Паола Навоне

Паола сказала: «Выбери чашку!», и стала подниматься из кресла, разгибаясь медленно, потирая поясницу. «Радикулит» - сочувствуя, догадалась я, пряча любопытный взгляд. Простые болезни мучают и великих людей, это известно всем. Я подошла к ореховому шкафу, очень темному, со стеклянными створками, дверцы открылись без скрипа. Все чашки были разной формы, их объединяло одно – белый цвет. Выбрала полусферу, небольшую, размером с теннисный мяч. «А теперь - возьми ложку!». Паола словно играла в игру, правила которой были известны только ей, и наблюдала за тем, какую посуду я выбираю. Ложки в серебряном стакане были тоже, как и чашки, абсолютно разные. Мне приглянулась стальная, похожая на маленькую совковую лопату, с тонким граненым черенком (в сечении – квадрат). «Теперь я» - и Паола, покрутив в воздухе указательным пальцем, выбрала чашку себе – перевернутый усеченный конус, а ложку взяла идеально круглую, из отливающего еле уловимой желтизной мельхиора. Её ложка была похожа на инструмент стоматолога – зеркальце с длинной ручкой. «Ты консервативна и зажата, - оценивала меня Паола, разливая кофе в чашки и помешивая «зеркальцем» сахар. Ты стесняешься своих чувств и эмоций». Это она устроила мне проверочный тест с выбором чашки и ложки, и теперь оглашала результат, вот зараза... Паола улыбалась. В целом она была очень милой. Я благоговела и стеснялась своей бесталанности и несовершенства. Кстати, я поняла, почему в нэте нет ни единого фото Паолы в полный рост, у неё оказалась довольно внушительная жопа. Такие бывают женские фигуры – узкие плечи, стройная талия, а бедра широки и ноги толстые, никакой фитнес не поможет – конституция такая… Вместе с тем, Паола была колоссально уютна и шикарно смотрелась в черных мягких брюках без стрелок, простой зеленоватой кофточке навыпуск, на плечах - палантин цвета темного вина и перезрелого красного винограда. Я любовалась знаменитым лицом Паолы с вызывающим рельефом морщин. Еще поражали руки, вернее, украшения на них – по одному на каждой руке, огромные, светлые полупрозрачные кольца, как будто Паола нанизала на пальцы бублики из лунного камня. На первый взгляд – дутая пластмасса, слишком дешево для великой Паолы. Но кто их, дизайнеров разберет, носят, что нравится, «создают стиль», плюют на все мнения и каноны…

Еще – не могу не рассказать - панно на стене напротив главного входа. Огромное нечто, пэчворк, но очень африканское, темное, тонкое, вышитое длинными стежками в разных местах, исполосованное переходами цвета и стыками соединений лоскутов. Нитки, швы и строчки отбрасывали тени. Я разглядывала, как «дышит» это полотно на стене от сквозняка, метров три на пять, горизонтально распяленная тонкая простыня, тающая в неосвещенной высоте потолка… Я разглядывала и одновременно соображала, как это все закреплено и как хорошо собрано по цвету – лавровый лист, темный чай, сизые сливы, опять виноград, мятая кожура свеклы, красная охра, земля, песок – все было там… Говорить я не могла, но Паола меня понимала. И её отношение ко мне менялось – я чувствовала. В начале моего визита она смотрела на меня, ласково, как на полудебила. Она просто еще пока тогда не знала меня совсем… Щурилась, морщинила морщины, гладила глазами по голове, ей нравились мои волосы, но сами по себе, без меня. Даже явно читаемые мои мысли про её фигуру не оскорбили Паолу. Потому что такая ерунда, как оценка размера задницы, не может обидеть самодостаточного человека. И, по мере того, как я разглядывала студию Паолы, Паола узнавала меня, считывая мой восторг и мои мысли. «Знаешь, - сказала она внезапно, когда я уже трогала, изучая, двухметровые конструкции светильников, похожих одновременно и на закрепленные в штативах гигантские алюминиевые глубокие ложки, и на вскинутые ковши экскаваторов, - знаешь, у тебя будет свой салон!». И я тут же успокоилась, как будто знание о том, что у меня будет свой дизайнерский салон, тут же примирило меня с несовершенством вселенной. «Твоей фишкой будут веревки. Ты будешь использовать в отделке веревки, бечевки, бейки, тесемки и канаты – обязательно, да-да!» Я представила при этом мысленно большую плетеную из темных прутьев корзину в виде вертикального кокона на белом паласе, куда я набросаю нарезку из веревок – образцов. «Обязательно держи в своем салоне обрезки – поддержала меня Паола, - когда люди держат в руках что-то и осязают, это помогает им определиться с выбором, чем больше задействовано чувств при выборе, тем лучше»… Потом тоже было интересно. Мы придумывали с ней моё собственное панно, состоящее из кусков молочно-бежевых паласов с разной структурой и длиной ворса, а в правом верхнем углу панно – моя гордость – акцент, густая толстая шерсть, свисающая вниз, как вермишель из мясорубки. Когда я составляла мысленно это, Паола либо говорила «Да» и кивала головой, либо «Нет, надо другое», и картинка складывалась сама. Когда я поняла, что панно «готово», Паола заулыбалась: «Теперь – готово, согласна». И я запомнила "своё" панно во всех деталях - а как иначе... Потом почти сразу пространство начало выталкивать меня, визит заканчивался, пришлось убираться восвояси...

Перед тем как проснуться, возвращаясь, приходя в себя, я поняла, почему не могла говорить с Паолой, почему говорила вслух только она, а я давилась немотой и невысказанностью... Всё дело было не в языке, это ни при чем. Там, в том измерении, где мы встречались, говорить вслух могли только те, кому есть, что сказать вечности. Паоле – есть, что сказать…