Алексей Арцыбушев: «Вся моя жизнь — сплошное чудо Божье!»

Внук Министра Юстиции и министра внутренних дел Российской Империи Александра Алексеевича Хвостова и нотариуса Его Величества Петра Михайловича Арцыбушева, сын тайной монахини — в миру матушки Таисии, племянник дивеевских монахинь, посошник священномученика епископа Серафима (Звездинского), свидетель расцвета, уничтожения и нового возрождения Серафимо-Дивеевского монастыря — только эти факты биографии А. П. Арцыбушева могут вызвать немалый интерес к нему.

Однако Алексей Петрович и сам — уникальный и интереснейший человек: художник, скульптор, график, автор нескольких удивительных книг, одна из которых — «Милосердия двери» — и подвигла меня на поездку в подмосковное Голицыно, где мы и общались с человеком-легендой несколько часов подряд в летней беседке с иконами в углу...

Постоянно ощущаю связь с преподобным
— Алексей Петрович, давайте вернемся в ваше дивеевское детство, которое вы подробно описываете в своей книге, рассказывая про связь вашей семьи с батюшкой Серафимом...

— А я и сейчас постоянно чувствую свою связь с преподобным. И, целуя перед сном икону батюшки, подаренную мне еще моей мамой, я прошу его о самых насущных своих нуждах: «Помоги мне видеть, чтобы читать молитвы и Евангелие, помоги ходить, чтобы мог посещать храм Божий и причащаться Святых Христовых Тайн». И вот в свои 93 года я еженедельно участвую в Божественной Литургии и в Таинстве Евхаристии. И вижу белый свет и вас вот сейчас, хотя еще 70 лет назад мне поставлен официальный диагноз, свидетельствующей о полной слепоте обоих глаз...

— К вопросу о ваших чудесных, в прямом смысле слова, глазах мы еще вернемся, а сейчас расскажите, пожалуйста, вкратце о том, как ваша столичная дворянская семья оказалась в маленьком Дивеево.

— Благодаря моим дедушке с бабушкой. Арцыбушевы хоть и принадлежали к высшему петербургскому обществу, но были в нем «белыми воронами». Они были столь набожны, что над ними подтрунивали: «Все на бал, а Арцыбушевы в церковь». Так вот, дед по отцовской линии, Петр Михайлович Арцыбушев, посетив несколько раз Саров и Дивеево, пожертвовал в 1912 году большую сумму на обитель, и ему были переданы в пользование земля и домик, принадлежавшие ранее Михаилу Васильевичу Мантурову, которого преподобный исцелил от смертельной болезни. После этого Михаил Васильевич стяжал добровольную нищету, переселился в Дивеево и помогал возводить дивеевскую обитель в соответствии с указаниями самого батюшки Серафима...

К мантуровскому домику дедушка, свернувший свое дело в столице, пристроил двенадцать комнат и со всей семьей покинул Петербург. Мы жили в трехстах метрах от монастыря и видели в окна все его соборы. Там и родился я и два моих брата, один из которых — Петр — умер в младенчестве и похоронен внутри Канавки Божьей Матери. Там же через несколько лет были похоронены еще два Петра — мои отец и дед.

А моя мама, Татьяна Александровна Арцыбушева, урожденная Хвостова, осталась вдовой в двадцать четыре года с двумя младенцами на руках — мной и старшим братом Серафимом. Папа скончался от скоротечной чахотки в 1921 году. Его последними словами был наказ моей матери: «Держи детей ближе к Церкви и добру».

Я — сын тайной монахини

После смерти отца мама приняла тайный постриг с именем Таисия. О том, что мама монахиня, я узнал, уже будучи взрослым, из маминых воспоминаний («Записки монахини Таисии»). Я изложил эти записки в своей первой книге «Сокровенная жизнь души», которая войдет в большой сборник моих работ под общим заголовком «Монашество в миру». Книгу эту печатают сейчас в издательстве Даниловского монастыря.

Старец Даниловского монастыря Серафим (Климков), в схиме Даниил, долго сомневался перед тем, как постричь в монахини 25-летнюю женщину, воспитанную в блестящих великосветских кругах. Мама настаивала, и тогда старец взял Писание, открыл его наугад, прочел в нем что-то и после этого уже не сомневался в своем решении.

После смерти отца мы жили на иждивении его брата, дяди Миши, директора рыбных промыслов Волги и Каспия. Постоянно он жил в Астрахани и раз в год приезжал в отпуск в Дивеево. В 1930 году, после процесса о «вредительстве» в мясной и рыбной промышленности, дядю расстреляли. И весь наш патриархальный дом рухнул. Все наше имущество, вплоть до детских вещей, было отнято, а мы были вышвырнуты из Дивеева в ссылку в город Муром, где уже жили две мои тетушки-монахини. В Муром вместе с игуменьей Александрой, спасающей главную святыню обители — икону Божией Матери «Умиление», переселились и многие дивеевские сестры.

И вот там, среди муромской шпаны, мы с братом оказались «белыми воронами» — нас нещадно лупили, дразнили, и, чтобы там выжить, мне пришлось «переквалифицироваться». В итоге довольно быстро я сам превратился в уличную шпану. «Правда жизни», тщательно скрываемая от нас в Дивееве, захлестнула меня. Мать работала сутками, мы же, голодные, лазали по чужим садам и огородам. Курить я начал в 13 лет. Однажды, не имея денег на папиросы, я украл у мамы с ее иконочки Тихвинской Божией Матери серебряную ризу, продал ее, а деньги прокурил. На вопрос мамы, кто это сделал, тут же сознался. Мама сказала: «Слушай мои слова и запомни их на всю жизнь. Ты не умрешь до тех пор, пока не сделаешь ризу Матери Божией...» Пятнадцать раз смерть вплотную подходила ко мне: я тонул, умирал от дизентерии, попадал под машину, — и всякий раз отходила...

«Мальчишка не совсем пропавший...»

— Что же помогло вам остановиться тогда в своем падении?

— Прежде всего молитвы матушки моей, конечно, и покровительство преподобного Серафима. Ведь незадолго до моего рождения он приходил к моей маме во сне и дал наказ: назвать меня именем, которое будет в святцах на девятый день после моего рождения. И в то утро, 10 октября 1919 года, когда мама спокойно, с улыбкой на устах произвела меня на свет, все сразу уткнулись в святцы — какое имя там на 9-й день? А там Петр, Иона, Филипп, Гермоген и, наконец, Алексей. Конечно же, Алексей! И хоть преподобный Серафим и здесь дал нам свободу выбора, сомнений не было — Алексеем звали его любимого брата, этим именем меня батюшка и благословил в эту жизнь.

С детства у меня осталась уверенность, что преподобный Серафим постоянно присутствовал в нашем доме. К нему обращались в любых случаях — пропали у бабушки очки, не может объягниться коза: «Преподобный Серафим, помоги!» В период гонений на Церковь Дивеево еще оставалось последним оплотом Православия, и в нашем доме принимали паломников, нищих и странников, часто останавливалось духовенство. Многие из них были потом расстреляны...

Хорошо помню владыку Серафима Звездинского, еще в молодости прозванного Среброустом за свои дивные проповеди. Когда мне исполнилось семь лет, он облачил меня в стихарь, и я стал его посошником. Ему я исповедовал свои первые грехи.

— Все это, включая забавные истории вашего служения в Дивеево, вы подробно излагаете в своей книге. А как все же вам из Мурома удалось оказаться в Москве?

— В 1935 году по маминому поручению я поехал в Киржач к ее духовному отцу Серафиму (Климкову), где познакомился с Николаем Сергеевичем Романовским, также духовным сыном о. Серафима. Мы проговорили с ним всю ночь, и утром он сказал о. Серафиму: «Я бы хотел взять его в Москву. Мальчишка не совсем пропавший...» Видимо, пять лет моей хулиганской жизни не смогли затмить костяк, заложенный в детстве. Коленька, как я всю жизнь потом называл его, пригласил меня в Москву, дал мне кров, хлеб и образование. С этого момента моя жизнь резко переменилась.

Коленька тоже был в тайном постриге, жил со своей матерью, и вместе с ними за платяным шкафом поселился я. В прошлом блестящий пианист, после травмы Николай Романовский стал учить языки и к моменту нашего знакомства владел двадцатью иностранными языками. Его роль в моей жизни огромна. Он, как опытный кузнец, ковал из меня человека.

Страницы: 1 2 3