Джон Маккай "Пропойца"

Сгустилась ночь, о ней писать без толку.
А он, втуне пресыщен, всё алкал,
дрожа от вожделенья, втихомолку,
стыдясь и наслаждаясь, наливал--
и всё ж покоя жаждал исступлённо,
который часом тихо подступал--
и мозг дробил что прессом раскалённым,
и кровь по капле тихо отпивал.

Его свалить была не в силах рюмка,
ничьи его не тешили уста,
чтоб ночь лихую скоротать, угрюмо
он день на дне искать не преставал.
И лишь когда захлопнулись все двери,
погасли все хмельные фонари,
поплёлся он ,небрежен и потерян,
к себе домой задолго до зари.

И вот, он замер во своём пенале,
глядит в упор,-- мурашки по спине,--
как блеск худой зари едва печалит
побелку стен в угрюмой синеве.
Уставился неверными глазами
на зеркало напротив, на стене--
оттуда, во серебряном сезаме,
глядит в ответ лицо, и спасу нет.

И, увлекаем страшною охотой,
он подошёл поближе сам к себе,
чтоб увидать ночи` лихой работу,
что принесла ему довольно бед.
И вот, стоит он перед чистой правдой,
и трёт свои, бледны что смерть, виски,
экстазом издевательства поддатый,
бормочет, запинаясь от тоски:

"Твоя монета мятая упала
в болото пьянства, ей возврата нет.
Кажи мне оттиск про`клятый, зерцало,
служи молчком потерянному мне!
Пускай я опускался год за годом,--
казалось мне, что прежний с виду я,
а вот узнал, вернувшись из походя,
что вышла с виду полная свинья..."

Гляделся он упорно, долго, долго,
как будто-- в чужестранное лицо,
и наконец, терпение угробил,
и отвернулся, полым подлецом:
истёрлись все черты лица былого,
погасла искра рода навсегда,
живьём погиб, влачит года убого
под гнётом хворей, жажды и суда!

"Теперь иль никогда!"-- томясь одышкой,
взбесился он, себя ложа на кон,--
"Тотчас решу: житьё мне, или крышка!
Останусь жить? Скотина, дураком!
Ты шнапсом вычернил свою житуху,
истратил силы в грязных кабаках--
осталось лишь,-- держи себя, не трухай,--
обрезать точкой спешной пьянки крах".

"Гожусь догнить, ненужен и унижен,
без сил, без воли, чести и надежд,
осмеян бабой, му`жами пристыжен--
иль кончить смело, скнинув груз одежд?!
Я испытаю враз остаток воли,--
зачем его столь долго угнетал?,--
уйду молчком широким краем поля,
далёк мой путь,-- чего я столько ждал!?..."

Он обернулся, подошёл, шатаясь
к столу, чекушку яду взял--
а в жилах гниль сивушная, сырая
справляла свой последний в жизни бал.
"Сулит отрава новое рожденье?
Да будет смерть!.. Хорошая, приди!
Из рук не удаляйся, наважденье,
до капли влейся, новое роди!"

Он хлопнул рюмку жадными глотками,
налил ещё,-- и молвил: "Смерть лгунам!"
В стеклянный омут бросил хрупкий камень,
взбесился,-- и пришиб последний срам:
"Лови себе на счастье стеклотару, 
колись личина, тресни, ерунда!
Я одолел себя, не буду старым,
останусь прежним, свежим навсегда!"

"Я жил разгульней трезвенников прочих,
меня богаче в этом мире нет.
Что мне покоя благостные ночи?
Я свят алкаш, таков вам мой ответ!"
"С-ме-юсь",-- и мордой грянул на` пол,
хрипел ещё: "Я всё-же по-бе-дил...",
зажав стекла осколок хладной лапой,
дурною кровью грязно наследил.

вольный перевод с немецкого баллады "Der Zecher" Джона Маккая 
выполнен Терджиманом Кырымлы