Перемирие

- «Ти не залишила вільного місця в моєму житт. Давай, помиримось». Так просто. Он сказал это и… перестал пить. Вот в этом противном гендэлыке, сбитом из дубовых досок австрийцем Гонзой еще до прихода счастья в виде красного знамени и дешевых слов. 

 

Ганзя показала пальцем на странную хату с большой вывеской. 

 

- Ну и пить кровь из меня тоже перестал. Завел пчел, улья сообразил - для производства денег в сарае. Теперь у меня есть все - настоящая любовь, Юрась и его мама. Но мне стало скучно и вот я уже готова уехать в город за новыми впечатлениями.

 

Ганзя в кедах смотрелась экстравагантно для здешних мест, на фоне гор и коров, пасущихся возле колодца с вычурным лебедем над небольшим козырьком. Она в последнее время была увлечена творчеством "Вовы зи Львова", что отражалось в спортивном костюме с капюшоном и голубых шортах. Кроме этого она дочитывала книгу «100 варіантів кохання». Ганзя старалась искать смысл всюду, где ей удавалось на миг оторваться от наушников, телефона и пачки «Бонда». 

 

В этот раз Ганзя рассказала о своем видении мира заезжей тетке, разложившей на маленьком столике передовую продукцию - турецкую жевательную резинку и выцветшие ледяники.

 

Тетка, повидавшая за жизнь слишком много, чтобы терять нить добра и правды, спросила:

 

- А ты коров умеешь доить?

 

Ганзя презрительную посмотрела на женщину, потерявшую значительную часть привлекательности, включая все гендерные признаки, и ответила:

 

- Бабцю, я коров доила до эпохи цифрового телевидения. Гляньте вокруг себя. Разве теперь семечки на городе растут, а не в магазине в красивых упаковках? Юрась продаст мед - молоко купит. Будем вечером «Роксоляну» смотреть. Пляцков сваха напечет. Постель приготовит. Люблю, чтобы мягко.

 

- А он что? Любит? 

 

- Та не то слово. Я…

 

Вдруг Ганзя кинула недокуренную сигарету и побежала в сторону автобуса, резко затормозившего на площади. 

 

- Ты куда? – заорала тетка, не забывая придерживать добро одной рукой, косясь на двух цыганчат, жадно смотрящих на конфеты.

 

- В город! Я ж казала! - успела крикнуть в ответ Ганзя и впрыгнула в горячий салон маршрутки.

 

Она села на переднем сидении, чтобы видеть бегущую на нее жизнь и подумала:

 

- А может ну его нафиг оти пляцки? Может к куме, а потом на дискотеку и в омут? Или как оно там у них называется? Нельзя – пост завтра начинается. Куплю колготки и вернусь вечерней маршруткой. 

 

В кармане зазвенел противный рингтон. Ганзя вынула телефон и стала слушать. Ее лицо перекосилось.

 

- Как повестка. Почему? Забирают… не только… еще десять человек? А как же мед… и пчелы? А? Как же я?..

 

Она стала кричать, остановила маршрутку, выскочила на пылающий адом асфальт, побежала назад, к дому, к Юрасю и его маме, чтобы успеть, осмыслить, понять…

 

Ганзя неслась, размазывая по щекам слезы, а в голове ее крутилась, как старое кино, картина похорон, после которых все село приходило в себя неделю. 

 

- Не отдам, не отдам, не отдам… - кричало ее нутро.

 

- Отдашь - равнодушно отвечали горы, – Не ты первая, много тут в земле лежит... 

 

Ганзя нашла Юрася возле гэндэлыка. Его глаза подозрительно блестели.

 

- Отменили. – сказал он. – Только что звонили. Не будет мобилизации. Перемирие.

 

Ганзя опустилась на землю и тупо смотрела на свои кеды. 

 

«Любит» - подумал Юрась.

 

(фото Якубенко)