Война без прикрас. Будни Русского офицера

Война без прикрас. Будни Русского офицера Чем дальше от нас война, тем меньше остаётся ветеранов, тем ценнее становятся воспоминания тех, кто воевал. Надеюсь, что воспоминания моего отца — участника сражений под Ленинградом — немного расширят ваши представления о том ужасе, который называется войной.

Отец часто рассказывал о военном быте, о подвигах своих товарищей, вспоминал тех, кто погиб, глаза его в это время как-то замирали, он начинал смотреть сквозь нас, и слушающие понимали, что он сейчас там, на этой ужасной войне, что видит он своих товарищей, врагов, танки, госпиталь…

Итак, война глазами Русского офицера

История первая. Удивительная победа Жарким летом Гатчинская Дивизия была вынуждена срочно отступить — километров на десять к оборонительным рубежам: танковая атака гитлеровских войск была стремительной, опасной и грозила полным уничтожением дивизии, которая не имела достаточного количества боеприпасов и вооружения для отражения атаки. Командир дивизии дал задание взводу разведки (почему-то именно ему, хотя это и не было его прямой задачей…) задержать хотя бы на полчаса танковую дивизию врага…

— Что хочешь делай, — строго и одновременно с сочувствием говорил

лейтенанту-разведчику командир дивизии, — но мы должны спокойно отступить! Понимаю, не на блины к тещё посылаю, скорее на смерть верную… Выручай, лейтенант!

— Легко сказать, задержать дивизию взводом! Тут и пяти минут не

продержишься, — подумал командир взвода разведки Роберт Штильмарк.

Но в армии приказы не обсуждаются, а исполняются.

… Неширокая речка, через неё — небольшой, но бетонный, а не деревянный мост. Времени у взвода в обрез: враги наступали быстро. Сразу поняли, что заминировать мост не успеют.

— Делай вид, что заминировано, — приказал лейтенант минёру.

Тот с группой помощников принялся выбивать ломом, лопатой, другими инструментами в твёрдом бетонном покрытии некое подобие крупных прямоугольников, как бы «рисовать» на бетоне контуры этих прямоугольников.

Тем временем лейтенант распорядился поставить единственную у них

пушку-сорокопятку в укрытие и направить ствол прямо на мост для того случая, если враги не поверят уловке и попробуют по нему прорваться.

Другие разведчики в это время срочно минировали берега — уже

по-настоящему и так хитро, чтобы ничем не выдать своей работы. Берега оставались такими, как будто сто лет на них не ступала нога человека.

Командир взвода с заместителем перешли на тот берег, встали на

просёлочную дорогу и стали всматриваться в сторону видневшегося леса — именно оттуда должны были показаться немецкие танки. Так и случилось. Не прошло и пятнадцати минут, как они увидели две первые вражеские машины, несущиеся к мосту. Наши едва успели нырнуть в придорожную канаву, попав прямо в заросли крапивы, которая нещадно жгла разгоряченные лица и руки. Танки мчались к мосту, затем прямо перед мостом первый резко затормозил и из люка показался немец: — Минирт! — громко крикнул он. — Йа, Йа! — командир второго танка, несмотря на жуткий рёв моторов, понял, что мост заминирован.

Немцы вновь спрятались в танки, и огромные тяжёлые машины почти

одновременно развернулись прямо над головами залегших Русских воинов, вдавив разведчиков ещё ниже в жгучую крапиву и обдав жуткой гарью. Танки умчались обратно, они, судя по всему, выполняли разведывательную функцию, а командир с заместителем побежали через мост к своим — готовиться к серьёзному бою, ибо был уже слышен гул основных танковых сил вражеской дивизии.

Немецкие танки подходили всё ближе. Напряжение становилось

невыносимым. Бойцы взвода разведки лежали в естественных укрытиях с гранатами, пушкой-сорокопяткой и автоматами на случай, если в бой вступит пехота.

… Танки неуклюже полезли на берег по обе стороны от моста —

форсировать реку. Наши солдаты замерли, ведь это было именно то, что нужно!

А вдруг наспех положенные мины не сработают, а вдруг немцы в последний момент остановятся, а вдруг…

Но никакого «вдруг» не случилось. Раздался оглушительный взрыв! Казалось, что огромный немецкий танк приподняло в воздухе! Раздался ещё один взрыв — ещё более страшный — взорвался боекомплект в танке. И вдруг ошарашенные бойцы увидели, что башню танка сорвало, и она отлетела на несколько метров! Одновременно с первым танком взорвался другой. А через секунду — третий! Остальные остановились как вкопанные! Остановились, а потом испуганно и недовольно поползли обратно — в своё «логово». Одна машина горела, другая осталась искорёженной и «безбашенной», третья лежала на боку прямо в воде. Танкисты, похоже, погибли. Лейтенант посмотрел на часы: как незаметно пролетело время! Прошло уже больше двух часов вместо положенного им приказом получаса. Он дал приказ осторожно догонять далеко ушедшую дивизию.

Итог операции получился ошеломляющим: небольшой, потрёпанный в боях

взвод разведки без единого выстрела уничтожил три танка врага, не потерял ни единого своего бойца раненым или убитым, в полном составе явился в свою часть, задержав при этом врага не на положенные приказом полчаса, а почти на сутки: именно столько понадобилось вражеским сапёрам, чтобы окончательно убедиться, что мин впереди больше нет.

Все участники этой операции были награждены медалями, а командир взвода — орденом Красной Звезды.

Я, будучи ещё ребёнком, хорошо помню, как отец после реабилитации ходил в Краснопресненский военкомат, чтобы получить заработанный во время войны тёмно-малиновый орден.

А вот об остальных эпизодах отец рассказывал только один раз в жизни и то — по настоятельной просьбе сыновей. Мы с братом очень уж просили его рассказать про самые страшные эпизоды войны. И вот какие эпизоды показались ему самыми страшными и запоминающимися...

История вторая. Цена женской шубы, жизни и хлеба Печально знаменитые 125 граммов хлеба в день. Совсем маленький кусочек ужасного чёрного хлеба, похожего на твёрдый клей. Но в его маленьких граммах заключалась Жизнь.

Военным давали чуть больше, и однажды лейтенант Роберт Штильмарк получил паёк — полбуханки чёрного хлеба. Хлеб был завернут в бумагу и бережно положен за пазуху шинели.

Был поздний вечер, стоял страшный мороз, с Финского залива дул ветер, и он, казалось, пробирался прямо в душу своим ледяным дыханием. Но грел душу полученный недавно хлеб, а через два километра пути отца ждала горячая буржуйка и казарменное тепло. С радостью думал лейтенант о том, что ещё немного, и он придёт в часть, достанет кружку, нальёт туда воды, заварит кипятку, согреется возле буржуйки, а потом… отломит кусочек хлеба. Положит за щёку… Потом отломит ещё, ещё… Его голодный измотанный боями и холодом молодой организм просто жаждал этого хлеба, который лежал за пазухой и ждал своего часа… Однажды он даже хотел смалодушничать, отломить кусочек, схватить и съесть прямо по дороге, но всякий раз брал себя в руки и отказывался от такого близкого наслаждения. Он знал, что если откусит кусочек, то съест всё прямо на морозе, ведь устоять после одного откушенного куска выше человеческих сил. И тогда придётся в казарме сидеть голодному, ведь насытиться всё равно не удастся…

Сзади послышались шаги. Он обернулся. За ним шло подобие женщины. Роскошная шуба висела как на вешалке, женщина шла, шатаясь, и едва поспевала за спешившим военным. Наконец она обогнала его, резко обернулась: — Дайте. Дайте мне, пожалуйста, кусочек Вашего хлеба!

Это не было принято — просить у других, — так как все знали: каждому очень плохо, и все — в равных условиях… Отец растерялся, прошёл-было дальше, но женщина его снова обогнала, снова стала просить хлеба, а потом разрыдалась и упала перед ним на колени: — Возьмите шубу! Возьмите шубу, но отломите кусочек хлеба, я знаю, военным сегодня давали по полбуханки. Умоляю! Леночка… доченька моя… она умирает… Спасите, я знаю, что у Вас есть хлеб, отломите кусочек за шубу, спасите её, ей совсем немного надо чтобы выжить! Шуба дорогая, она … очень была дорогая…

Лейтенант остановился. Почему-то посмотрел на шубу. Она действительно была хороша…

Молча достал свёрток, молча сунул женщине в руки и быстро зашагал прочь. Дойдя до поворота, оглянулся: мать Леночки поднималась с колен и прятала самую большую драгоценность в дорогую когда-то шубу.

В эту ночь ужинал он одним кипятком.

История третья. «Не могу себе простить! Я убил Русского!» Ночь. Зима. Лютый мороз. Капитан в тёплом тулупе с винтовкой едет на открытой платформе грузового трамвая. Почему его — офицера — послали сопровождающим самого драгоценного груза в то время — это были мешки с мукой, — Роберт Александрович и сам уже не помнил. Он перебирал ногами от мороза, его ледяной автомат болтался за спиной, страшно хотелось спать, но заснуть не давала огромная ответственность. От сохранности муки зависела напрямую боеспособность целой дивизии на долгие дни!

Трамвай двигался медленно, на повороте ещё сильнее сбавляя скорость. Именно на одном из поворотов тёмный силуэт возник на подножке. Незнакомец вскочил на платформу, схватил мешок муки, попытался его поднять: — Стой! Стрелять буду!

Автомат моментально оказался в руках капитана, и он сделал предупредительный выстрел.

Офицер Красной армии по приказу не должен был делать выстрелов в воздух. По страшным, но необходимым военным законам он обязан был стрелять на поражение сразу: мародёры должны были знать, что с ними церемониться не станут.

Человек продолжал тащить мешок к краю платформы.

Капитан понимал, что этот человек — свой. Он не гитлеровец, не диверсант, не враг. Он, скорее всего, отчаявшийся, обезумевший от голода несчастный ленинградец. Убивать своего капитан не мог: не поднималась рука.

— Стреляю на поражение! — прокричал он ещё раз, и автоматная очередь прорезала глухую тишину притихшего замёрзшего города. И вновь капитан стрелял не в мародёра, а над его головой.

Мародёр скинул мешок с платформы, попытался взвалить его на плечи, и отец впервые в жизни… выстрелил в своего соотечественника…

Потом приказал водителю остановиться, спрыгнул с подножки на снег. Убитый лежал лицом вниз, рядом валялся мешок, из которого струился тоненький ручеек муки. Капитан перевернул убитого: измождённое Русское интеллигентное лицо…

Остальная часть дороги прошла без происшествий, но этот убитый человек не давал покоя капитану до конца дней. Вся правда, вся суровая правда войны была на его стороне. Я часто говорил, ему, что он не виноват. И все люди говорили ему об этом. И боевые друзья, и моя мама, но он отвечал, что тёмный силуэт этого несчастного, то, как он неуклюже упал после выстрела — до сих пор стоят у него в глазах. В мирное время за такое преступление несчастный получил бы полгода тюрьмы, а в ужасное, жестокое военное время — пулю от Советского офицера.

История четвертая. Кощунство В «боях местного значения» капитан Штильмарк получил две контузии и три ранения, одного из которых было очень тяжёлым. Уже в спокойные шестидесятые годы у него выходили из тела осколки немецкого снаряда. Воевать он больше не мог и после лечения в лазарете был отправлен направили в Ташкент — готовить молодых офицеров.

Фронту нужны были новые и новые офицеры, и капитан учил их на курсах топографии и прочим наукам, необходимым командирам.

Однажды в офицерской столовой капитан сидел за столом с молодым лейтенантом, довольно развязным молодым человеком. Лейтенант покушал, лениво потянулся на стуле, закурил. В его тарелке лежал недоеденный кусок чёрного хлеба. Лейтенант лениво делал одну затяжку за другой, а потом небрежным движением затушил папиросу о… кусок хлеба! Дедушка побагровел. В глазах встали ужасные картины Ленинградской блокады, слёзы детишек, рыдания матерей, женщина, упавшая перед ним на колени, умолявшая спасти от голода её доченьку…

Он поднялся, поправил гимнастёрку и потребовал, чтобы лейтенант доел этот кусок. Тот в ответ только рассмеялся. Капитан ударил го. Ударил так, что тот упал вместе со стулом. Моментально набежали офицеры, подняли лейтенанта, спросили у капитана в чём дело. Он лишь показал на кусок чёрного хлеба с остатками папиросы и добавил: — Он должен съесть этот кусок.

Многие офицеры уже прошли фронт, кто-то по себе знал и то, что творилось в блокадном Ленинграде. Они молча обступили лейтенанта. Губы у того были разбиты, но он ещё пытался сохранить былую надменность, грозил капитану и обещал ему взыскания…

Обступившие их офицеры приподняли его и поставили возле тарелки. Некоторое время царило молчание. Офицеры ждали, ждал и капитан. Наконец, лейтенант взял хлеб с тарелки, отряхнул пепел и потихоньку стал жевать.

Кощунство было пресечено.