РФ-ія - перманентне царство брехні.

Мишле не просто так задался вопросом России, поводом для изучения ее послужило знакомство с изданным в 1851 году во Франции сочинением Герцена «О развитии революционных идей в России». Мишле был покорен рассуждениями Герцена, и даже назвал сочинение: «героической книгой великого русского патриота».

Мишле, была близка Россия, так как он сочувствовал всем протестным движениям того времени и  относился с большим расположением к декабристам, а также поддерживал польское восстание.

Россия — в его понимании, была, самой что ни на есть «империей зла». Он испытывал открытую ненависть к самой идее российского самодержавия.

Ненавидел механизм порабощения крестьян, используемый на России, жестко критиковал отношение к ним, которое он рассматривал как скотское. В особенности это видно по его словам, опивающим отношения власти к ее верным солдатам, отношение, которое не изменилось и сегодня, и сегодня актуально описывающее положение в российской армии:

«Что же это за армия, которая в мирное время терпит такие огромные потери? В эту армию набирают солдат в три раза больше, чем она насчитывает в реальности. Куда же деваются остальные? На России нигде не встретишь старых солдат-инвалидов, столь многочисленных в других краях. Здесь все поголовно выздоравливают; их пользует врач, который вылечивает любой недуг; его имя — Смерть»!

Мишле, понимал, что единственное, что может спасти Россию, — это свержение деспотической власти императора, а потому искал поддержки прежде всего, как он считал, у людей чести, у офицеров российской армии, обращаясь к которым он взывал: «Многие из вас пытаются обмануть самих себя. Они утверждают, что служат славе России. Но, господа, не будем путать две разные вещи. Существуют две России: империя и нация. Так вот, империя — я берусь это доказать — не сделала ни единого шага, который не вел бы к уничтожению вашего национального гения, к убиению того славянского духа, который жил в вас. Чтобы дать определение чудовищному правительству, под властью которого вы живете, достаточно двух слов: оно есть не что иное, как гибель России».

Насколько же актуальны эти слова сегодня! Власть, восседающая и сегодня в Кремле, ни чем не изменилась, и все так же добивается все тех же целей, что Имперская Россия.

Мишле был настолько резок в суждениях, что трезвость его мысли в рассуждениях о порабощенных народах России оскорбила Герцена. Дабы ответить на заявления Мишле, Герцен даже опубликовал в Ницце, на французском языке, брошюру «Русский народ и социализм (Письмо к Ж. Мишле)». В которой попытался оспорить утверждение, «что Россия не существует, что россияне не люди, что они лишены нравственного смысла».

При этом Герцен твердо дал понять французу что в России есть русские и «византийско-немецкое правительство»! Что Императоры России и ее народ не одно целое и их нельзя отождествлять!

Возможно поэтому в следующем, цикле статей «Мученики России», Мишле уже говорил о России в более мягком тоне, называя главной чертой «русской» души страдание. Правда не забывал он и добавить что «русская» душа, ныне пребывает в жалком ничтожестве»…

Лучшей работой Мишле о России стала книга, опубликованная в 1854 году «Демократические легенды Севера», именно из этой работы, а именно отрывки из шестого и седьмого разделов я рекомендую вам  прочесть. Казалось бы работа написана 150 лет назад, но в реальности описывается Россия которую мы знаем и сегодня. Может быть только с небольшими изменениями.

То, что я скажу, может показаться странным, и тем не менее это факт: до 1847 года Россия, настоящая, народная Россия, была известна в Европе ничуть не больше, чем Америка до Христофора Колумба.

Я прочел все более или менее значительные сочинения о России, опубликованные в Европе. Они мало чем меня обогатили. Я смутно предчувствовал, что сочинения эти, внешне серьезные, но внутренне легковесные, описывают платье, но не человека.

Наблюдатель проницательный и тонкий, наделенный женским чутьем, г-н де Кюстин изобразил российское высшее общество, а мимоходом набросал и нескольких удачных портретов людей из народа.

Мицкевич начертал общий очерк жизни славян, а затем, перейдя к деталям, с восхитительной ясностью осветил нам истинный характер российского правительства. Он пошел бы и дальше, но ему не позволили. Кафедру у него отняли.

В 1843 году ученый агроном г-н Гакстгаузен посетил Россию с тем, чтобы изучить тамошние способы земледелия. Он желал видеть только землю и плоды земли; увидел же человека.

Он открыл Россию. Из его скрупулезного исследования мы узнали больше, чем из всех прежних книг вместе взятых.

Свидетельство этого замечательного наблюдателя тем более заслуживает доверия, что его можно считать исходящим от самой России; это — ее показание против самой себя. Заручившись рекомендацией императора, Гакстгаузен имел дело с местными чиновниками и крупными помещиками, которые наверняка постарались бы скрыть от него правду, пожелай он изучить российские формы управления, но не мешали ему исследовать во всех подробностях российскую жизнь на местах, нравы крепостных крестьян и устройство деревень, способы обработки земли и положение земледельцев.

Довольный оказанным ему приемом, немец медленно осматривает одну общину за другой, приглядывается, наблюдает, расспрашивает по мере сил, и, как бы велико ни было его подобострастие, его нижайшее почтение к российскому правительству и к помещикам, чьи владения он посещает, сохраняет, однако же, замечательную свободу суждения.

К какому же выводу привело немецкого ученого это исследование, проведенное под покровительством заинтересованных лиц? К самому неожиданному и делающему г-ну Гакстгаузену большую честь.

Вывод этот нигде не сформулирован прямо, но каждая страница книги г-на Гакстгаузена убеждает читателя, что в России и земледелие, и земледельцы пребывают в плачевном состоянии, что производят они очень мало, что крестьяне, легкомысленные и непредусмотрительные, едва ли способны измениться в лучшую сторону.

Нас уверяют, что население в России растет очень быстро. Но зато не растет производство; никто ничего не делает. Удивительный контраст: людей становится больше, но сама жизнь, кажется, заражена немощью и смертью.

Для объяснения такого чуда довольно одного слова, и слово это вбирает в себя всю Россию.

«Русская» жизнь — это коммунизм!

Такова единственная, почти не знающая исключений форма, какую принимает российское общество.

Община, или коммуна, существующая под властью помещика, распределяет землю между своими членами, где на десять лет, где на шесть, где на четыре или на три, а в иных местах всего на год.

Семья, в которой к моменту раздела кто-то умер, получает меньше земли; семья, где кто-то родился, — больше. Крестьяне так сильно заинтересованы в том, чтобы семья их не уменьшилась, что если старик, глава семьи, умирает, дети берут к себе на его место чужого старика.

Силу России (в некоторых отношениях сходной с Соединенными Штатами Америки) составляет этот исконно присущий ей аграрный закон, иначе говоря, постоянное перераспределение земли между всеми, кто на ней живет. Чужаки редко выказывают желание воспользоваться этим правом, ибо опасаются попасть в рабство. Зато российские женщины благодаря такому положению дел рождают детей одного за другим без оглядки и без остановки. Вот поистине самый действенный способ поощрения рождаемости: каждый ребенок, едва появившись на свет, получает от общины надел — своего рода награду за рождение.

Чудовищная жизненная мощь, чудовищная плодовитость, которая грозила бы страшными опасностями всему миру, не будь она уравновешена другой, не менее чудовищной силой — смертью, которой прислуживают два расторопных помощника: ужасный климат и еще более ужасное правительство.

Добавьте к этому, что и сам общинный коммунизм, способствующий рождаемости, несет в себе также начало совершенно противоположное: влекущее к смерти, к непроизводительности, к праздности. Человек, ни за что не отвечающий и во всем полагающийся на общину, живет словно объятый дремотой, предаваясь ребяческой беззаботности; легким плугом он слегка царапает бесплодную почву, беспечно распевая сладкозвучную, но однообразную песню; земля принесет скудный урожай — не страшно: он получит в пользование еще один надел; ведь рядом с ним жена, которая скоро родит ему очередного ребенка.

Отсюда проистекает весьма неожиданное следствие: на России общинный коммунизм укрепляет семью. Женщину здесь нежно любят; жизнь ее легка. От нее в первую очередь зависит достаток семьи; ее плодовитое чрево для мужчины — источник благосостояния. Рождения ребенка ждут с нетерпением. Его появление на свет встречают песнями: оно сулит богатство. Правда, чаще всего ребенок умирает в младенчестве; однако плодовитая мать не замедлит родить следующее дитя, так что семья не утратит причитающегося ей земельного надела.

Вот жизнь совершенно природная, в самом низшем, глубоко материальном смысле слова, которая принижает человека и затягивает его на дно. Мало труда, никакой предусмотрительности, никакой заботы о будущем. Женщина и община — вот две силы, помогающие жить мужчине. Чем плодовитее женщина, тем щедрее община. Физическая любовь и водка, непрестанное рождение детей, которые тотчас умирают, после чего родители немедленно зачинают следующих, — вот жизнь крепостного крестьянина.

Собственность крестьянам отвратительна! Те, кого сделали собственниками, очень быстро возвращаются к прежнему, общинному существованию.

Россияне боятся неудачи, труда, ответственности!

Собственник может разориться; коммунист разориться не может — ему нечего терять, поскольку он ничем и не обладал. Один из крестьян, которому хотели дать землю в собственность, отвечал: «А вдруг я свою землю пропью?»

По правде говоря, есть нечто странное в том, что одним и тем же словом «коммунизм» обозначают вещи самые противоположные: вялый, дремотный коммунизм российских общин и героический коммунизм тех, кто защищает Европу от варваров и стоит в авангарде борцов за свободу. — Сербы и черногорцы, живущие в непосредственной близости от огромной турецкой империи, то и дело вступают с нею в неравный бой; турки всякий день могут захватить их, привязать к хвостам своих лошадей и увезти на чужбину, — однако славяне находят силы противоборствовать этим страшным обстоятельствам; силы эти они черпают в своеобразном коммунизме. Они вместе собирают урожай и готовят пищу, они живут и умирают, как братья. Такой коммунизм, как доказывают сражения, в которых принимают участие эти люди, и песни, которые они слагают, не расслабляет ни рук, ни ума.

Как далеко до него другому коммунизму — бессознательному, врожденному, праздному, в котором пребывают, словно в спячке, все те, кто привык жить стаей, в ком еще не проснулся индивид. Так живут моллюски на дне морском; так живут многие дикие племена на далеких островах; поднимемся ступенькой выше, и мы увидим, что точно так же живет беспечный российский крестьянин. Он спит в лоне общины, как дитя в утробе матери. Община утешает его в превратностях рабской жизни, и, как ни грустно такое утешение, оно, поощряя апатию, длит ее вечно.

Единственный луч света, который озаряет мрачное существование российского крепостного крестьянина, не способного ничего изменить в своей судьбе, единственный источник его счастья — это семья, жена и дети. Однако и здесь мы находим убожество самое отталкивающее... Ребенок рождается, его любят, но о нем почти совсем не заботятся. Он умирает, и его место занимает другой, которого так же сильно любят, но о котором, потеряв его, так же мало сожалеют. Так струит свои воды река. Женщина — источник, откуда являются на свет целые поколения, являются с тем, чтобы исчезнуть в недрах земли. Мужчине до этого нет дела. Разве женщина или ребенок ему принадлежат? Отвратительное крепостное существование порождает тот плачевный коммунизм, о котором мы пока еще сказали далеко не все. Тот, кто не хозяин даже самому себе, не хозяин ни своей жене, ни своей дочери, — разве властен он над своим потомством? Итак, в действительности семья в России не существует.

В России всё — иллюзия и обман!

Российский коммунизм — вовсе не общественное установление, это естественное условие существования, объясняемое особенностями расы и климата, человека и природы.

Россиян нельзя отнести к числу людей северных. В них нет ни северной яростной мощи, ни северной неколебимой серьезности. Россияне — люди южные; это понимает всякий, кому знакомы их бойкость и проворство, их бесконечная подвижность. Лишь нашествие татарских орд заставило их покинуть юг и обосноваться посреди той громадной топи, которая именуется Северной Россией. Эта мрачная часть России населена очень густо. Напротив, богатая и плодородная южная часть остается безлюдной.

Восемь месяцев в году страна тонет в грязи, делающей невозможными какие бы то ни было перемещения; в остальное время земля покрыта снегом и льдом, так что путешествия возможны, но — если ехать не в санях — трудны и опасны. Унылое однообразие подобного климата, невольное одиночество, проистекающее из невозможности двинуться с места, — все это сообщает россиянину чрезвычайную потребность в движении. Если бы железная рука власти не приковывала россиян к земле, все они, и дворяне, и крестьяне, разбежались бы куда глаза глядят; они принялись бы ходить, ездить, путешествовать. Все россияне только об этом и думают. Они пашут землю и служат в армии помимо воли. Россияне рождены для того, чтобы странствовать, быть разносчиками, старьевщиками, бродячими плотниками, а главное — кучерами; вот ремесло, которым они владеют блистательно. (Ордынцы – кочевники, они не приспособлены к оседлой жизни. Прим.ред.)

Не имея возможности покориться голосу этого инстинкта, зовущего его вдаль, земледелец находит утешение в суетливых передвижениях, ограниченных пределами родной деревни. Постоянный передел земли, передача участков из одних рук в другие дают возможность всей общине совершать своего рода путешествия на месте. Благодаря этим частым обменам скучная недвижная земля начинает казаться разнообразной, пришедшей в движение.

Fakeoff:http://fakeoff.org/history/rossiya-tsarstvo-lzhi-kreschendo-obmanov-mnimostey-illyuziy