Меня часто называют евреем. Нет, я не еврей. И не русский, хотя раньше это было почётно, называться русским. И не потому, что мы сейчас с ними воюем. Вернее воюют они с нами, а мы только отбиваемся. Меня даже называли армянином. Может быть, немного за внешность. Но на еврея я совсем не похож. Евреем меня называют за говор. За старый подольский говор.

Родился я в Киеве и вырос на старом Подоле. Да, именно на старом! Не на современном, который состоит из офисов, ресторанов и магазинов. А на старом, состоявшем только из магазинов и подворотен. Из подворотен, которых мы так не любили и так часто пользовались ими. Чей запах я помню до сих пор. Из подворотен заселённых от подвалов до самых коньков крыш. На том Подоле, где в домах, кроме парадного, всегда был ещё и чёрный ход, то есть маленькая дверь, ведущая не на улицу, а во двор. Кто об этом уже помнит?..

Двор! Двор – сосредоточение всей семейной жизни. Семейной жизни не разобщённой по отдельным квартирам многоэтажек, а объединённой коммуналками в одном общем дворе на два-три дома в три-пять этажей. Двор, в котором бежали из одного парадного в другое, чтобы позвонить по телефону соседа, так как было всего два телефона во всём дворе. Где утром вывешивали бельё для просушки, а вечером собирались, чтобы забить "козла". Куда порой выносили дебелый ящик, называемый телевизором, чтобы все могли посмотреть футбол, так как если телефонов было два, то телевизор вообще был один на весь двор. Телевизор с линзой, заливаемой глицерином, который приносил сосед, так как экран телевизора был размером с папиросную пачку "Беломора", а зрителей было много. Да, так это было.

А скамейки? Скамейки у каждой подворотни, где всегда сидели сердобольные старушки и обсуждали каждого прохожего. И проходя мимо, ты всегда слышал вслед: "Вэй`з мир! Вы видели? Это пошёл Витик, внук Дори Андреевны. Какой прилежный мальчик. О, трог гезунт…" А ты шёл мимо и нёс в портфеле со школьными тетрадями чернильницу-невылевайку. Вы помните, что это такое? Это уже потом, в классе третьем, вам покупали ручку, которую можно было заправлять жидкими чернилами, а сначала вы писали ручкой с металлическими перьями, которые периодически нужно было окунать в чернильницу. А эти чернила? Постоянно тянущиеся за пером и оставляющие на листе, на парте, на руках и вообще на всём, что попало, ряд круглых смачных клякс.

Теперь я уже совсем не похож на армянина, так как от каштановой шевелюры остались одни седые ошмётки, но подольский говор сохранился. Сохранился, так как это то, что даруется раз и на всю жизнь. Как и наша память, умирающая вместе с нами. Вернее наоборот, человек умирает вместе с памятью. Тело, лишившееся памяти – это уже не человек, это только пустая оболочка. Не дай бог…