и пускал облака дыма замысловатой формы над обрывом.

- Денис, ты же знаешь, что мы должны информацию о таких случаях передавать в Инквизицию? – он посмотрел на меня теперь уже усталым взглядом.

- Знаю… - мне стало ужасно неуютно и неловко.

- Так вот, мы должны, но не обязаны. Кто в Конторе ещё знает о том, куда делся Митяй?

- Никто… - я вздохнул и тоже закурил, но только сигареты.

- Ну вот, выходит, что теперь знают двое, а как говорил известный киношный герой – «Знает двое, знает и свинья».

- Знаю, знаю… Мне с повинной самому идти? Или ты расскажешь? – уныло стало на душе так, словно туда нагадили кошки.

- Вот всегда поражаюсь, как ты, Денис, вычислив и нейтрализовав Митяя остаёшься дураком. – Радмир с укоризной покачал головой.

- Ну почему сразу дураком? Я реально смотрю на вещи. Митяя нашёл? Нашёл. Не сдал? Не сдал. Митяй убийца? Убийца. А это значит, что я покрываю убийцу. Так что…

- Предпосылки правильные, выводы не верные. Ты сделал главное – ты нейтрализовал Митяя. Через пару лет, если он снова не возьмётся за старое, о нём забудут, а ты получишь что?

- По голове?

- По голове ты получишь раньше и от меня, сейчас же, если думать не начнёшь. А так ты получаешь… - Пачовски выпустил облако ароматного дыма и замолчал, с надеждой глядя на меня.

- Радмир, ты меня переоцениваешь.

- Дениска, я лет сто назад перестал переоценивать или недооценивать людей и не людей. Я сейчас от тебя жду правильного ответа, а ты, по лени своей, боишься мне его выдать. Ну, и не только по лени, правда. Держит тебя что-то. Скорее всего Слово, данное Митяю, что не выдашь его Инквизиции.

Я молча и уныло кивнул.

- Ну так я не Инквизиция. И тебе тоже даю Слово, что о нашем разговоре и его содержании не станет известно никому без твоего согласия.

Аналитик протянул руку и на ней затрепетал лепесток Тьмы. Я накрыл его ладонь своей, ощутил болезненный, но терпимый укол, и расслабился. Теперь я был уверен с большой долей вероятности, что всё сказанное между нами так между нами и останется.

- Я получил законсервированного агента, о котором не знает никто и которого можно будет применить лишь в крайнем случае, когда под угрозу станет не только моя жизнь. Но и жизнь Мира.

- В принципе правильно. Только ты о Мире не сильно беспокойся, это априори принимается. Но то, что ты такой силы аналитика у себя имеешь – это похвально. Думаю, что при должном обучении Митяй и меня перешагнёт. Лет через сто, если жив будет.

- Радмир, ты что, хочешь взять Митяя в ученики?

- А почему бы и нет? Если он согласится, то знатный аналитик будет. Но не просто аналитик, а ещё и исполнитель. Редкое сочетание, между прочим.

Впору было задуматься над таким предложением всерьёз. Но тут дело упиралось не столько в меня, сколько в Митяя. Нужно ли ему это? Попросится ли в ученики? Да и встречи с Радмиром должны быть более или менее регулярными, а значит риск быть раскрытыми возрастает…

- Я понимаю, Дениска, что тебе надо над моим предложением подумать, но ты не спеши, время есть. Да и мнение самого Митяя интересно. Как по мне, так он согласится на это предложение.

- Как по мне, так тоже. – буркнул я себе под нос.

- А теперь, если это не вселенская тайна, расскажи, как ты вышел на Митяя, и что с ним сейчас.

Отчего-то я почувствовал себя студентом на экзамене у старого и доброго профессора, а выучил я только один билет, и это не тот билет, что вытянул…

- Ну, в поисках своих я опирался на три общеизвестных факта: во-первых даты всех его деяний, во-вторых – обширной фантазией и третье – имя «Митяй».

- Конечно, исходных данных больше, но примем за основу. И к какому ты выводу пришёл, имея столь скудный набор?

Я вдохнул воздух, как перед прыжком в воду и выдал.

- Я подумал, что Митяй – это женщина.

Радмир улыбнулся.

- Ну, я тебя поздравляю – такая мысль тоже мне пришла в голову. Вот только подтверждения я не нашёл своей догадке. Так что, Митяй – женщина?

- Девушка. При том достаточно красивая. – отчего-то я густо покраснел.

Радмир смеялся от души.

- Дениска, ну ты даёшь. Митяй – женщина. Так вот почему его найти никто не мог. Но почему «Митяй»?

- Вот и я так задумался. Но потом кое-что перепроверил, и всё стало на свои места. Помните того опера, благодаря которому и появилась кличка «Митяй»?

- Конечно помню. Сколько раз его проверяли и вдоль, и поперек, а вот не додумались проверять девушек.

- Именно! Не то сразу же нашли бы, что в школе один год с нашим опером училась девушка, достаточно красивая и умная. Но училась всего год, а потом родители её переехали куда-то то ли в Сургут, то ли в Нефтюганск. В общем, за «длинным рублём» подались, прихватив дочурку с собой. Сам опер был немного влюблён в девушку, но забыл об этом. А звали ту девушку Наталья Васильевна Митяева. Не трудно догадаться, что в школе дети кликали её «Митяем», а когда наш опер встретился с Митяем нынешним, он её узнал, а она в спешке не стёрла память ему до конца.

- Не в спешке, ну ладно, продолжай.

- Так вот, найдя такой фактик из биографии опера я стал разматывать эту ниточку и далее. И что я нашёл: семь лет назад под Красноярском терпит крушение самолёт, в списках погибших числится та самая Наталья Митяева. Вроде бы всё, ниточке конец. Но в то же время в больницу города Пскова поступает в тяжелом состоянии Вероника Прохоровна Семицветова. У Вероники Прохоровны запущенная пневмония, на ноге рожистое воспаление и общее состояние такое, что с приёмной хоть сразу в морг. При себе Вероника имеет только студенческий билет, на котором её изображение не чёткое, но вполне узнаваемое. Прошу заметить, что под Красноярском тела в большей мере опознавали по анализу ДНК, так те были изуродованы, и по спискам на рейс. Наталью Митяеву опознали родители и похоронили там же, в Красноярске, где и остались жить после смерти дочери. Вероника же выздоровела вопреки прогнозам врачей и отправилась снова на учёбу, но вскоре взяла академический отпуск, так как вследствие болезни потеряла память. Из Пскова она исчезает сразу же после оформления академотпуска и «всплывает» уже в Москве.

- Интересно-интересно. А какова же между ними связь?

- В принципе, самая прямая. Вероника Прохоровна была девушкой красивой, но из семьи бедной. А мечтала она жить в своё удовольствие, потому и подрабатывала иногда профессией постыдной. Не в тираж пошла, правда, но и десятка три разменяла клиентов. В среде проституток она слыла девушкой жадной и завистливой, не гнушалась иногда клиента и обворовать, но так, по мелочи, чтобы не заметно было. Мысли были у неё были однобокими и вместо того, чтобы достичь чего-то самой, она хочет получить «всё и сразу», то есть удачно выйти замуж. Для этого она полученные от «приработка» деньги не тратит напропалую, а раз в месяц ездит в Москву, где и пытается тем же способом «подцепить» себе жениха. Но действительность значительно суровее девичьих мечтаний и брать в жены проститутку богатенькие «буратины» не спешат. К тому же провинциальность из неё так и прёт.

И вот в один из таких вояжей Вероника знакомится с Натальей Митяевой, которая прилетела в Москву развеяться. Знакомятся они чисто случайно, когда Вероника за руку схватила вора, вытаскивающего у Натальи кошелёк в ЦУМе. Там слово за слово и Наталья приглашает девушку к себе в номер. В принципе, они даже почти подружились и Наталья, по доброте душевной, снимает теперь уже двуместный номер – для себя, и для «подружки». Но вернувшись не вовремя с очередной экскурсии застает Веронику в компании негра и в позе, достойной Камасутры. Она выходит из номера и ждёт, пока Вероника не закончит с клиентом, так как сама Наталья не склонна к скандалам. Вероника, полна раскаяния, выпускает своего визави сначала, а потом, рыдая, просит прощения у Натальи, и, не находя, исчезает. Но не сама, а с документами и деньгами Наташи. Благо номер был снят и оплачен на несколько дней, а у Наташи есть телефон, по которому она сообщает родителям о постигшем её горе и просит выслать денег, чтобы вернуться домой. Но перед возвращением она решает наказать воровку, благо обронённый студенческий даёт ей направление, где искать.

Но Судьба распоряжается дивным образом – фальшивая Наталья, она же настоящая Вероника, берёт билет на Красноярск и разбивается в самолёте, который заходит на посадку. Сама же Наталья в поезде подхватывает пневмонию и в Пскове оказывается в полубессознательном состоянии. Когда же выздоравивает, то понимает, что теперь она для родителей мертва и является для всех Вероникой Прохоровной Семицветовой.

- Она вполне могла легализоваться же!

- Могла. Но вот тут сработала нитка авантюризма. И Наталья решила начать жизнь с нуля, справедливо полагая, что вернуться к прежней жизни сможет в любой момент. Так оно и было, за исключением того, что родители Наташи через три недели после похорон разбиваются на машине насмерть и теперь признать её практически некому. Но об этом она узнает значительно позже, а пока она, ссылаясь на провалы в памяти после тяжелой болезни, живёт жизнью Вероники и, в отличие от покойной, делает на жизненном поприще успехи.

Для начала она переезжает в Москву и поступает в ГИТИЗ. Поступает легко, так как до этого была студенткой прилежной и пары не прогуливала. Учится там до второго курса и тут… При всём прагматизме своём Наталья позволяет себе влюбиться. Быть может в первый свой раз, но крепко и до потери рассудка. Её возлюбленный парень – уроженец Киева, приехал поступать и поступил только благодаря связям своего отца, местного нувориша. В институте пользуется заслуженной славой ветреного и легкомысленного повесы, за которыми падают штабелями девушки. Вот так и Наташа стала одной из многих, кто упал к его ногам. Но Виталия, как звали этого прожигателя жизни, отец отзывает домой, в Киев. Естественно, что все дамы, которых он обхаживал, не горят желанием последовать за ним. Все, кроме одной – кроме Наташи. Она снова берёт академку и едет за возлюбленным в Киев.

- Прям Санта-Барбара… - аналитик в который раз набил трубку и подкурил.

- Ну, Санта-Барбара тут нервно отдыхает. В Киеве поначалу гламурное дитя порока живёт со своей московской пассией, но бросает её где-то через пол года. И тут проявляется характер нашей Наташи. Она в отместку его убивает. Но убивает красиво и эффектно.

- «Дело Виталия Ерёмина». Помню, конечно. Но только это не Митяя дело у нас числится. Убийцу нашли, им оказалась одна из пассий этого вьюноши. Так что…

Что так сразу скривились лица и вытянулись рожи? Сразу на ум пришёл образ старой, дряблой старухи, у которой-то и зубов всего два, как в анекдоте про тёщу: «Один, чтобы бутылки с пивом открывать, а другой – чтобы всегда болел»? Или же сварливой бабки, что сидит вечерами у подъезда и которая «просвечивает» всех жильцов и гостей (насчёт бабок у подъезда я имею подозрение, что они своим существованием натолкнули Рентгена на своё изобретение)? Или у вас сразу возникло чувство глубокой жалости к моему «мужу» – домовому (водяному, лесному, вагонному, самолётному, трамвайному или где вы его там поселите в зависимости от вашей фантазии)?

И только не надо сразу раскатывать губы и петь военные песни «да как ты только могла подумать такое!». Во-первых, вы сами первыми начали про меня такое думать. А во-вторых, да, я такая – я про вас могу подумать и не такие гадости. А что, нужно же соответствовать созданному и поддерживаемому столетиями образу? Нужно. Вот и буду соответствовать. Вот только вначале «раздам слонов» своим ближайшим сёстрам. Кто у меня сёстры? Да не поверите, кого только у меня в родне нет: тут и ведьмы, и волшебницы, и суккубы, и колдуньи, и русалки, и нетопырята. Короче говоря, куча всякой «нечисти». Братьев перечислять не буду, а то страница уйдёт только на их перечисление и, пока вы будете читать список родни, забудете, зачем вообще начали читать эту муть. Да и братья-то они у меня условные. Очень со многими «родственничками» я была близка в своё время. Хотя, чего тут правду скрывать – «инцест» у нас процветает не только среди кикимор, но и сестрёнки часто бегают к родне отнюдь не на чашку чая.

Так вот, милые мои, начну с того, что я далеко не старуха. Мне двадцать пять лет в этом теле и пару сотен лет в прошлых жизнях не в счёт. Фотографию я вам, естественно покажу, но меня вы меня можете легко представить (ну, к примеру, в ванной). Ах да, вам нужна моя внешность (радостно потираете лапки в предвкушении описания дряблой кожи и пигментных пятен)? А не дождётесь! Я молода, красива, и жутко обаятельна.

Хотите узнать мои ТТХ (для тех, кто не знаком с терминологией и считает кикимор полными дурами, поясняю – ТТХ это тактико-технические характеристики)? Пожалуйста, мне не жалко: итак, я брюнетка, мой рост – сто восемьдесят два сантиметра, грудь четвёртого размера, талия – шестьдесят пять сантиметров (да, да – не эталон, но никто не жаловался), бёдра девяносто два сантиметра (плюну в глаза ядом тому, кто скажет, что два сантиметра целлюлита), характер мягкий, покладистый, весёлый и злой одновременно. И ещё я учусь в медицинском («медик», по-моему, звучит лучше «педика», так что русалки, подумайте).

Так на чём мы остановились? Ой, только не надо говорить, что у меня провалы в памяти – я помню всё великолепно, только время от времени так увлекаюсь уточнениями, что теряю нить разговора. С вами тоже так часто бывает, только всё вам простительно в отличие от меня – оклеветанной и незаслуженно очернённой своей роднёй кикиморы.

А всё дело в том, что в искусстве любви (не путать с искусством постельных утех) мы, кикиморы уже много столетий держим пальму первенства. Вот и что бы вы делали, если бы знали, что кто-то удачливее вас? Ой, не смешите, если хотите сказать, что пожелаете удачи. Вы будете завидовать и завидовать по-чёрному. Но мало зависти – вы ещё и будете пытаться стащить (сбить, сдвинуть, стянуть) того, кто на пьедестале выше вас, а если не удастся, то хотя бы очернить. Я не права? Да права, права, только вот некоторые так делают, а некоторые только мечтают так сделать и вы, в том числе, не исключение.

Итак, кто же такие «доброжелатели», спросите вы? Начну со старших своих сестёр, ведьм. Что, стало страшно? А мне вот нисколько не страшны они, но злая я на них ужасно. Вот со стороны может показаться, что ведьмы – абсолютное зло, только это не так, поверьте. На самом деле ведьмы очень милые создания, у которых только один существенный недостаток – у них нет души. Вернее она есть, но только не с ними, а у Хранителя. Ну и что тут такого, просите вы? Да всё проще простого – ведьмы не умеют любить. Хотя тут я немного покривила душой – умеют, но только своего Хранителя, которому по большому счёту на «свою» ведьму плевать с высокой колокольни. Ко всем остальным ведьмы испытывают нечто вроде привязанности и могут жить долго и счастливо в браке, рожать детей (от мужа, или нет – это уже как им самим захочется), но вот любить – тут уже не к ним. Да, мои сестрички могут наварить кучу зелий и навести массу заклинаний, и объект приложения усилий будет ужом ползать у их ног, сдувать пылинки с туфлей (сапог, ласт, лыж), только вот любовью это назвать нельзя ну никак. А мы, кикиморы, любить умеем. Да и ещё как! Вот сестрички от зависти и бесятся. Вернее им, по большому счёту пофиг, только кинуть в нашу сторону камень не забывают.

Да, нам до ведьм далеко во многих отношениях – мы не умеем так готовить (ведьмы готовят просто супер), не умеем так расчищать дорогу по жизни своим мужьям (ну, по большому счёту мужья у них тоже не простые, прямо скажем), но мы любим, а вот ведьмы – нет! Вот сейчас вы можете спросить, что такое «любовь», так я вас разочарую – я не знаю. Вернее знаю, только выразить не могу. Потому ведьмам и завидно. Я даже знаю, почему они нас так не любят – мы жадные, жадные до любви, а они нет. Что вы, я не осуждаю старших сестёр! Они милые и добрые существа, только у нас с ними разные подходы к жизни. Ведьма не видит проблемы в том, чтобы развлечься на стороне, а вот мы, кикиморы, как ни странно, верны раз и навсегда. И мужьям своим мы не даём возможности украсить наши головы ветвистыми рогами. Жадные мы. И ещё мы склочные. Чего уж тут правду таить, ради любимых мы погрызёмся со всеми подряд, но своего не отдадим. Наше, кикиморово, это наше, и нечего совать к нашему свои щупальца! Так нет же, суют, а потом обижаются, что по лапам они получают по полной программе. А не суй, и будет всё в порядке!

Что-то я разошлась, а ведь ещё не всю родню свою вспомнила. С ведьмами, вроде, разобрались, теперь черёд за волшебницами. Это спокойные такие средние наши сестрёнки. Вот где-то они с колдуньями в одной нише находятся. Всё у них хорошо и любить они умеют. Ой, как же они умеют любить! Заинтересовались? Смею разочаровать – любят они сильно, но пресно. Все вы едите хлеб, да? Едите. Так вот любовь, в моём понимании, это праздничный пирог, а любовь волшебниц и колдуний – лаваш. Да, если завернуть в него сосиску (мяса, сыра, ещё чего-то такого-этакого), то блюдо будет пальчики оближешь, а самого лаваша не наешься много. Ну, походы в театр (почему-то на балет и симфонические концерты чаще всего), культурные прогулки и по вечерам секс в позе «миссионера». Пресно, скучно и неинтересно. Да, от таких мужья не уходят (уют-то создают в семье, не спорю), только и счастья большого с ними не имеют. Конечно, бывают исключения, но они только подтверждают правило. Так что, если хотите спокойной, уютной и счастливой жизни – женитесь на волшебницах и колдуньях. Уж поверьте – более тихих омутов в нашем мире не сыскать. Ну, черти там, в омутах, тоже водятся, не спорю, только какие-то она вяленькие, черти эти, так, на два-три захода.

Вот больше всего трений у нас, кикимор, не поверите с кем. Открою тайну – со средненькими, с суккубами (суккубихами называть не с руки, а сокращённо «самками собаки» – не культурно). Тут уж рафинад, так рафинад. В чём-чём, но в постели им равных нет, чего уж тут спорить. Нам всем до них далеко, как от Земли до Луны. Что творят эти бесовы девки со своими партнёрами – уму не постижимо. Я когда-то видела, как одна моя сестрёнка в кроватке кувыркалась с одним оборотнем. Что сказать – хоть он и волк в нормальном состоянии, но там он выглядел щенком и не больше. Когда сестричка слезла с него, то воду ставить у кровати можно было только в миске, потому как пить из стакана сил не было у него. Если вы увидите девушку, в которой в глазах крупным литером светиться «секс» – это одна из моих сестричек. Любовью тут и не пахнет, как таковой, потому как в постельной гонке к финишу приходит только один участник забега – она, а партнёр сходит с дистанции задолго до финиша. В принципе, если суккуб вас полюбит, то пока не затрахает, не отцепится. Хорошо это, или плохо – не мне судить. Есть же уникалы в мире людей (и не только в нём), которые мечтают помереть на женщине (под ней, сзади, сбоку), но я такого не понимала, не понимаю и вряд ли пойму. У меня свои планы на жизнь и смерть. Вот, к примеру, я хотела бы помереть вместе со своим любимым в один день. Странное желание, можете сказать вы, только вот мне оно не кажется странным аж ни капли. Ну скажите, зачем жить дальше, если любимый откинул коньки? Незачем. Я считаю, что любовь должна быть одна и навсегда. Так что желание разделить смертный одр с любимым не такой уж и бред. Ток суккубы часто смеются надо мной, называя «синим чулком». Ну и пусть смеются, у них вон по четыре-пять мужей за всю жизнь бывает, а я хочу одного и навсегда.

Следующие мои завистницы – русалки. Ну, тут всё проще простого. Хотите узнать, кто такие русалки – послушайте Танюшу Буланому. Вот уж у кого творчество отображает наиболее похожий стиль жизни русалок, так это у неё. Если попросту сказать, то русалки – это «страдалицы» нашего роду-племени. Нет, чтобы самим искать своё счастье, так они сидят, ждут принца на белом коне и в результате получают коня, а принц от них уходит. Ну честное слово, я бы на месте принца тоже от них сбежала, если бы каждый день слышала их жалобы. Вот дам вам дельный совет – хотите испортить себе праздник, пригласите русалку. Та своим нытьём уже через час достанет всех так, что захочется взять весло и стукнуть её промеж глаз, чтобы перестала ныть. Всё им кажется, что в жизни всё плохо и всё не так. А трагедию они могут высосать из пальца на таком ровном месте, что я сама порой удивляюсь, как до такой фигни можно додуматься было. И ноют, ноют, ноют постоянно. Так что замуж они выходят за явных мазохистов, я так думаю. Хотя, знаете ли, найдётся немало дураков, которые готовы всё делать для постоянно «умирающей» жены, не зная, что она живее всех живых. И завидуют они нам, кикиморам, тоже не слабо. Ну, а почему бы и не завидовать, если у нас в семье царит любовь, гармония и единство, а у них «всё плохо»? Простой пример – пришёл муж домой пьяным. Вот что с ним сделаю я, к примеру? Я раздену непутёвого (не забуду, правда, прошерстить карманы на предмет компромата и прощупать магически на предмет измены), уложу спатки, принесу утречком в постельку холодного пива и ни слова не скажу, что он вчера нажулькался до бровей и его привели друзья. Конечно же я не забуду потом отыграться на нём, но это потом, когда в норму придёт. Не люблю устраивать разборки с пьяным, тем более, что толку в этих разборках ноль. Русалки же начнут ныть, плакать, колотиться головой в стену, устраивать разборки и под утро мужик с дурной головой полезет к ближайшему киоску за очередным веником и вручит его русалке в знак примирения. О том, что по пути такой забулдыга опохмелится и придёт навеселе упоминать не нужно, я думаю. Так что сами теперь понимаете, почему от них мужья уходят, а от нас нет?

Ну, а о дамах лёгкого поведения, которыми у нас в семейке являются нетопырёнки, я вообще бы просто промолчала, так нельзя. Это существа без башни вообще. Если коротко сказать, то образ их жизни, я бы выразила двумя словами: «ням» и «хвать». Лентяйки, коих свет не видывал, только то и делают, что отрывают кусочки от чужих чувств и питаются ими. И ведь учить бесполезно, доказано столетиями! Ты хвать нетопырёнка, и учить, а он фюить – и в окошко. Никак не можем всем семейством доказать этим ветреницам, что целое и большое лучше маленьких кусочков, хоть их и много. Вот и летают, хватают что ни попадя, несут к себе, а потом бросают. В принципе, это цыганское племя меня раздражает сильнее всего. И получают они веником (метлой, лопатой) чаще всего и ото всех. Вот только их жалеют – «Они такие непутёвые, махонькие, бездушные». Только их жалеют, а на нас напраслину возводят. И где справедливость? Нету.

Так вот, милые мои, жаловаться дальше не буду. Правду я написала, или нет, судить вам самим. Вот только скажу, что любить из всех нас умеем по-настоящему можем только мы, кикиморы. Знаете, что мы можем сделать своим любимым и ради них? Да всё. Пусть мы вначале не умеем готовить –научимся. И, смею вас заверить, найду я ведьму, которая меня научит готовить не хуже, чем она (лучше не надо, а то и сковородкой получить не долго). В постели… Ну, в постели у нас порядок. Мы и стеснительны, и страстны, и холодны, и проститутки, и монахини – всё в одном флаконе, как пожелает любимый наш. Что пожелает любимый, то и сделаем. Да, не суккубы, только если бы посмотрели они на нас с любимыми в пик Силы да ещё и когда соскучились, то лопнули бы от зависти, честно говорю! Дома уют мы делаем такой, что волшебницы и колдуньи иногда нет-нет, да и учатся. Только разница в том, что у нас не пресно всё, а с огоньком, с перцам, солью и прочими специями. Скажу так – скуки в доме не будет и муж мой будет домой спешить с радостью. Ныть по поводу мужика не буду, а уж если выбрала, то выбрала навсегда. Да, насчёт выбора сразу скажу – я уже занята и люблю, так что все попытки составить мне компанию сразу оставьте при себе. Люблю я одного… Ну, чего уж тут скрывать – люблю я своего ведьмака безумно. Так что, милые мои, пора мне заканчивать с вами тут сопли разводить, пора прихорашиваться и ждать, когда он придёт с работы. Чую, что сегодня он будет не в настроении и моё новое бельё пойдёт вразнос прямо с порога. Но не жаль, скажу я вам, не жаль. Для любимого не жаль ничего, ни белья ни коленей ни… Ну, тут подробности нашего интима я опущу, а то ещё и с вашей стороны зависти мне не хватало.

В конце скажу только то, что зря вы так о кикиморах думаете плохо, зря. Мы хорошие, красивые, молодые, умные и можем любить. Не верите? А вы проверьте.

Всё, милый, любовь моя, звонит в дверь, пора идти. За сим, разрешите откланяться, к счастью, не ваша Кикимора.

В порту, на верфи на стапелях рядом стояли два корабля – флагман Флота Её Величества, красавец 56-типушечный Фрегат, и стройных обводов, скоростная красавица исследовательская Бригантина. Фрегат только вчера затащили на верфь, подлатать боевые раны, очистить днище от наростов моллюсков и водорослей. Бригантина же стояла на стапелях уже вторую неделю, готовясь к дальней экспедиции далеко на юг, дальше мыса Горн.

Над портом стояла рассветная тишина, изредка разрываемая криками чаек и шумом спускающегося трапа с зашедшего в порт грузового барка. Солнце поднималось всё выше и выше, лёгкий бриз дул с моря, гуляя по палубам стоящих на стапелях кораблей. Начинался новый день.

Бригантина искоса поглядывала на спящий Фрегат. Она всегда любовалась этим красавцем-кораблём. Вот и вчера она засмотрелась, как он лихо вошёл в порт, несколько фривольно следуя фарватеру, отсалютовал залпом со всех корабельных орудий форту, и медленно, величественно подошёл к пирсу.

Она была влюблена во Фрегат. Ещё с тех пор, когда она повстречала его, отбившего её и ещё пару судов у пиратского корабля, который вёл их на невольничий рынок в Тортугу. Легко, словно на шпагах искусный фехтовальщик, Фрегат отправил корсарский корабль на дно и сопроводил маленькую эскадру в ближайший порт под присмотр кораблей береговой охраны. В тот раз они плыли рядом всю дорогу и молчали. Она исподволь любовалась бронзой его пушечных портов, идеальной чистотой на палубе и с замиранием сердца слушала перезвон склянок, отбивающих время.

Потом ещё десятки раз, когда они встречались в портах разных стран и континентов, она просто таяла, видя его величественный силуэт на фоне остальной эскадры Её Величества Королевы. Он был для неё всегда прекраснее всех кораблей на свете. Мчась просторами морей и океанов, она с замиранием сердца вглядывалась во все корабли, появляющиеся на горизонте, в надежде увидеть того, единственного, кто был ближе всего её корабельной душе. И вот однажды, при встрече, один единственный залп его корабельного орудия заставил её на миг замереть, а потом от счастья лететь по волнам быстроногой ланью, удивляя знавшего её не один год капитана. Счастье переполняло её паруса и она мчалась прочь от Фрегата, счастливая до кончика мачты. Теперь же, стоя рядом в порту она вновь и вновь искоса поглядывала на спящего великана.

Фрегат тихонько просыпался от сна. Ныли старые раны. Плотники на совесть постарались, меняя ему ограждение на палубе, напрочь снесённое при крайней стычке с испанской эскадрой. В том бою они вышли победителями, рассеяв эскадру и потопив большую её часть, но флагман ушёл, прикрываясь мелкими судами, умирающими за своего предводителя. Победа далась им дорогой ценой. Два молодых линкора уже никогда не поднимут паруса и не войдут в свой порт, навсегда успокоившись на дне морском. Да и оставшихся испанцы потрепали сильно, оставив на теле зияющие раны.

Но времени расслабляться не было. Только три дня на приведение в порядок корпуса, очистку от нароста и снова в бой. Нужно обнаружить и потопить остатки эскадры, пока они вновь не стали перехватывать и топить китобоев и мирные суда, которые вели свой промысел у берегов материка. Он покосился на стоящую рядом Бригантину.

Да, девочка была хороша… Точёный корпус, изящные мачты и алые-алые паруса, которые сшил для неё чудак-капитан. С такой бы в море погонять встречный ветер парусами да уединиться в маленькой тёплой тихой бухте. Но она гордо стоит и лишь только изредка кокетливо бросает взгляд в его сторону.

- Утра доброго, красавица.

- Утра доброго, Фрегат.

- На косметику стала, красоту наводишь? – Фрегат иронически хмыкнул, скрипнув шпангоутом.

- Нет, военная твоя душа. – засмеялась звоном якорных цепей Бригантина. – Скоро в дальний поход, так меня утепляют и укрепляют. Капитан обмолвился, что придётся плавать среди льдов.

- Смотри, потолстеешь – перестанешь нравиться молодым корветам, – подмигнул орудийным портом Фрегат.

- Ну, кому надо, тому я и такая буду нравиться.

- Да уж, знатная Бригантина. Мечта всех кораблей моей эскадры, да и не только моей.

- Так уж и всей, Фрегат? Всей-всей? – Бригантина лукаво прищурилась.

- Всей – Фрегат нахмурился.

- Даже такого бравого военного командира? – Бригантина уже явно насмехалась над Фрегатом.

Фрегат понурился сначала. Не привычно ему было слышать над собой подтрунивание. Вот в бой, сломя мачты ринуться, да на пушки вражеских фортов идти – он был мастер. А тут, слыша в свой адрес весёлое подтрунивание Бригантины, он терялся и не знал, что ответить. Да, он не оставался без внимания ни других бригантин, ни прогулочных яхт, но вот запала в его сердце бывалого морского волка именно эта красавица.

- …даже мне, - тихо прошелестел такелажем Фрегат.

Бригантина зарделась алыми парусами. Она была польщена. Даже и в мыслях её не было, что Фрегат так быстро сдастся и сердце его отзовётся на её невинные заигрывания.

Они снова замолчали. Неловкая пауза затягивалась.

- Бригантина, а когда ты снова в порт вернёшься? – несмело спросил он.

- Не скоро, Фрегат, не скоро… Где-то через пол года, не ранее… А ты, Фрегат?

- Да тоже не скоро. Работы много – то от пиратов очищать морские пути у побережья, то остатки испанской эскадры найти и уничтожить. Тоже где-то пол года не будет меня в этих стенах.

- Эх, тяжела ты наша доля, доля корабельная… - вздохнула Бригантина. – Вся жизнь наша во встречах и разлуках, мимолётных да на встречных курсах. Вот скажи, Фрегат, чего бы ты хотел больше всего в жизни?

- Я? – Фрегат растерялся – Бить врагов, ходить по морям и океанам, очищать их от скверны пиратской и врагов Отечества.

- А потом, Фрегат, что потом?

- Когда, «потом»?

- Когда устанешь по морям мотаться, когда молодёжь появиться, быстрее и сильнее тебя в морском бою? Что потом?

Фрегат задумался. Он никогда не думал, что будет потом, когда новые линкоры и фрегаты заменят его в кильватерном строю.

- Потом… Потом найти бы тихую пристань, стать на вечный прикол и пускать на себя детей человеческих, чтобы изучали историю страны своей и славное прошлое, что творилось нашими пушками и таранами. А там скрипел бы тихонько мачтами да о жизни своей бурной вспоминал.

- Вот и я так хочу, Фрегат, вернувшись из похода дальнего зайти в порт, подняв все свои паруса и стать на якорь на вечную стоянку, потомкам нашим в память и назидание. И чтобы рядом был кто-то, с кем ходили мы борт о борт, кого жду с походов опасных… Так рядом бы и стоять, качаясь на ласковых и нежных волнах тёплой бухты, скрипя шпангоутами и вздыхая трюмами, но непременно рядом…

Они снова замолчали, слушая крики чаек, и ощущая лёгкий ветерок, пробегающий по снастям. Скоро придут люди, займутся их бренными телами, приводя их в порядок, и больше не будет уединения. Но пока они принадлежали только самим себе и говорили, говорили, говорили, вспоминая всё, что в жизни их бурной было…

 

Через 5 дней, погожим ясным днём Бригантина, поняв все свои алые паруса, выходила из порта в дальний поход. Весь маленький городок вышел на пристань провожать корабль в путь. Она была прекрасна, с тихим плеском рассекая волны и идя по фарватеру с изяществом грациозной девы на подиуме. Минуя форт из единственной корабельной пушки, расположенной на носу Бригантины был дан холостой выстрел. Не знал никто, кроме самой Бригантины и стоящего ещё на стапелях Фрегата, ремонт которого немного затянулся, что это салют предназначается только ему, словно обещание вернуться в этот порт через пол года, словно обещание встречи и клятва в верности.

А он следил за уходящей в даль Бригантиной и не мог ответить на прощальный салют. Пушки его были в закрытых оружейных портах, и пороха не было в их стволах. Он скрипел всем корпусом, словно тянулся вслед уходящему кораблю, отдавая ей частицу своей удачи и молил только об одном, чтобы она уцелела в том опасном походе, вернулась, всем штормам вопреки, сберегла себя для него.

А ещё через неделю Фрегат во главе эскадры из пятнадцати судов покидал порт. На выходе из порта был дан прощальный салют со всех бортовых орудий, окутав эскадру сизым дымом пороховой гари. Проходя сквозь туман, корабли салютовали форту и остающимся на пирсе людям, матросы стояли на палубе стройными рядами и чайки вились над мачтами кораблей. Фрегат, идя во главе кильватерного строя, вглядывался в горизонт, словно в надежде увидеть алые пятна парусов ушедшей ранее Бригантины, но понимал тщётность своих надежд. Через два часа эскадра скрылась за горизонтом, идя навстречу неизвестности.

 

Спустя три месяца, Бригантина, затерянная в бескрайних просторах моря возле берегов Антарктиды, выбиралась из ледового плена. Она скрипела всеми шпангоутами, стонала трюмами, но метр за метром пробиралась сквозь льдины и торосы к видевшейся вдали полоске открытой воды. Паруса были собраны и обледенели все снасти, но она с настойчивостью всё ближе и ближе приближалась к освобождению из ледового заточения.

Она обязана была выбраться, ведь она обещала Фрегату быть в порту, когда он вернётся с боевого похода. Она должна стоять у пирса, встречая своего кумира и своего возлюбленного. Она не могла утонуть, ведь она дала слово, поклялась вернуться домой, и она, сжимаемая с нечеловеческой силой льдами, продиралась сквозь них и уже слышала слова капитана о том, что если выберутся они из этого ледового поля, то путь они будут держать в родной порт, и тянула, тянула, тянула изо всех сил своё израненное тело сквозь лёд…

…Огромная глыба льда, несколько дней сорвавшаяся с вершин ледника и закрученная стремительным течением быстро и легко, словно играя, вспорола бок Бригантины ниже ватерлинии и тонны холодной воды хлынули в трюмы, гася крики боли и отчаяния, вырвавшиеся из недр корабля. Бригантина стонала и плакала, погружаясь в пучину волн, причитая о не сбывшихся надеждах на возвращение в порт.

«Прости… Прости… Прости меня, Фрегат, что я нарушила свою клятву и не вернулась тебя встречать… Прости меня, любимый мой, что не смогла добраться до чистой воды, сражённая подлой глыбой льда тогда, когда уже так близко было спасение… Прости меня, милый мой, что старость твоя будет проходить в одиночестве, и не будешь видеть меня рядом с тобой в тёплой и уютной бухте… Прости за всё, милый Фрегат, что не смогла, не доплыла, не дожила…»

Волны сомкнулись на её палубе и она, с пробоиной в борту, но такая же величественная и красивая, уходила ко дну, неся в себе скорбь и горесть невыполненной клятвы…

 

А неделю спустя истрёпанные остатки эскадры под руководством Фрегата вышли на объединённую эскадру испанского флота. Они встретились ранним утром – пять кораблей Флота Её Величества и пятнадцать кораблей испанской эскадры и сразу вступили в бой, не смотря на то, что пятёрка была истрёпана штормом, и их огневая мощь была в три раза меньше. Им бы уйти, спрятавшись в остатках утреннего тумана, исчезнуть в прибрежных фьордах, раствориться на просторах морских, но капитан на Фрегате, как и сам Фрегат, не привык отступать.

«Принять бой» - и команды всех судов в едином порыве занимали свои места по боевому расписанию.

«Принять бой» - и Фрегат набирая скорость рассёк строй неприятельской эскадры и взорвался залпом обоих бортов, огневая мощь которых сметала всё с палуб кораблей неприятеля и разрывая им борта.

«Принять бой» - и вздрогнуло небо, пошатнувшись от залпов орудий и оглушённое звуками разрывов ядер.

Бой был явно неравный. Через час боя Фрегат лишь отдалённо напоминал того статного красавца, который выходил из порта несколько месяцев назад. Клочья парусов, разбитая мачта, треть орудий, продолжающих стрельбу и палуба, обагрённая кровью убитых матросов. Он рыскал по курсу, выравнивая ход, но с каждым залпом неприятельских орудий и полученным зарядам в своё тело он понимал – это его последний бой. И не важно, что остальные четыре корабля почти не пострадали в схватке и на равных дрались с врагом; что половина вражеской эскадры горела и прекратила бой, погружаясь в пучину морскую. Важно было то, что Бригантина не дождётся его в порту, каждый рассвет вглядываясь в горизонт в надежде увидеть его паруса, так и не смыкая глаз до заката. И так изо дня в день, из года в год…

- Уходите, я их задержу! – из последних сил крикнул Фрегат молодому Линкору.

- А как же Вы, Фрегат? Это же поражение!

- Отставить споры! Это не поражение, а победа! Мы уничтожили эскадру неприятеля. Она не скоро восстановиться. Уходи!

- Я не оставлю тебя, Фрегат!

- Это приказ! Уводи молодёжь! Я ещё за собой ещё пару возьму.

- Но, Фрегат…

- Не спорить, Линкор! И ещё одно…, - сквозь грохот орудий слова были еле слышны, - слышишь, Линкор, если увидишь Бригантину, передай ей, что я её люблю! Слышишь, передай, Линкор!

- Я передам, Фрегат, обязательно передам!

Едва не плача от досады, Линкор уводил остатки эскадры в море. Через несколько дней они соединились в условленном месте с кораблями, которые потеряли во время шторма и одним быстрым ударом добили остатки испанской эскадры. Но следов Фрегата они так и не обнаружили.

Но это было потом, а пока Фрегат собрав всё свою волю в кулак, теряя частицы снастей и остатки парусов, шёл на таран флагмана вражеской эскадры, погружаясь по ходу всё глубже и глубже в пучину моря. Но он дошёл, забрав с собой на дно своего извечного соперника в морских сражениях. Так они и ушли на дно, связанные намертво абордажными верёвками и унося с собой сотни моряков, обезумевших в схватке между собой.

«Любимая моя Бригантина, прости меня за то, что я не вернулся из этого похода… Видать, тот тяжёлый груз, что лёг мне на палубу, не для меня был. Но я не трусом ухожу, Бригантина, а победителем! Я ухожу, унося с собой славу и честь, что всегда были со мной. И ещё любовь… Любовь к тебе, моя нежная, ради которой я жил всё это время… Прости меня, любимая, что мне не суждено стать на вечный прикол в порту рядом с тобой и не услышу я смех ребятишек, ползающих в моих снастях, не услышу твой звонкий смех корабельного колокольчика… Прости за всё…».

Волны сомкнулись над горящей палубой, и в тот же миг стрельба прекратилась. Тишина была лучшим салютом над местом гибели извечных врагов.

 

Эпилог.

Спустя несколько столетий, с разницей в несколько месяцев, две экспедиции наткнулись в своих поисках на два корабля, покоящихся на дне морском.

Одна наткнулась на остатки исследовательской бригантины, другая, на остатки некогда грозного фрегата. После исследования останков кораблей было принято решение поднять то, что от них осталось и, проведя реставрацию, поместить их в Музей Флота, как славные страницы в истории страны, олицетворяющие достижения в мореплавании.

Первым в музее почётное место заняли останки правого борта Фрегата, покрытые реставраторским лаком, да пушки и корабельный колокол, поднятые из морских глубин.

Через неделю привезли носовую часть Бригантины, которая сквозь века практически не подверглась разрушению. Когда закончили монтаж столь ценных экспонатов, в тишине выставочного зала негромко звякнул колокольчик с Бригантины.

- Эй, Фрегат, не сильно ли потолстела твоя любимая за века?

- Бригантина? Ты ли это, любимая?

- Я, Фрегат, я! – колокольчик зазвенел смехом, - неужели так изменилась за годы странствий?

- Ни капельки! Ты так же прекрасна, как и была!

- Ты никогда не умел врать, Фрегат. Я так не изменилась, что при встрече не узнал? – Бригантина залилась смехом.

- Да, милая, я давно не замечаю ничего вокруг. Вот, стою, остатками своими людей тешу… Не так, далеко не так, как тогда нам с тобой мечталось безоблачными ночами…

- Брось ты, милый Фрегат! Самое ведь главное не в этом!

- А в чём же, Бригантина?

- В том, что не смотря на все невзгоды, любимый мой, мы снова вместе. А в порту ли мы, на площади или в музее – это уже не важно. Главное – мы опять рядом, как и мечтали столько лет назад и я верю в судьбу, которая свела нас вместе под сводами этого зала. А всё остальное – не важно, поверь. Наши мечты сбылись – мы вместе и теперь уже навсегда.

- Ты права, моя любимая, как всегда права…

 

Под куполами старого музея до самого утра был слышен перезвон колокола Фрегата и тоненький голосок колокольчика Бригантины.

Молодой ещё бездомный пёс, почти щенок, сидел у закрытой двери. Дверь была хорошей, дубовой. Он сидел и лапой пробовал дверь, в надежде, что она хоть раз, но снова откроется. А на улице шёл дождь, косыми плетями стегая насквозь промокшую псину. Но ему не было холодно. Раз за разом он поднимал лапу, скрёб дверь и жалобно поскуливал. Дверь оставалась безучастной к его попыткам попасть внутрь дома. А внутри было тепло. Мягкий ковёр на полу, горящий камин, подстилка, набитая тёплым сухим сеном, миска с мясом и ласковая рука хозяйки. Он помнил это всё.

Однажды, почти год назад, его, замёрзшего и уставшего, впустили в этот дом. Он стоял на пороге, не решаясь войти и запачкать всю эту красоту.

- Ну что же, дурачек, входи. На улице холодно, а ты устал и продрог. Проходи, не бойся.

И он вошёл в этот дом. Его помыли, накормили и уложили спать у камина, на подстилке, что так приятно пахла весной. Он улёгся спать на место чужого пса, что когда-то давно жил в этом доме, ел из его миски, носил его ошейник и ласкала его рука хозяйки, что так тосковала по однажды ушедшему из дома псу.

Но он был и этому рад. Всё-же в тепле, в добре, сыт, вымыт – что ещё нужно бродяге, который всю жизнь скитался на улице и не ждал милостей ни от людей, ни от природы. В бытность свою ещё щенком он побывал и под колёсами машины, и еле ушёл от своры оголтелых детей, которые ловили котов и собак и вешали их на деревьях.

Жизнь била его и в один миг он понял, что жизнь его сломала, перебила хребет. И ему стало всё равно, что будет дальше. Но Судьба снова криво усмехнулась и подарила ему этот дом, это тепло, этот уют. Хозяйка, казалось бы, души в нём не чаяла, а он готов был за неё броситься в бой насмерть на любого бультерьера, любого ротвейлера. Он был безроден, беспороден, но остатки чести хранил в своей душе.

Время шло. Его шерсть стала более густой, переставали ныть старые раны на погоду. Он всё так же слепо, глухо и преданно любил хозяйку, вот только… Только она не любила его. Однажды, гладя его голову, лежащую у неё на коленях, она назвала его чужим именем. Он вскинул голову, насторожившись, ища взглядом другого пса.

- Тихо, дурачок, это не тебе. Лежи спокойно.

И он снова успокоился, расслабился, нежась в ласках прекрасных рук. Вот только с тех пор хозяйка стала отдаляться. Всё реже и реже она гладила его долгими тёмными вечерами. И пища, что с завидной регулярностью появлялась в его миске, уже не так радовала. Казалось бы, чего надо ещё – тепло, сыт, ухожен? Но не было той теплоты, душевности, ласки от хозяйки.

Шло время и на него вообще перестали обращать внимание, и он слонялся по дому, заглядывая во все закоулки большого тёплого дома. И он прекрасно понимал, что это у него не навсегда. Просто не может быть у дворняги такое счастье. В таком доме должен жить породистый кобель, с родословной почти как у принца какой-то средней страны, с чувством собственного достоинства, гордости, а не ластящийся и даже не умеющий лаять «двортерьер».

И однажды его выгнали на улицу. Просто поставили на пороге и пнули пониже спины, а когда он кинулся обратно, то на пороге его встретил чужой мужчина с ружьём в руке. Оружие пёс знал и потому стремглав бросился прочь. Он снова вернулся к бродячей жизни, но тот дом так и остался в его собачьей душе навсегда. Он уходил от него то далеко, то сидел совсем рядом с окнами и часто слышал заливистый смех своей бывшей хозяйки.

Осень снова пригнала его, голодного и уставшего под двери дома. Он сидел и, скребя лапой дверь, скулил. Вот только чудес в жизни не бывает. Дверь оставалась безучастной к чужой боли и страху.

Развернувшись, пёс потихоньку побрёл от дома прочь. Надолго ли, навсегда ли? Он не знал. А дождь всё продолжал хлестать холодными тугими плетями пса, хотя он этого совсем не чувствовал.

И снова перестук колёс, как сердца стук, как звуки метронома.

И сотни километров позади, от моего пока что дома.

А впереди, куда спешу, туда, куда летит душа,

Меня ты ждёшь, всё время ждёшь, идя по жизни не спеша.

 

Да, ты умеешь ждать. Когда тревоги и ненастья,

Со мной встречаясь лишь во сне, ты дорожишь мгновением счастья.

Под утро приходя в мой сон, тихонько сядешь, улыбнёшься.

Во сне ты счастлива со мной, ты в нём не плачешь – ты смеёшься.

 

При встрече будем мы молчать, друг друга нежно обнимая.

Так много хочется сказать – что любим, сильно, не играя.

Да только все слова пусты, когда тебе в глаза гляжу я,

Ведь вижу в них всю боль разлук, когда ты ждёшь меня, тоскуя.

 

И на перроне, вновь и вновь, тебя целуя на прощанье,

Я повторяю – «ты дождись». Твержу, как будто заклинание…

И на ходу вскочив в вагон, и слёзы про себя глотая,

Тебя прошу лишь об одном – ты верь, ты просто верь, родная.

 

Ты просто верь, что будет день (не важно, в сентябре ли, в мае),

К тебе вернусь я насовсем, вернусь, уже не уезжая.

Забуду перестук колёс, разлуки, встречи, расставания.

Ведь только тот, кто умеет ждать, достоин исполнения желания.

Время тёмных ночей, время смотреть вперёд.

По городу он один, тихо домой идёт…

Тихо во тьме ночи, ближе и ближе к ней,

Чей-то уставший с работы муж. Чей-то, или ничей…

 

Верим, не верим, ждём… Слёзы роняя в ночи.

Тихо глотаем слёзы – больно, хоть закричи…

Жёлтым пятном фонарь, словно кусочек дня.

Мы же в избу войдём, мы – на скаку коня…

 

Только в тиши ночной просто идёт человек…

Может он скоро дойдёт, а может уйти навек…

Самое трудное – ждать, верить своей Судьбе.

Главное верить в жизнь. Главное – верить себе…

«Минотавр не виноват, что он родился чудовищем – он просто всегда хочет есть».

 

Аверс и реверс. То, что мы видим, и то, что скрыто от нас. И не только о медалях или монетах речь – в каждом человеке есть то, что видят все, и что часто скрывает человек даже от самого себя. Но в жизни, как и у медали, есть не только лицевая и обратная сторона. Есть ещё «гурт», граница между сторонами. Так между Светом и Тьмой всегда есть Сумерки.

 

Зверь сидел в клетке. В хорошей, прочной клетке из прозрачных прутьев толщиной в палец, гладких таких прутьях, не поранишься. Почему-то мне казалось, что где бы я ни появился, он всё равно будет сидеть ко мне спиной. Что же, это его право. А если честно, то мы всегда избегали смотреть друг другу в глаза. Уж очень многое можно в них увидеть.

- Больно? – я подошёл к клетке и стал рядом, проведя пальцем по одному из прутов. Ощущение было, что я провёл пальцем по стеклу, вот только в отличии от стекла эта клетка была на несколько порядков крепче. Да уж, клетки я научился создавать за столько-то лет. Как научился и заманивать туда Зверя. Со временем, если жить захочешь, и не тому научишься.

- Бу… - Зверь даже не шелохнулся. Просто «бу» и всё. И ведь может говорить, и складно так «звонит», если захочет. А вот сегодня «бу». Даже не «отвяжись», «отстань», «отъ…», а именно «бу», типа «шёл бы ты гулять, Пенилоп». И зацепиться не за что. Разговор начат, разговор окончен. Почему? Потому что «бу».

- Больно, я знаю. А ты как хотел? – как ты хотел, Зверь, я знаю. Но не вышло. В который раз я оказался сильнее. А и вправду, в который? Не знаю. Да и считать нет желания. Будем считать, что в очередной. Хотелось бы верить, что не в последний.

- Бу… - Зверь всё так же сидел и «бу» заметалось по стенам пещеры, словно идя ниоткуда и в никуда.

- Да знаю, знаю я, как ты хотел. Но, что поделать, - не всегда можно то, что хочется. – надо, ой надо завязать разговор с моим Зверем. Втянуть его в спор, расшевелить, даже, может быть, заставить бросаться на меня. Нельзя только одного – оставлять его самого.

- Бу… - и сопение. Сопение обиженное, чем-то напоминает мне сопение ребёнка, хотя ребёнком Зверя назвать тяжело. Метра под два роста, чем-то похож на медведя по фигуре, но с человеческим лицом. Моим лицом. Вот только в отличие от меня, в нём не было ни капли жира – этакий комок мышц, сжатая в пружину Сила, мощность, ярость и… Боль. Сейчас – Боль. Это чувствуется даже на расстоянии.

Я подошёл и сел на пол, прислонившись спиной к спине Зверя. Тепло. Тёплая шерсть, густая и мягкая, покрывающая тело Зверя, коснулась моей обнажённой спины. Немножко щекотно, но тепло. Спина Зверя напряглась, но тут же расслабилась. Я не видел, что он сейчас делает, но знал – мой Зверь выпускал свои острые как бритва когти, рассматривал, прятал и снова выпускал, рассматривал… Острые такие когти, способные запросто перерезать горло или выпустить наружу внутренности. Но я сидел спокойно – Зверь нападать не будет, как бы он того не хотел. Да и смысл нападать, если…

Мы оба знали, почему «если». Потому и сидели спиной к спине – я на свободе, и Зверь в клетке из прозрачных прутьев, которые крепче стали.

- Обиделся, Мин? – вопрос чисто риторический. Конечно обиделся. А кто бы не обиделся, когда ограничивают его Свободу? Ну и ещё Голод. Зверь-то голодный сидит. Это я наелся как в физическом плане (картошка, селёдка, огурец солёный и лук слегка примаринованный), так и в моральном (положительные эмоции от встречи с друзьями, прогулки по Городу, просмотра нового фильма в кинотеатре). А он-то голодает, сильно голодает, вот только виду не показывает. Сидит себе, выпускает острые когти, рассматривает, прячет и снова выпускает. Когти, которые…

- Обиделся. Но ты же знаешь, что я не мог иначе… Не мог…

- Бу…

Конечно, я вру. И я знаю, что я вру, и он знает, что я вру, и я знаю, что он знает… Вот такой у нас диалог. Все всё знают друг о друге.

- Ну, ладно! Мог! Но тогда ты бы сам знаешь, что было!

- Бу…

Он знает, я знаю, он знает, что я знаю, я знаю, что он знает… Замкнутый круг. Ни ему от этого не легче, ни мне. Вот только меня тянет сейчас поговорить, а ему просто больно. Больно и голодно. И говорить эта зверюга не желает. «Бу» и всё тут.

- Вот потому и пришлось тебя… заточить. – пришлось, конечно, кто же спорит. И не силой, куда мне против Зверя. Хитростью, как всегда. Ну и частично подлостью. В таких играх редко кто играет по Правилам. Да и невозможно играть по тем Правилам, которые постоянно меняются – ни одного шанса выиграть.

- Бу… - Зверь пошевелился и снова замер. Не хотел он общаться. Ему больно и голодно, а тут ещё я, виновник всех его бед лезу «за жизнь поговорить». Оно ему надо?

- Ты не обижайся, Мин. Ты же знаешь, что я прав.

- Бу…

Я прав, он прав. У каждого своя правда. И весь парадокс в том, что правы оба и оба в праве. Вот только я оказался более хитёр, более изворотлив и более… подл. По крайней мере в отношении Зверя.

Помолчали. Зачем я пришёл к Зверю? Душу излить? Быть может, он ведь всё поймёт, мой Зверь. Поймёт, но не простит. Я-то на свободе, а он – в клетке. Свобода одного начинается там, где заканчивается свобода другого. Моя персональная свобода началась с того момента, как за бездыханным Зверем захлопнулась дверь в клетке. И нет такого ключа, который бы позволил выти ему из заточения, если я не захочу этого. А я не хочу. Сейчас не хочу. Слишком дорого мне далось пленение этого Зверя в этот раз. И он это знает. И я знаю это. И я знаю, что он…

 

Найти Зверя было практически невозможно. С прошлого раза даже я не мог попасть к тому месту, в котором он жил. Я заточил его в клетку, он отгородился от меня. И нам обоим было хорошо, и даже чувства голода я не испытывал. Я помнил, что где-то далеко, или если говорить точнее, то где-то глубоко, практически недостижимо глубоко есть Зверь, он в клетке и жить легко без Зверя. Жить можно. Можно радоваться маленьким радостям, можно наслаждаться жизнью, можно планировать будущее – всё просто, ведь всё предельно ясно и просто: дом, работа, семья… Ну, не семья, подобие семьи, но жить можно.

Как Она смогла найти Зверя я не знаю, упустил я тот момент, когда они встретились и когда впервые Она прикоснулась к моему Зверю. Иногда я представляю себе, как Она подходит к клетке, как несмело касается его шерсти, как смотрит в ЕГО глаза. Если бы вы знали, как Она может смотреть в глаза! Иногда кажется, что она видит тебя насквозь, читает все твои самые сокровенные мысли и как тёплой губкой стирает с души всю грязь, всё наносное, не свойственное тебе. И затягиваются раны на душе, и сердце начинает сбиваться с ритма, взлетая в грудной клетке до глотки, и перехватывает дыхание, а каждый вздох – как милость, как благословение Ангела. В её глазах плещется бескрайняя мудрость океана, огонь заката и утренняя роса рассвета, туманы в горах и жаркое дыхание бескрайних пустынь. Ты только не бойся посмотреть в е глаза и сумей увидеть то, что скрыто за лукавыми искорками лёгкой иронии и мимолётной грусти.

Лёгким касанием Она проводит по его шерсти и смотрит в глаза. Он протягивает к ней свою лапу, но нет на ней когтей, и мягкими подушечками ладоней он касается её руки, и словно ожегшись одёргивает лапу. Он отвык от ласки, от нежности, от верности и преданности, мой Зверь. Он не верит в то, что кто-то может держать без страха его лапу, может обнимать, уткнувшись лицом в его густую шерсть и кто бы не смотрел на Зверя как на чудовище.

Она улыбается, и лёгкой дымкой исчезает. А Зверь смотрит на отголоски видения и впервые улыбается ей в ответ. И Зверь садится посреди клетки и начинает ждать. Где бы ни появилась Она в следующий раз он всегда к Ней лицом к лицу. Она подходит, и раз за разом всё меньше и меньше время между встречами. Наверное, именно тогда я и почувствовал тревогу. Зверь набирал силу.

 

- Ты помнишь Её запах, Мин? – я помню. Я помню каждый оттенок запаха. Сладкий сандал, чуть горьковатый полынь, запах её волос, её тела, её мыслей.

- Бу… - Зверь снова вздохнул. Конечно, он помнил. Он помнит всё, что помню и я. Другое дело, что мы по-разному подходим к тому, что помним, делаем разные оценки и выводы, даже забываем разные моменты нашей жизни. Но всё, что было, мы помним одинаково.

- Вот и я помню. И забыть не могу. – сейчас бы закурить, но нет здесь сигарет. Я обнажён, но и Зверь тоже, не смотря на шерсть, наг. Здесь нельзя быть иначе – или ты в чём мать родила, или никак. Нет ни выпивки, ни сигарет, здесь только я и Зверь. И здесь была Она.

Зверь поднялся и моя спина упёрлась в клетку.

- Дурак ты, Хозяин. – голос у него был тих. – Дурак, каких Свет не видывал.

Он заговорил! Да, я этого добивался, этого ждал, но волна отчаяния и страха прокатилась ледяной волной вниз по позвоночнику. Он начал говорить, но теперь придётся выслушать всё, что он думает, а это… Мало назвать, что это неприятно. Это всё правда, его правда. Правда моего Зверя.

- Да я и не спорю. Дурак.

Зверь хмыкнул.

- Хорошо хоть это ты понимаешь, вырос за годы. Я уж думал, что не поумнеешь.

- Стал мудрее…

- Да нифига ты не стал мудрее. Был бы мудрым – не сидел бы здесь. Да и клетки не было бы.

- Скажи ещё, что в клетке был бы я. – я усмехнулся.

- Нет. Просто не было бы клетки. Вообще.

Надо было бы встать, но так приятно сидеть на тёплом полу, прижавшись голой спиной к прутьям клетки, так не хотелось подниматься и поворачиваться к Зверю лицом. Конечно, рано или поздно, я поднимусь и повернусь, но не сейчас, не сейчас. Просто сидеть и слушать Мина – вот и всё, что хотелось сейчас. Время остановилось, загустело каплями мёда на янтаре и стало абсолютно не важно, сколько времени мы будем вести свой диалог.

- Не было бы клетки, не было бы кого-то из нас, ты же знаешь.

- Нет, не так.

- Может быть, и не так. Я не знаю. И ты…

- И я не знаю, Хозяин. Я могу только гадать, как было бы, если бы…

- Вот именно. Только гадать. Ни ты, ни я – мы оба не знаем, как было бы, если бы… Мы знаем только то, что есть.

Иногда мне кажется, что я вижу спиной. Вернее даже не так – я чувствую то, что происходит за моей спиной. Вот знаю и всё тут. В мозгу словно появляется картинка, как фотография старого «Полароида», проявляясь со временем. Улыбка Чеширского кота, только прокрученная в обратном порядке – есть только улыбка, а затем появляется сам кот. Вот и сейчас я словно вижу, как горько улыбается Зверь.

- Мин, вот скажи мне, что произошло не так? Ты же теперь умный, и голодный к тому же. Ты же не раз прокручивал ситуацию с разных сторон и видел, в чём ты ошибся. Я-то брал тебя на интуиции, по наитию.

- А сам что скажешь? Почему так? – голос Зверя получил дополнительные иронические нотки.

- Нуууу… - я даже не знал, что и сказать. Вроде бы и готовился, и пришёл к кое-каким выводам, а сейчас всё проскальзывало сквозь плотно сжатые пальцы и стекая на пол пропадало в никуда.

- Баранки гну. – Зверь сова сел и я почувствовал касание его спины. – Я тоже могу сейчас растекаться словами по древу мысли, но ты попробуй сказать всего одно слово, почему так.

Всего одно слово. Только одно слово, которое двигало Ею тогда. Любовь? Ненависть? Ревность? Недоверие? Боль? Что же?

- Страх… - я выдохнул слово и мне показалось, что слово вылетело облачком перед мной. Казалось, что Мин не услышал. Слово сказано, но вот оно застыло передо мной, и оно живёт своей жизнью, отдельной от меня, от Мина и сейчас словно раздумывает, то ли ринуться ввысь, то ли растечься по всему помещению. Словно живое оно постояло и вдруг разом разлетелось мелкими каплями, впиваясь в наши обнажённые тела, корёжа их и скручивая тугим жгутом боли.

- Страх… - выдавил наконец Мин. Он выгнулся дугой и лежал на полу клетки. – Я тоже так и думал, что именно страх. Нет, не страх за себя, за свою жизнь, за родных или близких, за ребёнка или родителей. Это другой страх.

- Я тебя понимаю, Мин…

Мы лежали, отдыхая после приступа боли.

- Именно Страх, Хозяин. С большой буквы «С». Страх изменить что-то, страх того, что…

- … что ты проглотишь её, переваришь и измениться Она. Да, именно Страх. Страх того, что перегорим, что ты насытишься и уснёшь, что ты в состоянии берсерка кинешься крушить всё вокруг, с чем не согласен. Она испугалась этого, Мин.

- Дурак… - буркнул Зверь. – Какой же ты дурак, Хозяин. Мы столько вместе живём, а ты так ничего и не знаешь обо мне.

- Я знаю многое, и это многое позволяет мне делать вывод, что я был прав, запрятав тебя в эту клетку. Так спокойнее, так честнее, так… правильнее.

Зверь за спиной вскочил и я услышал звенящий удар выпущенных когтей по прутьям клетки. Один коготь задел мне плечо и я почувствовал, как по руке стекает тонкая и тёплая струйка крови.

- Ты идиот, Хозяин! Идиот! Ты не знал, что у Неё тоже есть свой Зверь?!

Я вскочил на ноги и развернулся лицом к Зверю. Нет, в глаза я смотреть не буду, но я и без этого знал, что он не врёт.

- У… У Неё есть тоже?... – я растерянно смотрел поверх левого плеча Зверя.

- Есть! Да! У Неё тоже есть свой Зверь! Поверь, ты не уникален, и такие, как я, живут во многих. Но у одних они ленивые, у других почище нас, всё норовят подчинить себе Хозяина. Но есть и третьи, которые становятся единым целым! Хозяин и Зверь!

- Я не знал… - вот так открытие. А ведь, казалось бы, я знал о Звере своём всё, как и он обо мне. Выходит, я как на ладони, а он всё кустами да буераками сознания прятался. Лихо…

- Теперь знаешь. – Зверь снова полоснул когтями по клетке, но уже не в порыве ярости, а только бы услышать похожий на хрустальный перезвон прутьев.

 

Когда в очередной раз Она не пришла, Зверь начал метаться по клетке. Она обещала! Она обещала прийти!!! Она не могла, не могла обмануть!!! Зверь бился о прутья, в надежде вырваться наружу, но клетка была безучастной к угрозам и мольбам Мина. И он впервые за долгие годы закричал, полосуя свою грудь острыми клинками когтей. Она не могла обмануть! Но Её не было и вокруг пустошь, а к Хозяину не дотянуться, слишком крепок барьер, выстроенный годами между Зверем и Хозяином. А Зверю нужно, просто жизненно необходимо было знать, что с ней и почему Она не пришла. Боль утроила, удесятерила силы и он ворвался в сознание Хозяина вспышкой боли.

Хозяин сидел в кресле поезда, увозящего его в другой Город, на встречу с Ней. Боль разлилась в голове свинцовой тяжестью и Хозяин потянулся за таблеткой. Сладковатый привкус лекарства и глоток прохладной воды, и боль отступила. Но никто, кроме зверя, не знал, что это была боль от Зверя, который рвался наружу. Он ехал и смотрел на табло, на котором мелькали цифры скорости поезда, с которой он становился ближе и ближе к той, которую… любил.

 

Я открыл дверь. На пороге стояла Она. Нет, не та, которая из снов, ис сухих строчек ICQ или даже из скайпа. Она стояла и робко улыбалась. Между нами был тонкий барьер, тоньше мыльного пузыря, но он был ещё. Она могла сделать шаг назад, и тогда бы стена стала толще самого крепкого сплава. Она могла развернуться и уйти, и тогда между нами была бы не стена, а пропасть, через которую не перешагнуть и не перелететь. Но она сделала шаг вперёд. И я обнял её.

Зверь рванулся вперёд и прутья клетки вздрогнули. Раз, другой, пятый Зверь бросался на клетку в неистовстве, и вдруг словно исчез пол его темницы и клетка рухнула куда-то вниз. Он летел внутри своей клетки, а перед взором мелькала Тьма и Свет, величественно усмехался Сумрак, показываясь на сотые доли секунды и откровенно хохотал багрянцем Хаос. И вдруг полёт прекратился. Зверь стоял посреди большого зала, стены которого отливали пульсирующим красным светом. И тишина. И только за спиной кто-то всхлипнул. Резко обернувшись Зверь увидел…

Её Зверь сидел и плакал. Его Хозяин и её Хозяйка с остервенением срывали с себя остатки одежды, познавая друг друга руками, губами… А он стоял и смотрел на плачущую девушку. Шаг. Ещё шаг и он опустился перед ней на колени.

- Не плачь, я…

И тут Её Зверь заглянул ему в глаза. Мир перестал существовать для них двоих, и если Хозяевам нужны были тела, чтобы вознестись на вершину блаженства и единения, то Звери просто слились в нечто единое, неописуемое словами. Не было Его, не было Её, были лишь Они. Они любили друг друга, делясь собой и отдавая друг другу всего себя. Они уже не могли быть отдельно друг от друга, так как понимали, что они – единое целое, и к этому мигу, растянувшемуся на тысячелетия, они оба шли всю свою жизнь. Ни у него, ни у неё не было до этого и даже близко похожего чувства – всё было естественно и каждая мысль, каждое желание находило отзвук, порождало вибрацию в другом и они, замерев лишь на миг, снова сливались в единый вихрь, в единый атом…