Многие православные люди не считают возможным делиться опытом своего прихода к вере. Тема личных взаимоотношений с Богом очень сложна и сокровенна, чтобы впустить в нее кого-то еще. И я разделяю эту точку зрения. Однако волею случая, история, случившаяся со мной почти двадцать лет назад, попала в Интернет, и вызвала много откликов людей со всего света, порой совсем неоднозначных. Может быть, мой личный опыт чем-то поможет и читателям «Фомы».  Я хорошо помню себя маленькой девочкой. Как-то я проснулась и сказала маме: «Знаешь, мне кажется, что я пришла в этот мир, чтобы совершить что-то очень-очень важное». Мама снисходительно улыбнулась, обняла меня и печально ответила: «Я когда-то тоже так думала, но ты повзрослеешь, и это чувство пройдет». Я почему-то тогда очень расстроилась и даже обиделась. Я росла в нецерковной семье. В детстве с родителями я много путешествовала, ездила на Валаам, однако Церковь была для меня лишь частью культурного наследия. К моменту окончания школы я ни разу не читала Евангелия и не слышала ни одного разговора о вере. Перестройка открыла перед нами новые экономические возможности, которые дали мне шанс уехать учиться в Америку. Незадолго до отъезда моя неверующая мама решила меня крестить. Почему вдруг у мамы появилось такое желание — до сих пор не понимаю. Наверное, она очень за меня волновалась, а крещение показалось ей более надежным способом защиты, чем повесить мне на шею какой-нибудь оберег или амулет. Мне, честно говоря, не хотелось, я долго сопротивлялась, но мама настаивала. В итоге я согласилась, при условии, что мне не придется ничего учить и проходить собеседования. Найти такой храм недалеко от дома на удивление оказалось не просто. Так что мамино желание исполнилось почти случайно. Во время последней перед отъездом прогулки по Арбатским переулкам мы зашли в маленький храм. Мы пришли в него как раз в день престольного праздника в честь Святителя Николая. Там почти не было людей… Представляете, чтобы сейчас в день престольного праздника храм в центре Москвы был пустым?! А в 1993 году это было так. Мама тоже решила креститься. Когда батюшка водил нас вокруг купели, ничего, кроме приступов дикого хохота, во мне это не вызывало. Я смеялась буквально как сумасшедшая. А священник совершенно спокойно на это реагировал: «Ничего, это бес выходит…» Покрестилась — и забыла. И уехала за океан. Моя тетя перед отъездом подарила мне какой-то старый потрепанный молитвослов. Я из вежливости взяла. Наверное, я бы ни разу его не открыла, если бы не воля случая… Для успешного погружения в языковую среду мне пришлось жить в семье баптистского пастора. И, как нетрудно предположить, моя новая «семья» с огромным энтузиазмом занялась моим «обращением». Их натиск был столь силен, что я стала интуитивно искать защиты в своей культуре. И единственной материальной частью этой культуры в тот момент оказался молитвослов… Как-то ночью, спасаясь от тяжести одиночества, я открыла вечерние молитвы — какие же они, оказывается, длинные! Выбрала для себя самую краткую и прочитала — «В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой…» Лаконично и быстро — то, что надо. Мне стало легче, и я выучила ее наизусть. Впрочем, дальше этого дело не пошло. «Отче наш…» я узнала не из молитвослова. Я играла в университетской баскетбольной команде, и перед каждым матчем мы брались за руки, становились в круг и — для поддержания боевого духа и для настроя — читали на английском языке молитву. Как я позже поняла, это была как раз «Отче наш». А тогда я учила ее наизусть, как «Леди Макбет» Шекспира: «The Kingdom come, it will be done on Earth, as it is in Heaven…», и представить не могла, что очень скоро она мне пригодится совсем в других обстоятельствах… Мы возвращались домой с национального студенческого форума. Это был один из внутренних пересадочных рейсов американских авиалиний. Надвигался мощный грозовой шторм, который так часто случается в «аллее торнадо» между Техасом и Оклахомой. Как нам разрешили взлет — до сих пор не понимаю. За окнами сверкали молнии, самолет качало, это вселяло некоторую тревогу, и все-таки я не придавала этому значения. Долетим, думала. Лететь-то всего час… И вдруг мы почувствовали резкий толчок. Как я потом узнала, это в самолет попала молния, и отказала система энергообеспечения. Мы начали падать. Но не резко, а плавно. Как будто самолет стало медленно, но неминуемо тянуть к земле. Я очень хорошо помню этот момент. Света в салоне уже нет, но каждую секунду возникают вспышки из иллюминаторов — молнии. И тут мы слышим голос командира экипажа по громкой связи: «Уважаемые пассажиры, наш самолет падает. Экипаж делает все возможное, но наши шансы на спасение невероятно малы. Призываю всех сохранить достоинство и спокойствие в последние минуты. Прошу тех, кто может, помолиться». Картина того, что произошло дальше, до сих пор стоит у меня перед глазами. Одни люди тут же наклонили голову к коленям и стали молиться. А перемена, которая произошла с другими, была просто невообразимой! «Нет, я не хочу умирать!» Как будто ты оказался в сумасшедшем доме в палате буйнопомешанных. И что же было делать мне?! Раньше я думала, что выражение «вся жизнь пролетела перед глазами за одну секунду» — это метафора. В тот момент я поняла, что это живая реальность. Когда есть несколько минут, чтобы принять собственную смерть, не нужно даже усилий, чтобы вспомнить все, что было до этого. Все самое главное приходит само. Как будто огневой чертой жизнь разделяется на «до» и «после». «После» — ничего уже не будет. А «до»… Что было «до»? И я вдруг поняла, что тоже ничего: «Мне семнадцать лет. Я закончила школу — и что? У меня в Москве осталось несколько друзей — и что? Сейчас учусь в Америке — и что? Ничего из этого не стоит того, чтобы им сильно дорожить. Жизнь-то, в сущности, была бессмысленной. Ее по большому счету не жалко…». С такой свойственной юности бескомпромиссной честностью я искала причину, ради которой можно просить Бога оставить мне жизнь, и не находила… И вдруг меня пронзило — мама! Я сбежала от нее в Америку и так ни разу не сказала ей, как я ее люблю! И главное — она не переживет, если со мной это случится. И тогда я — целиком и полностью захваченная мыслями о маме, сказала: «Господи, пожалуйста, сохрани меня, чтобы я могла сказать маме, что люблю ее. Не ради меня, а ради нее. Я готова умереть, но только, пожалуйста, оставь мне всего лишь одну минуту с мамой до этого». А потом тоже согнулась и начала про себя молиться той единственной молитвой, которую знала — «Отче наш» на английском языке. Когда я произнесла последние слова, я услышала голос: «Ты меня звала? Я пришел». …Я точно знаю, что я его слышала. Больше никогда такого со мной в жизни не повторялось. Но в тот момент Он мне ответил. А потом произнес еще одну фразу на церковнославянском: «Веруяй в Мя спасен будет». То, что было дальше, трудно описать словами… Сейчас я знаю, что это называется благодатью. А тогда — в этом падающем самолете, среди сверкающих молний — мной вдруг овладело чувство простой тихой радости и совершенно нерушимого покоя. Я не могла сдержать удивления при виде той паники, которая творилась вокруг. (Потом в Евангелии я нашла слова апостола Петра на горе Фавор — «Господи, хорошо нам здесь быть»). Я повернулась к девушке-соседке, бившейся в истерике, взяла ее за руку и просто сказала ей: «Не бойся, мы не умрем». Не знаю, что было на моем лице в тот момент, но она моментально успокоилась. …Очнулась я уже на полу в аэропорту. Каким-то образом мы все-таки приземлились. Очевидно, в самолете я потеряла сознание, или память сохранила лишь самое главное, не знаю. И вот тут бы мне нарисовать красивое окончание истории: произошла перемена ума, я стала другим человеком и осмысленно пришла к вере. Но нет — переосмысления жизни не произошло. «Надо же, сработало! — подумал семнадцатилетний подросток. — Бог и вправду есть». Встала, отряхнулась и пошла дальше, как те девять прокаженных, так и не обернувшись назад. Это как раз тот пример, когда Бог буквально касается человека, а тот даже не придает этому значения и проходит мимо… Нас довольно быстро посадили в автобус и увезли — до дома было еще далеко… В Церковь я пришла позже, совсем в других обстоятельствах. А когда рассказывала о том, что в самолете слышала некий голос, своему будущему духовнику, он с улыбкой ответил: «Что ж, это психосоматика. Мы это вылечим…» Слишком серьезно относиться к таким «откровениям» — опасно. Путь к вере — совсем другой. Он — в исправлении себя. Все остальное возникает попутно. И этот опыт в самолете оказался мне важен совсем не какими-то смутными экзистенциальными ощущениями, а вполне «земными», бытовыми последствиями — в голове появилось много дальнейших вопросов, на которые пришлось искать ответы. Я вернулась из Америки в Россию. Вышла замуж. Стала довольно успешным юристом. Несколько раз я кому-то в беседе рассказывала про случай в самолете. Люди недоверчиво смотрели на меня и намекали, что лучше бы я ни с кем этим не делилась: мало ли что про меня подумают… Но я — юрист, человек логичный, привыкший все раскладывать по полочкам. Мне с чисто научной точки зрения не давало покоя, что же за голос это был. Галлюцинации? Самовнушение? Эмоциональный стресс? Да нет же, я же абсолютно уверена, что пережила это на самом деле. Я помню, что чувствовала. Это не оставляет никаких сомнений. Я же не шизофреник! Но в другой части души что-то подтачивало: ну не могу же я допустить мысли о какой бы то ни было мистике! Мне было стыдно терять свою логичность и признаваться себе в том, что после этого падения самолета в жизни появился какой-то отдельный опыт, которого раньше не было. Я стала изучать сайты, посвященные катастрофам, читала комментарии психологов. И казалось бы, нашла то, что искала! Оказывается, у человека в экстремальной ситуации начинается раздвоение личности. Первая реакция — вот оно! Хотя… Нет, до конца не убеждает. Нужно провести эксперимент. И я пыталась мысленно возвратить себя в эту ситуацию, нагнать воспоминания, чтобы сымитировать стресс. Не получилось. Пыталась заниматься экстремальным спортом, чтобы вызвать в себе ту же психическую реакцию — что-то услышать. Ничего не происходило. И все же постепенно мне удалось убедить себя в том, что в ситуации шока в самолете психика просто по-особенному сработала. С этим самовнушением я жила несколько лет. И жила бы, наверное, и дальше, но однажды совершенно случайно зашла в храм. Мы с мужем просто гуляли в районе Кропоткинской и заглянули в храм Христа Спасителя. Было Вербное воскресенье 1996 года. Там служил Патриарх Алексий II и — вообразите — в храме было очень свободно, и Патриарх подходил к каждому и окроплял святой водой. Мы не стали исключением. И… Мне стало страшно… Это гриппом болеют вместе, а с ума-то сходят поодиночке… Я почувствовала что-то очень близкое тому, что чувствовала в самолете — неописуемую радость и покой. Мы с мужем не сговариваясь посмотрели друг на друга. По глазам поняла, что он чувствует то же. Было стыдно спрашивать об этом — мы же нормальные люди. Опять же — логичные. Мы решили побыстрее из храма уйти. И оба поняли, что лучше это не обсуждать. Прошло еще два года. Однажды воскресным утром мы с мужем завтракали. Работал телевизор. Переключая каналы, я наткнулась на передачу со священником Владимиром Вигилянским. Я не особо вслушивалась в то, что он говорит, делала бутерброд, как вдруг одна фраза с экрана меня как будто пробила насквозь. «Христос говорил, что верующий в Него — спасется», — произнес отец Владимир. Я так и застыла с этим бутербродом в руке… Эту фразу я уже однажды слышала. В том самом самолете. После этого я всю ночь не могла заснуть. А утром отправилась в храм Св. мученицы Татианы при МГУ, где служил отец Владимир, чтобы навсегда покончить с тем, что столько лет не давало мне покоя. Где и осталась до сих пор… Тот случай с самолетом уже давно где-то глубоко в прошлом. Он был важен как этап. И теперь не так уж важно, чт это был за голос и был ли он на самом деле. Важно то, что Бог поймал меня на крючок моей логики. И заставил «докопаться» до того, чтобы прийти в Церковь. Единственное, что долгое время для меня оставалось загадкой, — как мы выжили. Я связывалась с людьми из Америки, у них были только отрывочные сведения. В Интернете ничего не нашла. Но много позже Господь открыл мне ответ и на этот вопрос. Как-то раз в телефонном разговоре, моя родственница из Петербурга вспоминала дела давно минувших дней. Они с моей мамой зашли в Николаевский морской собор, чтобы поставить свечку. Я в тот момент как раз была в Америке, и родственница хотела хоть так утешить маму, у которой в тот день на сердце было особенно неспокойно. Они поставили свечку святителю Николаю — именно в его церкви меня перед отъездом крестили. Свечка вспыхнула — и мгновенно сгорела вся. Мама зарыдала: «Это плохой знак. С дочкой что-то случилось». Мысли о том, что это был просто сквозняк, моей неверующей маме не пришло. Ее увидел священник, подошел, спросил, что случилось. Мама рассказала. И батюшка говорит: «Давайте прямо сейчас отслужим молебен святителю Николаю». Отслужили. Маме значительно полегчало… Я не удержалась и перебила рассказчицу. Не помнит ли она, какой это был день? — Конечно, помнит… Помню и я, и никак не могу забыть. В тот самый день в небе Оклахомы падал самолет. Любовь неверующей дочери и неверующей матери соединила молитва и сотворила чудо. Недавно, на Троицу, по селу шел крестный ход. Моя маленькая дочка с букетом цветов в руках, глядя в небо, вдруг сказала: «Мама, мне кажется, что я родилась на земле для того, чтобы совершить что-то очень важное…».

http://www.foma.ru/article/index.php?news=5822

Меня рукоположили недавно – год назад. За это время моя жизнь очень переменилась и в духовном и даже просто в бытовом плане. Это не значит, что я стал жить лучше, моя зарплата журналиста была в 2-3 раза больше, чем сейчас. Это говорит о том, что став священником я не имею права жить как раньше. Английский писатель Честертон верно заметил: «Самым сильным доводом против христианства, являются сами христиане». Но гораздо сильнее эти слова относятся к духовенству. В заметках под этим грифом, я буду делиться своими мыслями о своем духовном пути. Это будут, прежде всего, мои переживания и размышления, которые не будут носить информационного характера.  *** Время перед рукоположением всегда особенное. Ты понимаешь, что еще несколько дней и твоя жизнь круто изменится. Сегодня ты исповедуешься сам, просишь совета у священника. А уже завтра совета будут просить у тебя. Каждому ставленнику запоминается свой, какой-то особенный момент службы. Для меня этим моментом стали слова владыки: “Прими залог сей и сохрани его цел и невредим до последнего твоего издыхания, о немже имаши истязан быти во второе и страшное пришествие Великого Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа”. Это очень страшные слова, они делят жизнь человека на ДО и ПОСЛЕ. После рукоположения меня часто спрашивали, что именно я испытывал в момент хиротонии. И первое время мне было стыдно сказать, что ничего. Нет, конечно было волнение, было осознание нереальности происходящего в этот момент. Но в тоже время, начитавшись перед рукоположением воспоминаний разных священников, о их необычных впечатлениях, мне было стыдно сказать, что у меня все прошло «обычно». А потом я понял, что этого не стоит стыдиться. Главное, что ты годами шел к своей хиротонии, готовился к ней и через апостольское преемство своего архиерея ты ее получил. А все остальное придет позже. Первые недели это время привыкания к внешним атрибутам. Ты получаешь возможность дотрагиваться до престола, тебя называют отцом, целуют руку. И для меня важно было понять, что каждый раз прикасаясь к престолу, ты должен осознавать, что это престол и сохранять к нему такое же трепетное отношение, как до рукоположения. А когда тебе целуют руку, то должен помнить, что целуют ее не тебе, не за твои ничтожные заслуги, а руку, благословляющую людей именем Христа. 

***

Первые службы - это всегда страшно. Ты стоишь у престола смотришь в служебник и пытаешься разобраться, что же там написано. Ты не знаешь никаких возгласов, читаешь молитвы с ошибками, заходишь не в те двери, выходишь кадить с потухшим углем.

Я был дьяконом совсем недолго – 1 неделю. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что у меня нет музыкальных данных и честно говоря, диаконское служение меня никогда не привлекало. Плохо потому, что у меня нет и уже не будет диаконского опыта служения. А значит, мне пришлось гораздо труднее. Ведь дьякон не служит сам, рядом всегда священник, у которого можно спросить порядок службы. А став священником, мне какое-то время пришлось служить одному.  

Первую самостоятельную службу я не забуду никогда. Наверное, гораздо легче, когда рукополагают кандидата с клироса. Он знает службу, ее порядок, особенности. А будучи иподиаконом много лет, я знал досконально, когда нужно подать трикирии, вынести жезл, забрать мантию, подать кадило. Но эти знания для меня оказались практически бесполезны. Так случилось, что сразу после рукоположения в священники я, отслужив одну единственную службу вместе с настоятелем, был вынужден подменить заболевшего священника. Мне, отслужившему всего 1 литургию и то не самостоятельно, нужно было отслужить всенощную и литургию. Это был просто кошмар. Я позвонил своему другу по семинарии и превратил свой служебник в тетрадь первоклассника. На каждой странице на полях, между строчек и где только было свободное место, не занятое издательским отделом, были расписаны мои подробные действия. Мне пришлось буквально пошагово расписать ход службы. Но все равно, прокола избежать не удалось. Выйдя на полиелей, я с ужасом вспомнил, что забыл заложить Евангелие. Хотя слово забыл, наверное, не совсем удачно, учитывая, что это первая служба. На размышление было несколько секунд. Идти в алтарь смотреть календарь и пытаться заложить Евангелие в первый раз, потратив много времени и затянув богослужение? Или открыть Евангелие наугад и прочитать первый попавшийся отрывок? Я выбрал последнее. Литургия прошла более чинно, хотя и гораздо дольше. Потом была проповедь. И хоть на службе было не больше 15 человек, волнение было колоссальное. Гораздо большее, чем во время моих университетских лекций перед аудиторией в 200 и 300 человек. Беседуя со студентами, ты привыкаешь к вольному стилю беседы, передвигаешься по аудитории, имеешь возможность облокотиться на кафедру. А здесь ты вынужден стоять на одном месте и говорить не просто теорию, а слова, которые должны быть подкреплены церковной, духовной практикой. А потом было страшное искушение. Действительно ли я отслужил литургию, все ли правильно я сделал? Пресуществились ли просфора и вино в Тело и Кровь Христа?

Мое первое причащение мирян. Сзади стоит владыка и помогает мне советами.

***

Наверное, не зря в Греции есть обычай, когда исповедуют людей только опытные священники по благословению архиерея. В России другая ситуация. Большинство наших приходов одно штатные, Россия гораздо больше Греции, и ее опыт здесь сложно применить. Когда ты идешь исповедовать в первый раз, то тебя обуревают мысли, что сказать человеку. Это позднее я осознал, что исповедь - не беседа со священником. Священник не обязан говорить что-то на исповеди. Он обязан слушать, обязан понять искренне ли кается человек и лишь в каких-то случаях давать совет. Прихожане, видя нового священника, стремятся исповедоваться у него. Он менее строг, первое время не дает епитимий, а главное, ему не стыдно исповедоваться в повторяющихся грехах. Ведь он не знает, что ты каешься в этом грехе на протяжении последних 5, 10, 15, 20 (нужное подчеркнуть) лет. Ранее я уже писал о том, что священник - это не ходячая энциклопедия на все случаи жизни. Безусловно, он должен быт грамотным, но знать все он не может. И нужно уметь преодолеть свои страхи и на сложный вопрос ответить: «Простите, я не знаю». Приснопамятный митрополит Антоний Сурожский говорил в своем слове об исповеди: «А иногда честный священник должен сказать: “Я всей душой болел с тобой во время твоей исповеди, но сказать тебе на нее ничего не могу. Я буду молиться о тебе, но совета дать не могу”. И это очень правильно. Не нужно городить от себя, вспоминая лишь прочитанное в книгах, сухую теорию. Если ты не имеешь детей, то не нужно рассказывать об их правильном воспитании. Лучше посоветовать какую литературу прочесть и к какому священнику обратиться. В настольной книге священнослужителя говорится, что «мирской поп» да не постригает в монахи, так как он не сможет дать того, чего не имеет сам. Также и здесь, не надо говорить того, что не пропитано, не прочувствовано собственным жизненным опытом. Иногда, приходя на исповедь, возникает ощущение, что часть прихожан играет с тобой в прятки. Не поняв всю важность этого таинства, и не услышав страшные слова предисповедальных молитв: «Аще ли что скрыеши от мене, сугуб грех имаше». Вместо искреннего раскаяния тебе говорят о нарушении 5 заповеди, 39 правила святых апостолов, 12 постановление Антиохийского собора. Блуд и воровство облекают в «невоздержание», каются в грехах своих родственников, соседей, в убийстве царской семьи, но только не в своих настоящих делах. Что интереснее, гораздо искреннее исповедуются представители малых народов. Возможно потому, что они пришли к вере своим трудом, своим подвигом. И подошли они к крещальной купели не потому, что православие было их национальным достоянием и воспринималось как обязательный ритуал и традиция, а потому, что искали Бога.

***

В представлениях многих невоцерковленных людей, священники - это всегда люди зажиточные. Этот образ, как правило, формируется наличием иномарок у многих священников, «золотыми крестами», наличием приличного живота, или «аналоя», как шутят сами священники. Но все эти представления разбиваются очень легко, если ты начинаешь судить о священниках, побывав в глубинке. Иномарка плавно сменяется на «шестерку», золотой крест местами облез. В русской Церкви свыше 20 000 священников, служащих в десятках странах мира. Мне всегда хочется задать вопрос критикам, неужели вам удалось повидать их всех, чтобы оценить объем живота и стоимость автотранспорта? Эти два утверждения (живот и машина) наиболее распространенные мифы о Церкви. Даже если судить только по мне, то уже выяснится, что я среднего веса и не имею даже старого советского Жигули. Хотя отчасти они правы, в Церкви достаточно много полных священников. Две основные причины этого явления – пост и ненормированный график жизни. Основная еда в пост среднестатистического священника и мирянина - это картошка, макароны и хлеб. Думаю, вы сами в состоянии подсчитать, насколько калорийны эти продукты. С другой стороны любой диетолог вам скажет, чтобы похудеть есть нужно часто, но понемножку. А теперь представьте, что у священника в неделю несколько литургий. Он уходит на службу в 6 утра, после литургии у него молебен, отпевания, беседы с прихожанами. В лучшем случае он сядет за стол в 3-4 часа. И, естественно, тут уже не до маленьких порций, потому что неизвестно, когда снова удастся перекусить. Если день насыщенный требами и встречами, то зачастую первый прием пищи может наступить глубоко вечером или даже ночью. Что касается дорогих машин, то в чем, собственно говоря, проблема? Если священник построил храм, организовал воскресную школу и сделал многое другое, то почему он не может ездить на иномарке? Церковь не проповедую нищету, как обязательное условие для спасения. Кроме того, есть множество случаев, когда иномарка - это оправданный выбор. Я много лет жил на Кавказе. В ставропольскую епархию, для примера, входит 6 регионов страны, в том числе такие проблемные регионы как Чечня, Ингушетия и другие республики. И чтобы передвигаться по этой территории, особенно в 90-е годы, когда все дороги были распаханы гусеницами танков, хороший джип был просто насущной реальностью, а не роскошью. В регионе, где тебя могут в любой момент обстрелять или попытаться взять в заложники, хорошая машина - это гарантия безопасности для священника. Или другой пример. У моего знакомого священника есть очень состоятельный спонсор, который подарил батюшке дорогую AUDI. В это время священник практически заканчивал строительство храма, не хватало средств на колокольню. Он продает машину и заканчивает строительство. Через некоторое время об этом узнает спонсор и снова дарит настоятелю дорогую иномарку. При этом он ему сказал: «Батюшка, если вам нужны деньги на колокольню, попросите их у меня. Я дарю вам машину в знак уважения, а не как неприкосновенный запас, чтобы вы его продали в трудные годы». И попросил так больше не делать. Что делать батюшке? Написать краской на двери машины телефон спонсора, чтобы все злопыхатели могли позвонить и проверить? Если говорить о перегибах, то они тоже встречаются. Покойный патриарх Алексий II не раз делал выговоры священникам, у которых храм находится в запущенном состоянии, зато есть несколько иномарок. Но говорить о том, что это массовое явление, мы не можем.

***

Зарплаты у священников, как правило, очень сильно разнятся. И здесь на величину оклада влияет сразу несколько пунктов. Во-первых, епархия. Понятно, что зарплата клирика в Санкт-Петербурге будет на порядок выше, чем зарплата в Майкопе. Во-вторых, играет роль статус священника, хотя, наверное, не очень удачное слово. В смысле является ли он настоятелем или вторым, третьим (иногда и 20) священником в многоштатном приходе. Если он настоятель, то получает ту зарплату, которую себе назначит. Штатному же приходится довольствоваться тем, что дадут. В-третьих, важен вопрос треб, то есть различных мелких богослужений в виде освящений домов, квартир, молебнов, соборования и т.д. В каких-то приходах фиксированная оплата (что неправильно), или любое пожертвование идет через свечную лавку, и деньги уходят в общую кассу. В других приходах, требные пожертвования остаются священнику. Если брать лично меня, то я, ни в коем случае не жалуясь, скажу, что получал больше, работая журналистом. Став священником, я получил один ценный совет от другого собрата, касающийся совершения треб. Те деньги, которые мы получаем за освящение квартир и другие требы неоправданно большие. Поэтому любое пожертвование (за последнее освящение квартиры бабушка дала 100 рублей, и это совершенно нормально), за совершение требы, я воспринимаю, как обязанность молиться за этих людей, поминать их на литургии. В последнее время я ввел для себя новую практику, согласно которой ни одна треба не должна стать просто требой, или просто заработком денег. Поэтому совершая крещение, освящение и другие требы я делаю две обязательные вещи: говорю проповедь и предлагаю людям пригласить меня в свободное время на чашечку чая. Особенно хорошо это предложение встречают после крещения детей. Родители приглашают в гости, готовят вопросы, и таким образом удается провести хороший миссионерский вечер. Наиболее «тяжелые деньги» - это деньги за отпевания. Порою их просто не хочется брать. Ведь ты не можешь придти, просто помахать кадилом, вычитать положенные молитвы и уйти. Ты должен что-то сказать матери, жене, мужу и другим родственникам, стоящим у гроба. И сделать это бывает очень сложно. Не хочется говорить банальностей или сложных предложений с цитатами из святых отцов. Тут другая ситуация, когда нужно сказать просто и от чистого сердца, показать свое искреннее соучастие. Я никогда не считал, что слезы священника на любом Богослужении являются чем-то плохим или слабостью. Скорее наоборот, если мы способны прочувствовать так глубоко горе незнакомых нам людей, то наше сердце еще живо, и мы не превратились еще в требоисполнителей. С другой стороны, отпевание, наверное, самая полезная треба для души священника. Видение смерти разных людей, разного пола и возраста, не может не дать пищу для размышлений: а ведь когда-то на его месте буду я, матушка, родители. С чем придем мы к Богу, и что представим ему на суд? Особенно духовно тронуло меня последнее отпевание мужчины, когда к нему, простите за грубую подробность - смердящему трупу, подходит супруга, целует его в губы и говорит простые и правильные слова: «Спи спокойно, мой любимый, мы скоро снова увидимся с тобой и будем вместе». Дай Бог такой веры каждому батюшке!

***

Вот почему-то нет среди христиан дружбы. Дружат отдельные люди: Таня с Колей, Даша с Машей. А вот увидеть по-настоящему дружный приход, где все друг друга знают, и друг о друге заботятся, очень непросто. Читаешь книги по истории Церкви и удивляешься, как раньше жили христиане. Реальная взаимопомощь, общая трапеза после службы. А сейчас, каждый сам по себе. Как было бы хорошо, если бы священник перед литургией обращался к народу и говорил, что произошло нового в жизни общины. Например, у Оксаны родился мальчик, Виктор Иванович находится в больнице, А Тамара Ивановна уехала в паломничество. Чтобы вся община знала беды и радости своих сопричастников по общему делу. Как-то один знакомый священник объявил на литургии, что такого-то числа состоится приходское собрание, на котором будет обсуждаться жизнь прихода на ближайший год. Все, кто считает себя прихожанами храма, могут и должны придти. На службе стояло больше 250 человек, пришло 40. Что с остальными 210? Они не считают себя общиной и прихожанами? Кто-то работал, кто-то еще не смог по объективным причинам. Но было большинству просто безразлично. Бывает, наоборот, вместо того, чтобы облегчить человеку приход в Церковь, в общину, мы его затрудняем. Дикие надписи в храмах вроде таких: «Без платка в храм не входить», «Женщинам в брюках вход запрещен», или когда на весь храм один туалет с надписью «Вход только для священнослужителей и работников храма» (сам видел) просто убивают. Человек пришел к Богу, а мы говорим, что Бог обидится на штаны. Да, несомненно, есть культура поведения в храме. Но навязывать ее невоцерковленным людям просто преступно. Они уйдут из храма и пойдут в секту, где их примут даже в трусах. Страшно, что мы сами создаем себе гетто, куда вход только для избранных и строго по билетам, даже в обычный туалет. P.S. Мы на приходе, помимо бесед с прихожанами после литургии в субботу и воскресенье, решили попробовать создать службу взаимопомощи. На дверях храма повесим два списка: «Приму в дар» и «Отдам даром». У кого-то есть ненужная детская кроватка, он запишет свой контактный номер в один список, а кому-то нужен старый компьютер, он запишет себя в другой. Удобство этой системы в том, что нам не нужно места для сбора вещей, которые будут так же храниться у своих владельцев, пока их не заберут.

***

Принимая священный сан, ставленник должен осознавать, что жить, так как он жил раньше уже нельзя. Это касается не только его молитвенного правила или каких-то других духовных вещей. Это касается и внешних сторон жизни. Например, внешнего вида. Хождение в подряснике или рясе везде, где это позволительно – мой образ жизни. Это не значит, что вынося мусор или делая ремонт, я должен ходить в подряснике. Хотя и в этом, в принципе, нет ничего зазорного. Внешний вид священника - это уже миссия, проповедь. Ведь часто бывает, что именно твоя ряса становится тем толчком, после которого человек идет в храм. Десятки раз ко мне подходили на улице люди, задавали вопросы, просили совета и даже предлагали помощь. Недавно мне на глаза попалась речь Екатеринодарского митрополита Исидора на одном из епархиальных собраний. И в ней, владыка сказал очень точные и мудрые слова: «Обретённая же чистота души может быть по опыту только в благообразном облике священнослужителя. Таким он должен быть всюду. У Престола Божия «во святая святых», в храме и вне храма. В пути к дому и в доме и среди близких людей. Его должны видеть отличным от мирских в обществе и в домашней обстановке. Особенно родные дети, для которых отец, в первую очередь, священник. Лёгкий домашний подрясник для священника – есть просто необходимая вещь. Немаловажным является чистота и простота одежды и даже обуви в обиходе. Ухоженные волосы, борода. Благородство в походке, манерах. Спокойная, грамотная речь в проповеди и беседах, в разговоре с прихожанами, в общении с родными. А как же омрачает иной, не соответствующий достоинству священнического звания, облик пастыря. Увы, таковые есть, и их можно встретить всюду. Едущими в иномарках и просто бегущими по супермаркету или по рынку. Бывает, можно увидеть, так говорят, и в ресторане в обществе друзей, и в прибрежных заведениях. Увы»! Современный образ священника, сформированный средствами массовой информации и, к сожалению, самими священнослужителями, далек от идеала. Чаще всего нас ассоциируют с иномарками и золотыми крестами. У меня есть знакомый священник, который, имея возможность купить хорошую иномарку, в течение многих лет продолжает ездить на Жигули. Не потому, что он боится общественного мнения, а потому, что он помнит слова Писания: «Не давайте повода, ищущим повода» (2 Кор. 11, 12). 99% процентов своего времени он ходит в подряснике. Будь то вечерняя прогулка с женой или поход с детьми в парк на качели. И это правильно. Люди должны видеть и знать, что большинство священников такие же люди, которым не чужды семейные радости жизни.

***

Жизнь священника всегда полна впечатлениями, эмоциями, переживаниями. Бывают такие дни, когда утром тебе приходится сталкиваться с человеческим счастьем. Ты венчаешь красивую пару. Влюбленные смотрят друг на друга и молятся о своем счастье. Ты присутствуешь на радостном событии и, смотря на них, радуешься вместе с ними. Ты говоришь теплые слова, желаешь им семейной мудрости и помощи Божией. Перед этой семьей открываются новая жизнь. Они еще не знают, что семейная жизнь, это не только улыбки, поцелуи и юбилеи. Они еще не догадываются, что слово брак происходит не от слова брать, как «расшифровывают» это слово некоторые псевдо филологи. А брак – это значит отдавать. Отдавать самого себя, свою жизнь, свои чувства ради другого. Потом ты идешь на соборование больного или умирающего человека. Здесь радости уже меньше. Почти нет. Есть надежда на Бога. Соборуя, ты объясняешь смысл таинства, ты сопереживаешь больному, стремишься утешить. Иногда беседа с больным после соборования затягивается на час или два. Больные, заточенные в четыре стены люди, всегда чувствуют недостаток внимания и общения. Особенно пенсионеры. Когда они были молоды и красивы, они нужны были всем: друзьям, детям, родственникам. Сейчас, не всегда, но очень часто, от них ждут только одного – чтобы они скорее умерли. Чтобы можно было спокойно продать квартиру, дом, дачу. Чтобы закончились бесчисленные приходы врачей, капельницы, уколы. Помню разговор с пожилой больной женщиной, которая в советское время умудрялась работать на четырех работах, чтобы обеспечить достойную жизнь единственной дочери – эгоистке. И вот дочь выросла, получила лучшее платное образование. И мама предложила дочери сходить вместе в кино. И плача старая женщина рассказывала, с каким презрением единственное чадо окинуло одежду матери, и сквозь зубы сказала: «С тобой? В таком виде? Никогда»? Потом у тебя отпевание. Скорбное здание морга или тесная комнатка набитая множеством людей с горящими свечами в руках. Плачь и неприкрытая скорбь родственников и друзей. Тут нет места радости. Христиане уже не те. Они не воспринимают смерть, как начало другой, иной, лучшей жизни. И вот ты скорбишь вместе с ними, пытаешься сказать слово, которое не всегда слышат. И так целыми днями. Священнику приходится все проносить через свое сердце. Нельзя скорбеть и утешать людей ради проформы. Нельзя улыбаться молодоженам и не радоваться за них в сердце. Если этого нет, то это несчастный священник. Это требоисполнитель, который пришел на работу.

***

Все чаще на исповеди приходится слышать глагол «дай». Люди просят у Бога здоровья, счастья, благополучия. Вроде бы в этом ничего нет плохого. Но с другой стороны есть. Потребительское отношение к Богу проникло даже в исповедь. А ведь на исповеди нужно употреблять не глагол «дай», а совершенно другой: «прости»…. Потребительское отношение к Богу стало нормой. Но самое интересное, что, получив просимое, человек зачастую забывает поблагодарить. Хотя в этом нет ничего удивительного. Еще в Евангелии мы с вами читали, что Христос исцеляет 10 прокаженных людей, обреченных на смерть, муки и полное отчуждение. И какова была их благодарность? Лишь один вернулся назад, чтобы просто сказать «спасибо». Или другой пример. Человек рожден инвалидом, 38 лет он валяется в грязи у источника. Он никому не нужен, никто не интересуется, чем он живет. По логике вещей до конца жизни он должен целовать ноги Спасителя исцелившего его и быть преданным учеником. Но он поступает иначе. Предание донесло до нас имя этого глупца - Иар, который в благодарность за исцеление бьет Спасителя по лицу, когда Тот находится под стражей. Прошло 2000 лет. Но люди все так же неблагодарны. Недавно пришла в храм молодая девушка, со страшными новообразованиями на коже. Сначала появились несколько штук. Она ходила по врачам, но никто не брался сказать, откуда они появились. Потом ей кто-то посоветовал облиться святой водой. Образования запеклись и исчезли. Вот оно чудо. Спрашиваю ее, как изменилась твоя жизнь после такого явного знамения? Стала ли ты ходить в храм, причащаться, хотя бы пришла в храм, чтобы поблагодарить Бога? Конечно же, нет. Когда они появились снова, но в гораздо большем количестве, она снова вспомнила Бога и пришла снова потребить благодать. А вообще служить при больничном храме очень своеобразно. Раньше мне редко приходилось бывать в больнице. Теперь я вынужден чуть ли не каждый день видеть горе и смерть людей. На днях крестил умирающую женщину, беседовал со старушкой, у которой нет обеих почек и т.д. И каждому нужно что-то сказать, чем-то утешить. Общение с больными всегда тяжелое, но благодатное служение. Это не дает тебе забыть, что ты смертный. И священный сан не спасет тебя от болезни, смерти, не гарантирует спасения.

http://ierey-antoniy.livejournal.com/

Всем известна евангельская притча о работниках одиннадцатого часа, в которой хозяин заплатил своим работникам поровну, независимо от их «трудочасов». На производстве так не бывает, а в жизни... Иной раз думаешь: вот человек с детства в Церкви, постоянно постился и причащался, а другой коммунистом был и лишь под старость в храм пришёл – неужели они равно спасены будут? О том, кто как спасётся, нам, конечно, не ведомо. Но в притче этой, в самом конце, есть ключевые слова, всё объясняющие: «ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 20, 16). Возможно, о многих, кто «в одиннадцатом часу» в храм пришёл, у Господа был изначальный Промысл об их избранничестве – но только к концу жизни, пройдя сквозь тернии сомнений и страданий, эти люди смогли узреть открытую пред ними дорогу. И вдруг осознать с поразительной очевидностью, что давно знали о ней...

Вот две истории о таких людях.

Самая древняя вера

Оптинский иеромонах отец Михаил пришёл в возрождавшийся в конце восьмидесятых годов монастырь одним из первых. На его глазах и произошла эта история.

В ту пору разруха царила вокруг, храмы находились в запустении. От храма в честь иконы Казанской Божией Матери оставались только полуобвалившиеся стены, вместо купола – небо. Храм в честь Владимирской иконы Божией Матери в советское время сначала использовали как хлев, а затем разобрали на кирпичи. В Свято-Введенском соборе размещались мастерские профтехучилища, а в одном из приделов храма стоял трактор.

Такая же разруха царила в сердцах и в головах местных жителей, рядом с которыми пришлось жить первым Оптинским инокам.

Большинство этих местных жителей были неверующими людьми. Встречались верующие, но какие! Пожилая женщина по имени Татьяна ходила к баптистам. Когда один оптинский иеродиакон поздравил Татьяну при встрече с православным праздником, она недолго думая ответила:

– А мы такие праздники и не празднуем вовсе. У нас – своя вера!

– Это что же за вера такая? – удивлённо спросил иеродиакон.

– А вот такая – самая древняя и самая правильная! – радостно воскликнула старушка.

Заскорбел отец диакон: вот ведь, живут люди в таком благодатном месте, где подвизались старцы Оптинские, а находятся в заблуждении опасном... И виноваты ли они, что безбожная власть когда-то разгромила обитель, проводя атеистическую пропаганду? А душа-то живая ищет веры, иногда теряется, блуждает в потёмках...

Посмотрел отец диакон на простое и доброе лицо старушки, окинул взглядом её маленькую фигурку, заметил и руки натруженные, и глаза искренние. Подумал минуту, а затем и спрашивает у Татьяны:

– А можно мне с вашей самой древней верой познакомиться?

Татьяна возликовала:

– Конечно можно! Я вас могу с собой взять! Вот у нас будет завтра собрание верующих, я вас со всеми и познакомлю!

Так и договорились. Иеродиакон тот был иноком грамотным, семинарию окончил. Пришёл он вместе с Татьяной на это собрание. Смотрит, а там всем какой-то пастор заправляет. Недолго думая отец иеродиакон начал задавать ему духовные вопросы. А пастор, который был то ли слесарем, то ли электриком, ни на один вопрос толком ответить не может. Вроде бы читал Библию и цитировать может, а духовный смысл-то не даётся. Он ведь, смысл этот духовный, по благодати Божией открывается. А пастор этот никогда не исповедался, не причащался, и было с ним, говоря словами Писания, как с теми, кто «своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют». Вот дело и закончилось конфузом.

После этой встречи оптинского иеродиакона и Татьяну, как виновницу конфуза, баптисты наказали отлучением от общих собраний на три месяца. В общине произошёл раскол, а сама Татьяна задумалась крепко.

И вот прошло какое-то время. Однажды соседки Татьяны по бараку обратили внимание на то, что старушка уже пару дней не выходит из дома. Узнал об этом Оптинский благочинный, уважаемый в обители духовник, и отправил отца Михаила навестить бабушку.

А у этого отца благочинного, с юности избравшего иноческий путь, есть одна особенность: очень он наблюдательный и догадливый. Вот придут к нему на исповедь, а потом поражаются: «Я ещё не успел рта раскрыть, а батюшка мне дал читать книгу, где ответы на все мои вопросы!» Ну что сказать? У монахов не в ходу слово «прозорливость», они обычно про таких отцов говорят: «пастырская интуиция»...

Так вот, благочинный отца Михаила предупредил:

– Как пойдёшь к старушке, не забудь взять всё необходимое для крещения и причастия.

Отец Михаил удивился и подумал про себя: «Так она ж баптистка!»

Но вслух ничего не сказал, взял всё необходимое и за послушание отправился в барак под стенами Оптиной. А было как раз первое октября, день памяти преподобного оптинского старца Илариона. Идёт отец Михаил к сектантке и вспоминает, что старец Иларион, когда ещё был мирским молодым человеком по имени Родион, жил в Саратове. И город в те времена был просто наводнён раскольниками. Секты враждовали между собой, сходясь только в одном: в ненависти к православным.

Родион по благословлению начал вести с сектантами беседы о вере, основываясь единственно на слове Божием и на изъяснениях оного святыми отцами Церкви. И такие это были беседы, так горел дух будущего старца, так горяча была его вера, что сектанты сами стали приходить к нему. И многих обратил он в православие. Братство, возглавленное Родионом, будущим старцем оптинским, стало известно далеко за пределами Саратова. А впоследствии даже миссия была учреждена в епархии для обращения сектантов и раскольников...

И вот идёт отец Михаил к сектантке и начинает молиться преподобному Илариону:

– Батюшка дорогой наш, отец Иларион! Ты при жизни стольких людей спас от сектантской паутины! Помоги и сейчас! Сегодня день твоей памяти... Благослови!

Подходит к дверям старушки, а они закрыты. Стучит – нет ответа. Стали дверь ломать, а она ещё и не поддаётся. Ну, отец Михаил не из тех, кто пред трудностями отступает, – продолжает горячо молиться преподобному Илариону... Только закончил читать молитву, как дверь и поддалась.

Картина открылась следующая: Татьяна лежала на полу и была еле живая. Отец Михаил поднял бабушку на кровать и окропил её святой водой. Пришла старушка в себя, открыла глаза и, увидев священника, возликовала:

– Как я рада тебе, батюшка, как рада!

А потом с трудом добавила:

– Окрести меня Христа ради!

Отец Михаил, хоть и взял с собой всё необходимое для крещения за послушание, но не ожидал, что захочет Татьяна креститься. Он переспросил:

– Татьяна, вы действительно хотите креститься?

И умирающая старушка радостно ответила:

– Да, батюшка, я хочу креститься. Какая милость Божия, что вы пришли!

Она с трудом подняла свою тяжёлую натруженную руку, сложила пальцы крестным знамением и медленно, торжественно перекрестилась:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...

– Аминь! – отозвался священник. – Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь...

И таинство Крещения началось. Отец Михаил вспоминает, что испытывал удивительный духовный подъём, благодать Божия обильно изливалась, и её необычайно сильно чувствовали и священник, и крещаемая. По лицу Татьяны текли крупные слёзы. После крещения она причастилась.

...Я не выдерживаю и перебиваю рассказ отца Михаила:

– Батюшка, а эту благодать ты долго чувствовал?

Отец Михаил всё ещё в воспоминаниях, он смотрит вдаль и говорит:

– Я после этого крещения всю ночь не спал... Бесы били и давили. Очень им не понравилось, что душу почти из ада выхватили, им не отдали...

Потом батюшка спохватывается и добавляет:

– Ну, это другая история, не для твоих ушей, монашеские искушения пускай для монахов остаются. Будешь перебивать – не буду больше рассказывать!

– Не буду... а чем всё закончилось?

– Ну чем? От врача Татьяна отказалась, но «скорую помощь» всё же вызвали. Врач покачал головой: «Сердце изношенное. От старости лекарств ещё не придумали»...

И через несколько часов после крещения и причастия раба Божия Татиана мирно отошла туда, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная...

На могилке её в селе Козельского района поставлен большой православный крест.

Узкий поясок

Эту историю я не просто выслушала, а была её очевидцем. Так совпало, что оказалась я в городе своего детства и юности вместе со школьной подругой Инной. Я по делам приехала на несколько дней, а она маму навещала. Остановились мы обе у её мамы и провели там несколько дней.

Маму у Инны звали Надеждой, и была очень доброй и приветливой. Но был у неё один недостаток – она сильно пила. Инна свою маму оправдывала её тяжёлой неудавшейся жизнью.

И на самом деле судьба у Надежды была – не позавидуешь. Родилась она в годы войны, отец погиб на фронте, так никогда и не увидев дочурку. Росла с пьющим отчимом. Когда девочке было шестнадцать лет, пьяный отчим пытался изнасиловать её, и Надя ушла из дома в общежитие. Школу толком не закончила, профессию не получила... Работала то посудомойкой в столовой, то уборщицей.

Не сложилась и семейная жизнь. Муж вскоре после свадьбы загулял, к юной жене относился с пренебрежением. А вскоре и бросил её одну с дочуркой без всякой поддержки. Надя растила Инночку одна, к дочке относилась хорошо. Покупала ей еду и одежду. А все оставшиеся копейки стала тратить на выпивку, забываясь после работы и топя в вине свою тоску и своё женское одиночество.

Инна рано уехала из дома, выучилась, завела семью. Мать не бросала, навещала, помогала. Но та продолжала спиваться. И вот сейчас Надежда позвала дочку, чтобы попрощаться с ней перед смертью – разболелась она сильно и почему-то была уверена, что умирает, хоть ей и семидесяти ещё не было.

Когда мы зашли в квартиру, то Надежда встретила нас трезвой: ждала дочку, не хотела расстраивать. По обстановке видно было, что хозяйка маленькой квартирки – человек пьющий. Тем трогательнее было её старание скрыть свою страсть к вину, встретить нас радушно. Из старого шкафчика она достала такие же старенькие, облупившиеся чашки. Правда, ручки у чашек были отбиты, но было понятно – это для гостей. Сама хозяйка пила чай из закопчённой кружки.

Я присмотрелась внимательней к Надежде. Помнила маму подружки ещё со времён школы: милое и приветливое лицо, добрые глаза, но под глазами – мешки пьющего человека, седые, кое-как подстриженные волосы, почти нет зубов, руки трясутся... А сейчас ещё и ноги болят, и желудок, и сердечко. Видимо, посадила сердце-то пьянством своим. Да, жалко человека...

Инна маме подарок привезла. Ей, узнав о болезни мамы, привезли с Афона поясок, освящённый на поясе Пресвятой Богородицы, и маслице из Ватопедского монастыря. А я как раз незадолго до этого в Оптиной стала свидетельницей, как такой же подарок муж жене с Афона привёз. Нужно сказать, что на Афоне в Ватопедском монастыре святого маслица обычно наливают совсем чуть-чуть, не как у нас – полный пузырёк. Поясок тоже – небольшая ленточка. Так вот, приехал муж с Афона и привёз жене эти святыни. А жена берёт в руки святое маслице, делает недовольное лицо и говорит:

– Как масла-то мало! Уж не мог побольше, что ли, привезти? Столько наливают? Экономят, видимо! А чего поясок такой маленький?!

А теперь я стала свидетельницей того, как Инна вручила такие же святыни своей маме. Надежда побежала мыть руки, а потом, чуть дыша, приняла пузырёк со святым маслом и прошептала:

– Это мне?! Господи, неужели это мне, такой грешнице, столько святого масла налили?! Доченька, счастье-то какое! А это что – поясок?! Ах, да это же целый пояс! На поясе Пресвятой Богородицы освящённый?! Да я же недостойная такого дара, доченька милая! Да как же я это надеть-то посмею?!

И она заплакала, неловко стирая слёзы кулачками и по-детски шмыгая носом.

– Понимаешь, – шептала мне вечером подруга на обшарпанной кухне, – сколько себя помню, я всегда испытывала к маме глубокую жалость. Вот не везло ей в жизни, и всё тут. Отчим-пьяница надругаться хотел, муж бросил без помощи и поддержки. Профессии нет, куда работать ни устраивалась – везде всё шло не так. В счётном отделе обвинили её в краже – она ещё совсем молоденькой была, рыдала ночи напролёт, даже руки на себя наложить хотела. А потом нашли истинную воровку, та на другой краже попалась, а перед мамой и не извинились толком. В больницу санитаркой устроилась – отделение через год закрыли...

И так всю жизнь. А у неё ещё характер такой слабый... Вот бывают люди – как дубы. Или как берёзы. А её я всю жизнь представляю такой тоненькой осинкой – дрожит на ветру, клонится... Нет у неё опоры никакой в жизни. Сколько раз я её к себе взять хотела! Но она не едет. Знает ведь, что пьёт сильно и бросить не сможет, вот и не хочет мне жизнь портить...

Ну скажи, почему так? У некоторых людей всё хорошо в жизни складывается: и родители, и семья, и работа. А у моей мамы вся жизнь какая-то нескладная. Вот сейчас помирать собралась – и что? Как бы пьяная-то не умерла...

Почему вся её жизнь – как черновик? Почему не удалось ей реализовать ни доброту свою, ни отзывчивость? Характер слабый? Так ведь если человек слабый, то он не может стать сильным. В чём её вина? Почему она так несчастна?

Я молчала. Что я могла ответить? Потом пробормотала утешающе:

– Инна, ну вот она в тебе свою доброту реализовала, вырастила тебя. И ты её любишь. Ведь любишь? Ну вот. И потом: кому много дано, с того много и спросится, а кому мало дано, с того – мало... Господь видит все обстоятельства жизни человека, у Него, может, к твоей маме и спрос другой – кто знает?

Утром Надежда вышла к нам задумчивой и серьёзной. Она медленно сказала:

– Доченька, маслом я, недостойная, помазалась и поясок посмела на себя надеть. И вот лежу я утром на кровати, а мне так отчётливо – голос не голос, мысль не мысль, не могу сказать, только, знаешь, доченька, а я ведь, похоже, некрещёная...

– Как это некрещёная, мам?! Никогда ты об этом не упоминала! А в прошлый раз я приезжала, ты болела, так мы к тебе батюшку звали! Вспомни! Ты ведь соборовалась! Как ты могла вдруг вспомнить, что некрещёная?!

– Не сердись, доченька... А как надела я поясок и помазалась маслицем, так у меня всё в голове и прояснилось. Так прояснилось хорошо, понимаешь? Я до этого и не замечала, что в голове у меня как будто туман. А вот когда прояснилось – тогда и поняла. И знаешь, так вдруг ясно всё вспомнила! Детство, маму... Я когда родилась в сорок третьем, у нас в округе ни одного храма открытого не было. А потом я заболела сильно, а мимо деревни шёл старичок какой-то. Я вот сейчас вспомнила, как мама говорила, будто он пошептал надо мной что-то. Так ведь пошептал – это не окрестил?! И мне так ясно представилось, доченька, что некрещёная я.

– Ну, мам, вот это да! Вот это ты нас озадачила!

Стали мы с Инной думать, что делать. Позвонили в Оптину Пустынь наставнику своему духовному (игумен А. – братский духовник, молитвенник). Спросили у батюшки, как поступить. Он ответил, что помолится и на следующий день даст ответ. И действительно, на следующий день отец А. твёрдо сказал, что маму нужно крестить.

Повели мы Надежду в храм, храм совсем рядом с домом, но она еле-еле дошла. Совсем занедужила... Священник вышел, глянул на неё и говорит:

– Помню я вашу маму, я ж её соборовал! Чего это вы удумали?! Как некрещёная?! Ну, не знаю...

И – к Надежде, строго:

– Почему вы хотите креститься?

А Надежда вдруг кланяется ему в ноги и просит:

– Батюшка милый, окрести меня Христа ради!

Священник смягчился. Помолчал. Потом спрашивает:

– Веруешь ли в Пресвятую Троицу? Что такое Троица?

Мы с Инной испугались: что бабушка ответит? Всю жизнь пила, что она может про Пресвятую Троицу сказать-то? А наша бабушка голос возвысила и твёрдо отвечает:

– Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Верую во Единого Бога Отца Вседержителя... – и начинает твёрдо Символ Веры читать.

Я смотрю на Инну, а она от удивления аж рот раскрыла. Я ей шепчу:

– Подруга, ротик прикрой. Мама твоя – молодец!

Тут и батюшка говорит:

– Мы, вообще-то, без огласительных бесед не крестим взрослых, но, принимая во внимание болезнь вашу... В общем, в субботу жду вас к часу дня на крещение.

Привели мы Надежду домой, а ей совсем плохо, мы с Инной боялись даже, что не дождётся она субботы, решили, если что, священника на такси привезти. Но ничего, дожила она до субботы и даже своими ногами в храм пришла, правда, кое-как, поддерживаемая нами с двух сторон.

Началось крещение, вот уже и в купель пора, а священник воду потрогал и расстроился: забыли алтарники воду-то подогреть в купели. Слышу, Инна маме шепчет:

– Мам, я в святом источнике в январе купалась, а тут вода всё равно комнатной температуры. Ты уж полностью окунись, ладно?

Смотрю, Надежда головой кивает – согласна, дескать.

Завели мы её в купель, батюшка её окунул трижды, а потом она чуть оступилась, а он решил, что бабушка сознание теряет. Испугался и подхватил её крепко. И мы с Инной подхватили. А она улыбается и говорит:

– Ничего, ничего, это я просто оступилась немножко.

А у батюшки, когда он её подхватывал, в руке ковш был. Он и забыл про него. А тут мы Надежду выводим из купели, а она так радостно и говорит:

– Ах, счастье-то какое! А и хорошо же вы, батюшка, меня ковшиком-то приложили! Это мне как раз по грехам моим подходит! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Мы все трое оборачиваемся, смотрим на нашу бабушку, а у неё на лбу прямо на наших глазах шишка такая здоровая растёт, и даже кожа рассечена немного ковшом тяжёлым. Священник аж за сердце схватился: сначала вода оказалась холодной, потом крещаемую по лбу приложил…

– Матушка, простите меня, я же вас ковшиком ударил!

– Батюшка дорогой, мне по моим грехам ещё больше причитается!

Вот так и окрестили мы нашу Надежду.

Вышла она из купели, оделась, пошли мы из храма, слышим, за свечным ящиком старушка ворчит:

– Везёт же некоторым! В конце жизни окрестятся – им все грехи предшествующей жизни простятся, и чистенькими к Богу идут!

Инна с Надеждой улыбнулись только. Вышли мы на улицу, идём домой. Уже к дому подходим, как вдруг понимаем: бабушка-то наша своим ходом идёт, без поддержки, да как идёт – чуть не вперёд нас летит!

Назавтра ещё раз сходили мы в храм: батюшка благословил Надежде причаститься. И снова она шла без поддержки – так, как будто выздоровела полностью.

Мы с Инной уезжали на следующий день, и Надежда напекла нам пирогов с картошкой. Она провожала нас на вокзале, долго махала рукой. А я смотрела на её помолодевшее лицо, ставшие ясными глаза, и удивлялась: «Какова же сила Таинства Крещения!» Словно человек сам в себя вернулся.