Жена — мужу:

— Все! Я ухожу от тебя. Мне надоело, что ты вечно подкалываешь меня по поводу моего лишнего веса!

— Дорогая! Стой! Не уходи! Подумай о нашем ребенке!

— О каком ребенке?

— Так ты не беременна?!(МК)

А.С.Шишков  Славянорусский  корнеслов Насекомые в словесности. Говорить или мычать?

Не могу, имея русское сердце, без крайнего сожаления слышать, будто новейшие писатели наши, не найдя ничего путного прежде себя, сделали в преобразовании языка геркулесовский подвиг. Что значит преобразование языка? Спросим у нынешних господ судей, называющих себя просвещенными любителями словесности, а других закоснелыми невеждами. Писатели отличные, ученые, знаменитые научаются в языке узнавать и взвешивать значение каждого слова, каждого выражения, чтобы объясняться на нем правильно, кратко, понятно, сильно, красноречиво. Ломоносов, Державин, Херасков писали разные сочинения, но язык у них один и тот же; даже нередко случается, что сильнейший из них воображением уступает в чистоте и правильности языка слабейшему. Как же назвать их преобразователями языка, и какая вышла бы смесь, ежели бы сегодняшние писатели стали преобразовывать язык вчерашних, а завтрашние сегодняшних?

Если преобразование состоит в том, чтоб, следуя так называемой романтической поэзии, возноситься мечтательным воображением выше разума и здравого рассудка. Или чтоб по сентиментальности удаляться от чувств природы; или чтоб для мнимой краткости, выкидывая из выражений нужные глаголы, делаться невразумительным. Или чтоб в размещении слов следовать не свойству своего, но свойству чуждого, не сродного с ним языка; или чтоб в угождение слуху всякую легкость и гладкость состава слов, как бы он ни был безсмыслен, предпочитать разуму. Или чтоб смешивать высокий слог с простым; или чтоб выводить из употребления возвышенные, увеличительные и уменьшительные слова, составляющие богатство нашего языка, и заменять их, иногда чужеязычными, иногда нововыдуманными без вдякого думанья словами... Если в этом состоит преобразование языка, то название справедливо; оно подлинно дает ему иной образ, иной вид.

После слов: я вижу везде порядок нет надобности толковать их, они сами по себе ясны. Но после слов: я вижу везде отпечаток порядка, или еще отпечаток спокойствия, надобно ломать голову, чтоб добраться до смысла. Выражение сие переведено с французского. Когда мы порядок или спокойствие представим печатью, и им, как бы печатью, тиснем (будто по сургучу), то от него останется отпечаток. Трудное и нимало не нужное усилие мыслей, чтобы выразить самое простое понятие о существовании порядка! (Добавим сюда же современное отделение связи: сначала отделим, а потом свяжем!-Изд.).

Прежние писатели никогда не употребляли слова несчастливец, а нынешние весьма часто. Посмотрим, .кто прав. В прилагательных окончание ый переменяется на ец, когда хотим кого похулить или похвалить больше обыкновенного. Например, когда к именам, означающим пороки: лукавый, наглый, гордый, скупой, хотим присовокупить еще больше хулы и презрения, тогда говорим: лукавец! наглец! гордец! скупец! (подразумевая всегда, какой). То же и в именах, означающих добрые качества, вместо умный, красивый, молодой, говорим умница! красавец! молодец. Язык наш, богатый такими отличиями, выражает их и другими окончаниями: весельчак, смельчак вместо веселый, смелый; гуляка (вместо любящий гулять), зевака; или плутишко, воришко (вместо бранчливых плут, вор).

Когда я прилагательное счастливый превращаю в счастливец, то по свойству языка, как бы завидую такому человеку; но могу ли я ту же самую мысль иметь о несчастном! А если не могу, то как называю его несчастливцем! Что будет с языком и разумом, когда мы вместо: какой молодец! какой смельчак! какой плутишко! станем говорить: какой немолодец! какой несмельчак! какой неплутишко!

Прежние писатели не знали слова гений, но зато никого и не жаловали в сей знаменитый парнасский чин. Ныне принято оно в смысле природной остроты превосходного ума; но по злоупотреблению дается иногда весьма посредственным и даже худым писателям. Кто воспретит одному называть сим именем другого, подобного себе? Некий знаменитый писатель, исчисляя многих, названных гениями, просил увольнения стоять с ними в одном списке. У нас вошло оно в такое употребление, что скоро и между четвероногими будут гении. Мы даже спрягаем сие слово: я имею гения, ты имеешь гения. Кто не умеет слова сего употреблять грамматически, тот кого не пожалует в гении? А пожаловав и рассердясь на него, для чего после не разжаловать?

Прежние писатели не выпускали из речи нужных слов, без которых она становится не имеющей никакого смысла. Прочитав стихи:

Перводержавную 

Русь православную

Боже храни! 

Царство ей стройное, 

В силе спокойное!

 Все ж недостойное 

Прочь отжени!

сказали бы: прекрасные стихи! Но для чего вместо

Царство ей стройное, 

В силе спокойное, 

не сказать:

Царство ей стройное 

Даруй спокойное?

Тогда бы смысл был ясен. Из каких грамматик или чужеземных писателей почерпнуто никакому языку не сродное, многими ныне перенимаемое правило, чтоб выпуская из речи нужные глаголы, предпочитать ясности невразумительность? Плутарх справедливо сказал: Речь без глагола не естъречъ, но мычание. Мы, например, можем полную речь Бог да поможет тебе сказать и трудящемуся в поле земледельцу, и лежащему на одре больному; но сокращая ту же самую речь в выражение Бог помочь! можем это сказать только земледельцу, а не больному. Делать из частных свойств общие правила, ставя вместо слов так называемые тире (черточки) есть не исправлять, а портить язык. Прежние писатели не знали тире, а ныне они расплодились до безконечности.

Мы не находим в старых книгах ни скромных каменьев, ни душистой тени, ни перелетных ветерков, потому что каменья никогда не бывают болтливыми, тень не имеет никакого духа или запаха, из южных стран в северные и обратно перелетают только птицы. Если б спросили у прежних писателей, говорили ль вы святой полдень, святые травы, называли ль вы лес, гору и тому подобное родными. Нет, сказали бы они, мы называли так отца, мать, братьев или что-нибудь важное, например, страну (вместо отечество), как некто сказал:

В стране моей родной 

Журналов тысячи, а книги не одной.

Если б спросить у них, а не писали ль вы: дозваться ответа бытия, или воздвигся в силе крепости своей, или барды пения! Нет, сказали бы они, мы не располагали языка своего по чужим наречиям, не залетали разумом выше ума, не называли земледельцев мужики пахания, пономарей люди звонения. Нет! Мы подобных новостей в язык свой не вводили.

Ежели у них спросить, а говорили ль вы: я видел его играть, или сын мой делает зубы, они б с нетерпеливостью отвечали: нет! нет! нет! Любя язык свой, мы не хотим более слушать таких вопросов.

Некий издатель итальянских классиков написал: "Писатели, достойно прославляемые, не впадали ни в чужеземное новословие, ни в философство энциклопедическое, ни в смешение родов. Прочие не иное что суть, как насекомые в словесности". Нечто подобное сказал бы он, наверное, и о тех преобразователях нашей словесности, которые, презирая все вековые труды своих предшественников и учась русскому языку у Шлегелей, Шиллеров, Радклифов, Вальтер-Скоттов, хотят по высокому уважению своему к романтизму, неологизму, галлицизму и прочим измам переделывать его каждый по-своему. Но правда сильна. Я думаю, когда мы возвратимся к истинному познанию языка, то пройдет и наше отвращение от старобытного здравоумия. И сия зараза воспарять новым языком выше разума улетит от нас на мягкоперых крыльях перелетных ветерков туда, откуда незваная к ним прилетела.

Вместо послесловия.

Критик. Одни только писатели, заслужившие доверенность творениями своими, могут производить слова; но они не занимаются тем, они богаты мыслями.

Сочинитель. Суждение весьма несправедливое. Не занимаясь словами, то есть не рассуждая о них, никто не может быть богат мыслями. Мысль ясна и речь красна словами.

А. Галич ВЕЧНЫЙ ТРАНЗИТ

 Посошок напоследок,

 Все равно, что вода.

 То ли - так,

 То ли - этак,

 Мы уйдем в никуда.

 Закружим суховеем

 На распутице шпал.

 Оглянуться не смеем,

 Оглянулся - пропал!

 И все мы себя подгоняем - скорее!

 Все путаем Ветхий и Новый Завет.

 А может быть, хватит мотаться, евреи,

 И так уж мотались две тысячи лет?!

 Мы теперь иностранцы.

 Нас бессмертьем казнит

 Пересадочных станций

 Бесконечный транзит.

 И как воинский рапорт -

 Предотъездный свисток...

 Кое-кто - на Восток,

 Остальные - на Запад!

 Под небом Австралий, Италий, Германий,

 Одно не забудь

 (И сегодня, и впредь!),

 Что тысячу тысяч пустых оправданий -

 Бумаге - и той - надоело терпеть!

 Паровозные встречи -

 Наша боль про запас.

 Те, кто стали далече, -

 Вспоминают ли нас?

 Ты взгляни - как тоскует

 Колесо на весу...

 А кукушка кукует

 В подмосковном лесу!

 Ну, что ж, волоки чемодан, не вздыхая,

 И плакать не смей, как солдат на посту.

 И всласть обнимай своего вертухая

 Под вопли сирен на Бруклинском мосту.

 Вот и канули в Лету

 Оскорбленья и вой.

 Мы гуляем по свету,

 Словно нам не впервой!

 Друг на друга похожи,

 Мимо нас - города...

 Но Венеция дожей -

 Это все-таки да!

 В каналах вода зелена нестерпимо,

 И ветер с лагуны пронзительно сер.

 - Вы, братец, из Рима?

 - Из Рима, вестимо!

 - А я из-под Орши! - сказал гондольер.

 О, душевные травмы,

 Горечь горьких минут!

 Мы-то думали:

 Там вы.

 Оказались - и тут.

 И живем мы не смея

 Оценить благодать:

 До холмов Иудеи,

 Как рукою подать!

 А может, и врямь мы, как те лицедеи,

 Что с ролью своей навсегда не в ладах?!

 И были нам ближе холмы Иудеи -

 На Старом Арбате, на Чистых прудах!

 Мы, как мудрые совы,

 Зорко смотрим во тьму.

 Даже сдаться готовы -

 Да не знаем кому!

 С горя, вывесим за борт

 Перемирья платок,

 Скажем:

 Запад есть Запад,

 А Восток есть Восток!

 И все мы себя подгоняем:

 - Скорее!

 Все ищем такой очевидный ответ.

 А может быть, хватит мотаться, евреи,

 И так уж мотались две тысячи лет!

Н.М. Гальковский Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси Глава 1

Языческая религия русских славян

Приступая к изложению борьбы христианства с остатками язычества в русском народе, мы должны отметить, что языческие верования наших предков в большинстве остаются для нас тёмными и загадочными. Наше русское язычество – это, так сказать, искомая величина, относительно которой можно только предполагать и гадать с большей или меньшей вероятностью. 

Религия – явление всеобщее и необходимое в истории человечества. В основе религиозных верований русских славян был культ природы и культ предков. 

Разнообразные явления внешнего мира, равно как и психические состояния, переживаемые человеком, побуждают его разобраться в массе впечатлений, дать себе отчёт, свести всё к единству, найти объяснение явлениям. Ответом на тайны мироздания является религия, как выражение сущности взглядов известного народа на мир, человека и причину, создавшую все, т.е. Божество. В настоящем случае мы говорим, конечно, о естественной религии. Видя в природе много могущественных явлений и предметов, в то же время, не умея привести это к единству, человек создал себе много богов. Прежде всего, человека поражало далёкое небо с прекрасным, лучезарным светилом – солнцем, подателем тепла, света и радости; не менее подавляло человека смена явлений природы, особенно же грозовая туча с таинственным громом и разящей молнией. Эти разнообразные явления и их силу первобытный славянин называл Сварогом, Перуном, Даждьбогом. Ветер, вода, растения, животные – всё это живёт какою-то особенною таинственною, отличной от человека, жизнью. Над всем останавливалась пытливая мысль нашего предка и старалась проникнуть в неразгаданную тайну. Природа оставалась спокойной и молчаливой. Слабый человек признавал её превосходство и населял её богами. 

Вечно стремящийся человек не мог допустить, что со смертью всё оканчивается. Сновидения, в которых он видел своих умерших родственников и знакомых, а главное – наблюдение над природой, ежегодно умиравшей под действием мертвящего холода и вновь оживавшей весной, вселяли в него мысль, что и умершие могут возвращаться к жизни, преимущественно с оживающей природой, а, следовательно, они не совсем погибают. Но всё-таки главным основанием, почему первобытный славянин верил в загробную жизнь, было то не умирающие, а вечно живое чувство, которое остаётся у живого к дорогому умершему: смерть ребёнка не может вырвать из сердца матери любви к своему детищу; равно как у детей не может изгладиться благоговейное уважение к умершим родителям; недаром умерших предков в народе и теперь зовут “родителями”. 

Итак, у первобытных славян был культ природы и культ умерших. Оба эти культа в большинстве случаев соприкасались между собою. 

Разбросанные на громадной территории, живя небольшими группами или семействами в лесах, на берегах рек, поддерживая своё существование главным образом естественными дарами природы, первобытные славяне всецело зависели от окружавшей их природы; её влияние на наших предков было неотразимо. Космические явления подавляли его: славянин жил преимущественно настроением, неясным, но сильным и неотразимым. Отвлечённая мысль работала слабо: её подавляли чувство и фантазия. Но и самые образы фантазии, в силу свойств страны, не могли отличаться рельефностью: таинственный лес, коварная речная глубина, ещё менее понятная туча – не могли дать рельефного образа в нашем бледном красками климате; зато тем сильнее было общее настроение. Образы нашей природы всегда, когда изображается необычное явление, теряют определённость. Есть мнение, что языческая религия русского народа остановилась на первой стадии своего развития: христианство не дало развиться нашему язычеству и вылиться в формы антропоморфизма. Но, думая так, представляют русских славян стоящими на слишком низкой степени культурного развития; в Х веке. Наши предки были отнюдь не дикари. Нет сомнения, что при Владимире христианство распространилось только в городах. В непроходимых лесах и болотах язычество продолжало существовать ещё долгое время, и, однако, чрез это русский Олимп не пополнялся новыми божествами. И это в значительной мере понятно: религия русских славян не нуждалась в сильно развитом внешнем культе, как-то: в храмах, жрецах и проч. Мы не знаем, какова была в Х веке численность русского населения и как распределялось между городом и селениями. Во всяком случае, значительная часть русских славян жила в селах и отдельных посёлках, в которых, конечно, не было храмов и жрецов. Миросозерцание горожанина значительно разнится от миросозерцания поселянина. Так это было и в древности. Мысль горожанина подвижнее и напряженнее. В силу этого основания в городах религиозные верования наших предков принимали частью антропоморфический характер; по окраинам же, т. е. в местах глухих, где господствовал во всей силе родовой быт, преимущественное значение имел культ предков. 

В дореволюционной исторической литературе высказывалась, правда очень робко, мысль, что православная церковь, так же как и католическая, использовала инквизиционные методы расправы с теми, кто выступал против религиозной идеологии и феодального гнета, и имела для этого особый аппарат. Историки считали, что начало инквизиции в восточной церкви было положено еще во времена императора Феодосия в Константинополе (IV в. н. э.).

Они доказывали также, что инквизиция существовала не только в древней Руси, но и в начале XVIII в., при Петре I. 

«Петр I, – писал один историк в журнале «Русский вестник» в 1891 г., – создал у нас инквизицию и инквизиторов, и нет возможности отрицать, что все гражданское и церковное управление при нем и долгое время после него было проникнуто инквизиционным настроением».

Церковные власти возражали против попыток разоблачить инквизиционный характер деятельности православной церкви. Видные церковные историки по поручению Синода выступали в печати с опровержением таких попыток. Они утверждали, что православная церковь в России не знала инквизиции и что у нее не было такого аппарата, каким располагала католическая церковь.

Так, известный церковный историк М. И. Горчаков в статье «Инквизиция в восточной церкви», полемизируя с Вл. Соловьевым, доказывал, будто инквизиционный процесс считался главным каноническим средством борьбы с ее врагами и не заменялся другими видами судопроизводства лишь в католической церкви, в древних же «правилах» православной церкви нет якобы сведений об особом трибунале, занимавшемся преследованием и осуждением еретиков [1].

Институт инквизиции в России отрицал и другой церковный историк, Н. И. Барсов. В книге «Существовала ли в России инквизиция?» (1892 г.) он утверждал, что созданные при Петре I Приказ протоинквизиторских дел и другие церковные учреждения носили совершенно невинный характер: они лишь наблюдали за деятельностью епископов и церковных организаций, а их выступления против еретиков и других врагов церкви носили случайный и непоследовательный характер [2].

Споры о том, была ли в России инквизиция, на этом, собственно, и закончились. Инквизиционные порядки в монастырских тюрьмах и других церковных организациях освещались и в некоторых других работах, но эти работы либо запрещались, либо замалчивались.

Так, в 1898 г. В. Г. Короленко в статье «Об инквизиции», предназначенной для журнала «Русское богатство», говоря об изуверстве и религиозном фанатизме, разжигавшемся церковными инквизиторами - католиками в г. Ковно, пытался разоблачить деятельность и православных инквизиторов в царской России. Однако статья эта была запрещена цензурой [3].

Лишь в годы первой русской революции прогрессивному историку и общественному деятелю А. С. Пругавину удалось познакомить русское общество с инквизиционной деятельностью монастырских застенков [4]. Его работы, основанные на архивных материалах, вызвали в обществе широкий отклик. Журналы того времени писали, что со страниц его книг «веет ужасами инквизиции» и если инквизиция отошла уже в область преданий, то монастырские тюрьмы представляют современное зло и даже в XX в. сохранили специфические черты человеконенавистничества и жестокости.

Духовное ведомство не стало опровергать опубликованные Пругавиным материалы, оно предпочло молчать о них.

Но в годы реакции, наступившей после разгрома революции 1905 г., дальнейшее разоблачение инквизиционной деятельности православной церкви было невозможно; ее интересы надежно защищал весь административный и полицейский аппарат самодержавия.

Православные церковники нередко критиковали католическую церковь за деятельность ее инквизиции. Они говорили, что католическая инквизиция не есть учреждение «каноническое», так как в церковных канонах нет указаний на право церкви подвергать за отступление от веры смертной казни или другим наказаниям, что католическая церковь, присвоив себе функции уголовного суда и организовав для этого внутри самой церкви особый орган – инквизицию, поступила неправильно, «не канонически».

Возникновение инквизиции как особого учреждения относится историками обычно к началу XIII в., когда преследование еретиков было возложено на монахов доминиканского ордена. Но и до этого католическая церковь огнем и мечом расправлялась с участниками народных антифеодальных движений, имевших религиозную оболочку. Католическая церковь боролась против прогрессивной общественной мысли, против развития просвещения и науки. Она сжигала отдельные книги и целые библиотеки, уничтожала замечательные памятники искусства, предавала смерти ученых.

Епископ Августин, живший в IV в. н. э., разработал целую теорию для оправдания массового убийства людей, выступавших против церкви, используя для этого тексты Священного писания и «творения» отцов церкви. Августин доказывал, что сам бог требует физического уничтожения людей, восстававших против светской и церковной власти. Учение Августина было положено в основу деятельности католической инквизиции. Его взгляды хорошо усвоили и православные церковники.

Католическая церковь была одним из самых могущественных феодалов. Она сосредоточила в своих руках огромную экономическую и политическую силу. По словам Ф. Энгельса, церковные феодалы «эксплуатировали своих подданных так же беспощадно, как дворянство и князья, но вели себя еще более бесстыдно» [5]

Православная церковь также была крупнейшим феодалом в России. Ей принадлежало свыше миллиона крестьян, которых она угнетала с исключительной жестокостью, используя для этого хорошо налаженный аппарат принуждения.

Борьба народных масс против феодального гнета часто принимала религиозную оболочку, выступая в виде разных ересей. Восставая против феодальной эксплуатации, массы боролись и против церкви, так как церковь оправдывала и защищала этот гнет, освящала феодальный строй божественным авторитетом. По словам Ф. Энгельса, церковь занимала положение «наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя. Ясно, что при этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и, прежде всего, нападки на церковь, все социальные и политические революционные доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси» [6].

Против антифеодальных движений, принимавших религиозную оболочку, и направлен был, прежде всего, «духовный меч», соединявшийся с мечом светским. Светская власть также использовала инквизицию для борьбы с еретическим движением, ибо еретики, как отметил Ф. Энгельс, «были столь же опасными врагами монархии в государстве, как и папства, и церкви» [7].

Наказание еретиков сожжением на костре было введено в светское законодательство многих стран уже в XII-XIII ее. Для оправдания этого обычно ссылались на «божественные» законы.

Инквизиция очень скоро распространила свои органы во многих европейских странах, где церковь благодаря инквизиции превратилась в самое страшное орудие абсолютизма. Она применяла такие меры устрашения, как сыск, доносы, конфискация имущества, пытки, сожжение на костре. Расследованием дел инквизиция обычно не занималась, установленного процесса судопроизводства у нее не было. Инквизиция сама определяла сущность преступления против веры, сама выносила приговоры, а затем передавала обвиняемых светской власти для приведения приговоров в исполнение. Из всех видов наказания инквизиция предпочитала смертную казнь.

Фома Аквинский (1227 – 1274) обосновал необходимость смертной казни для еретиков: ересь-де большее преступление, чем даже оскорбление государя. Лицемерно заявляя о нежелательности проливать кровь осужденных, Фома Аквинский рекомендовал заживо сжигать еретиков, и такой способ расправы с ними надолго вошел в практику инквизиции. Начиная со второй половины XIII в., инквизиционные костры запылали во многих европейских странах. Зажгли их и в России. Участь еретиков здесь разделили чародеи, ведьмы и другие ослушники православной церкви.

В России еретиков судили по «градскому» закону, но это – по словам историка Н. М. Карамзина – было лишь одной «пристойностью» [8]. Хотя православная церковь не располагала таким инквизиционным аппаратом, какой имела католическая церковь, но в борьбе с ересями, прикрывавшими, как и на Западе, движение против феодального гнета, она применяла настоящие инквизиционные методы расправы – розыск и допрос под пытками и другие способы «познания истины». Она вела часто весь судебный процесс, добиваясь угодного ей приговора и наказания. Православная церковь посылала на костры еретиков и ослушников собственной властью, светская же власть была лишь исполнительницей ее требований и приговоров. Один из основателей православной инквизиции Иосиф Волоцкий провозгласил, что царь, не желавший бороться против ересей, не слуга божий, а дьявол.

Свою инквизиторскую деятельность православная церковь осуществляла через судебные органы, находившиеся в распоряжении епархиальных архиереев, через патриарший суд и церковные соборы. Она располагала и специальными органами, созданными для расследования дел против религии и церкви – Приказом духовных дел, Приказом инквизиторских дел, Раскольнической и Новокрещенской конторами и др.

В духовном приказе рассматривались дела о богохульстве, еретичестве, волшебстве, святотатстве. Дела против веры и церкви вело также организованное при Синоде в 1721 г. тиунское управление. Приказ духовных дел наблюдал за «чистотой» православия, расправлялся с раскольниками и еретиками.

Приказ инквизиторских дел вел следствие по делам «интересным» и «безгласным». Он имел большой штат инквизиторов как в Москве, так и на местах; возглавлял его протоинквизитор, архимандрит московского Данилова монастыря Пафнутий. В распоряжении Приказа инквизиторских дел были свои подьячие, своя охрана и собственная тюрьма. Настоящим инквизиторским застенком являлась и Раскольническая контора, существовавшая до 1764 г. С организацией духовных консисторий (1744 г.) дела о религиозных преступлениях перешли в их ведение. Консистории производили розыск по делам против веры и церкви, сажали в свои тюрьмы обвиняемых, чинили над ними суд и расправу. Наиболее важные дела вел непосредственно Синод. Он применял такие же инквизиционные методы воздействия, как и другие церковные организации. Монастырские власти вели следствие над неугодными правительству и церкви людьми, держали их в жестоком тюремном заключении.

По настоянию церкви делами о преступлениях против церкви и религии занимались и светские следственные органы – Сыскной приказ, Тайная канцелярия, Преображенский приказ и др. Сюда поступали дела от церковных властей в тех случаях, когда в «изъяснение подлинной правды» требовалось подвергнуть обвиняемых пыткам. И здесь духовное ведомство продолжало наблюдать за ведением следствия, получало допросные листы и «экстракты». Оно ревниво оберегало свои судебные права, не допуская их умаления со стороны светских властей. Если светский суд не проявлял достаточной оперативности или отказывался пытать обвиняемых, посланных церковниками, те жаловались на ослушников светским властям. По настоянию духовных властей правительство неоднократно подтверждало, что местные власти обязаны по требованию епархиальных иерархов принимать направленных ими людей «для полного розыска».

Католическая инквизиция как специальный институт под давлением общественного мнения была уничтожена в большинстве стран в XVIII в., но инквизиционный дух сохранялся в этой церкви в течение многих лет. Католическая церковь и в наши дни запрещает читать книги, внесенные в особые списки, куда попадают лучшие произведения мировой литературы, передовой общественно-политической мысли; она отлучает от церкви видных ученых, имевших мужество выступить против реакционной религиозной идеологии; она осуждает демократические организации, обвиняя их в том, что их деятельность направлена против религии и церкви.

Инквизиционные методы расправы с прогрессивной мыслью, с передовым общественным движением, с людьми, выступавшими против религии и церкви, существовали и в православной церкви.

Литература:

«Юридическая летопись», 1891, № 12, стр. 491-504. 

Барсов Н.И., Существовала ли в России инквизиция? СПб., 1892, стр. 5 – 6. 

Эта статья хранится в отделе рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина. 

Пругавин А.С., Монастырские тюрьмы. М., 1905; он же. В казематах. Очерки и материалы по истории русских тюрем. СПб., 1909. 

Энгельс Ф., Крестьянская война в Германии. М., 1953, стр. 25. 

Там же, стр. 34. 

Архив Маркса К. и Энгельса Ф., т. 5. М., 1938, стр. 250. 

См. Карамзин Н.М., История государства российского, т. V. Пг., 1915, стр. 327. 

Грекулов Е.Ф., Православная инквизиция в России. Академия наук СССР. Изд-во «Наука». М., 1964. 

ЧУДОТВОРНАЯ УРНА

В Москву из храма мировой демократии доставили чудотворную избирательную урну. У опустивших в неё бюллетень сами собой погашаются кредиты, исчезают долги по квартплате, им достаются крупные денежные выигрыши даже по некупленным лотерейным билетам.