Табаков от А до Я

У худрука двух знаменитых театров — юбилей

Олег Табаков. Как много в этом слове для сердца русского слилось? А сколько в нем отозвалось? От самого высокого, граждански-ответственного до мальчишески-хулиганско-ёрнического. Табаков — он и в Африке Табаков. Итак, поехали.

А — актер. Где-то в 8-м классе я почувствовал, что ни к какому другому делу не пригоден. Самую первую роль, то есть ту, что сыграл за деньги, помню — это Саша Комелев из фильма “Тугой узел” по повести Тендрякова, режиссер Михаил Швейцер. Сумма гонорара была огромная и составляла 16 с половиной тысяч рублей, что в 1956 году являлось ценой автомобиля “Победа”.

Б — большой артист. Тот, кто играет много. Но статистики сыгранных ролей у меня всерьез нет. Больше 100 в кино, в театре приближается к этому же. Очень много было работ на радио, много записал пластинок… Сейчас я играю 95 спектаклей в сезон. Как выдерживаю нагрузки? Последние полтора года были для меня очень тяжелые. Я имею в виду уголовное преследование трех сотрудников Московского Художественного театра. Первый раз в моей жизни людей, работающих под моим началом, обвинили в воровстве. Всякое бывает, но полоскать имя Художественного театра, как это позволили себе некоторые средства массовой информации… Я уверен, за это Господь накажет.

В — власть. Власть от Бога. Вот и все. Я никогда не ходил во власть, всегда держал дистанцию. Уверен, что власть нельзя давать лживому, пустому человеку или пришедшему во власть за деньгами. В 34 года я стал директором “Современника”, а до этого возглавлял административную службу его коллегиального правления. На сегодняшний день — худрук МХТ им. Чехова, “Табакерки”, завкафедрой Школы-студии МХТ и худрук театрального колледжа Олега Табакова.

Г — “говно”. Это худшее в человеке, чего он должен стыдиться и постепенно освобождаться от этого. Антон Павлович Чехов предлагал из себя по капле это выдавливать. В конечном итоге это мечта стать интеллигентным человеком. Антон Павлович для меня самый главный интеллигент в России.

Д — дети. Лучшее из того, что я создал. Их у меня четверо и еще пять внуков. Самой младшей — Маше (дочь Антона) еще два года.

Е — еда. Замечательное, приятное и полезное занятие. Циники говорят: “Мы — это то, что мы едим”. Любимое блюдо — борщ, хорошо сваренный. На мясе, конечно. Гречневая каша, хорошо прожаренная. На сковородку надо плеснуть подсолнечного масла, добавить совсем немножко лука и долго-долго переворачивать. А если добавить такую специю, как “вюрце”, и переворачивать кашу досуха, о, это!!!.. Еще раки, хорошо сваренные.

В свое время я попал в дом Петросянов в Париже (дом торгует по всему миру икрой), и мне дали такие ма-а-ленькие блинчики с ложечкой икры. Хорошо, но… Однажды, когда мне было лет 12, я втайне от мамы (она огорчалась, если я виделся с отцом) поехал с отцом на рыбалку. Я заснул на берегу, возле пня спиленного дуба, и отец разбудил меня, когда еще солнце не встало. Потом он пошел к лодке, и я видел, как он нес в руках полиэтиленовый пакет. Надорвал его и вывалил в хохломскую чашу содержимое — это была осетровая икра. И никогда после аналога этому в жизни не было. Отец присолил икру немножечко, достал из брезентовых штанов деревянную ложку и сказал: “На, ешь”.

Ж — жадность. Жадность я испытывал только тогда, когда меня, ребенка войны, раскулачивали мои товарищи по “Современнику”. Мама присылала мне из Саратова штрудель, но не то, нечто сопливо-мягкое, что подают теперь в ресторанах, а сухой, с начинкой из черносмородинового варенья с орехами. Он был хрустящий, похожий на псориаз, потому что шелушился. И когда эти гады, мои друзья, извлекали это, вот тогда я проявлял жадность.

Нет, я не жадный, но осуждать людей жадных не стану, потому что объяснил — сам небезгрешен. Но людям помогал, помогаю и буду помогать насколько хватит жизни моей. Ничего не требуй взамен, не помышляй, что взамен будет.

З — зависть. Несвойственна. Завидую только людям, которые умеют говорить по-французски, которые играют на фортепиано или на скрипке. Мне завидовать некому. Заявление, конечно, наглое, но завидовать Виктору Петровичу Астафьеву или Александру Исаевичу Солженицыну глупо, как глупо завидовать культуре и знаниям Дмитрия Сергеевича Лихачева или таланту Святослава Теофиловича Рихтера или Дениса Мацуева. Я рано почувствовал к себе зависть, но от этого не легче. Годкам к 25 все это детерминировал. А бороться бессмысленно, завистников только смерть останавливает.

И — искусство, история, идеи. И то, и другое, и третье называется взгляд и нечто. Но идеи для меня всегда были важны. Я, пожалуй, вслед за Достоевским готов сказать: “Безнравственно не менять убеждений”. Вот какая идея владела мною после ХХ съезда партии, когда я думал: “Ох, как хорошо бы реабилитировать Бухарина, Троцкого и всех остальных!” Потом был момент, когда добрый Ленин был нам дороже отвратительного тирана Сталина. Но когда я узнал исторические факты пакостей и того, и другого, я подумал, что сохранить себя — это самое главное. А сохранить себя — значит не сотворить себе кумира.

К — кумир. Этого нет. Самые любимые люди моей профессии — Женька Евстигнеев, Фаина Георгиевна Раневская, Женя Лебедев, Паша Луспекаев, Василий Осипович Топорков. Артист саратовского ТЮЗа Александр Щеголев. Они не кумирами были, а любимыми настолько, что сердце замирало, когда они выходили на сцену, и ком к горлу подкатывал. Кумирня — это пространство, где стоят каменные изваяния кумиров.

Л — любовь. Самое главное, что делает человека человеком. Бог есть любовь. До той поры, пока я люблю, могу любить, я живой. Если это заканчивается, надо любить природу, в ботанический сад поступать. Я имею в виду прекращение самого желания любить.

Я — сын медиков и знаю много об ограниченности человеческого бытия как во временном, так и в физическом смысле. Не зря же Хемингуэй пустил себе пулю в лоб. Вот у моего отца, интеллигента в первом поколении, как-то в столе я нашел пистолет именной и цианистый калий. Самое страшное, что может быть в жизни, — это беспомощность, быть обузой для кого-то. Вот этого, наверное, я при моем комплексе полноценности и честолюбия не перенесу.

М — море или Миронов (наше предложение). Мама (предложение О.П.). В посредственном романе Фадеева “Молодая гвардия” есть такие слова: “Мама, я помню руки твои с того самого мгновения, когда стал осознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал загар… Я любил целовать эти темные жилочки”. Мама и две бабушки, и Мария Николаевна, соседка, захотевшая стать мне и Антону (сын) второй мамой. Я живу защищенный их любовью до сих пор. Вообще мама — это самое высокое. Вот я смотрю, как Марина (жена. — М.Р.) любит Павлика, Машку, как она беззаветно им предана — это фантастика.

Мой отец был любвеобильный, у него было пять браков. А баба Аня говорила: “Бедный Павлуша, это все они, проститутки”. А Люсе (Людмила Крылова, первая жена О.П. — М.Р.) она говорила: “Люсенька, их хоть 77, а ты хозяйка всем”.

Н — ненависть. Ненавижу Сталина и Ленина… 72 года они мучили на дыбе землю мою родную, Родину мою любимую. Если бы Столыпин жил, я думаю, где бы теперь была Америка со своими Соединенными Штатами и где бы была Россия? В какой десятке и на каком месте? В той России, мне об этом говорила бабушка, а ее мать была крепостной, у них в деревне жили около 20% алкоголиков. Но староста и сход детей алкоголиков посылали учиться за деньги деревенских, так же как и детей непьющих. Самоуправление российское, земство российское — уничтожены. Очень большие грехи у этих людей. Когда Булгаков в моем любимом романе “Мастер и Маргарита” пишет: “Люди как люди, но квартирный вопрос испортил…”, я думаю: нет, еще и советская власть испортила людей подачками.

О — отдых. Занятие мне не свойственное, радости не приносящее. По обстоятельствам отдыхал, так как в молодости надо было Антона возить на море. Терпел неделю, а потом начинали в голову приходить мысли. Я отдыхаю и сплю только перед тяжелым спектаклем, тем, за который теряю 700—800 граммов, и твердо знаю, что зритель получит от меня больше. А зрителя надо уважать. Вот 7 августа, когда началась предварительная продажа билетов на сентябрь, а температура на улице была 38 градусов. Знаешь, на сколько мы продали билетов? На 690 тысяч! Они доверяют мне и поддерживают меня. Правда, мы раздавали маски и воду бесплатно.

П — поражение, провал. Поражение связано с тем, что я плохо играл какие-то роли. Но когда это случалось, это был стимул мне не повторять ошибок. Чего ханжить? Я забалован зрителем. Они, видимо, и прощают мне многое, что я их редко подвожу. С годами к себе я становлюсь строже и строже. Борис Леонидович Пастернак писал, что “пораженье от победы ты сам не должен отличать”. Но артист должен.

Р — роль. Самая любимая… Сначала была роль Олега Савина (фильм “Шумный день”), потом были “Каштанка”, “Гори, гори моя звезда”, “Полеты во сне и наяву”, “Неоконченная пьеса для механического пианино”, “Обломов”… Роль, она ведь как создание — из меня вылупляется нечто, что имеет свою пластику, физику, голос и духовную жизнь. Из последних люблю “Три истории” Муратовой, Суходрищева из “Шырли-мырли”. Еще люблю своего Старика из спектакля “Комната смеха”.

С — студия, “Современник”. Очень повезло в жизни: все было настоящим, а не приблизительным. И люди, которые поддерживали, — настоящие: Лакшин, Туровская, Соловьева, Караганов, Демин. Помню, как после спектакля “Балалайкин и К” Константин Симонов сказал мне, грассируя: “Старик, а вы не замечали, что у вас лицо во время спектакля становится крупнее и больше?” Еще на “С” — стыд и совесть. Стыд — это обязательная составная интеллигентного человека. А совесть — это, по Достоевскому, “Предчувствие доступной человеку истины”.

Т — товарищи-друзья. Я был счастлив в друзьях. В юности у меня было два друга, и мы были как три головы того дракона. Шутили, хулиганили, и если рассказывали анекдоты, то смеялись в одних местах. Даже девушки у нас были из одного хореографического кружка. В театре можно дружить. Я до сих пор дружу с Галей Волчек, с Валей Гафтом, по-прежнему люблю Лилю Толмачеву. Я люблю Олега Николаевича Ефремова, хотя наши взаимоотношения с ним были похожи на зебру. Однажды мы стояли в почетном карауле над гробом Василия Осиповича Топоркова — и Сергей Бондарчук в сердцах сказал нам: “Ну, идиоты поганые, хоть перед лицом мертвого учителя опомнитесь”. А мы тогда два года с Олегом не разговаривали потому, что он, когда уходил из “Современника” во МХАТ, ввел в заблуждение членов правления и сказал им, что это я решил сесть на его место. Он был нетрезв тогда. “Позвольте, откуда такая информация?” — спросил я. “В горкоме партии сказали”. — “А ну, пошли в горком партии”… Так вот, после того нашего стояния над гробом он пришел ко мне и извинился. И мы даже поплакали.

У — учитель. У меня их трое — Топорков, Олег Ефремов и Наталья Осиповна Сухостав, руководитель драмкружка в Саратове. Дочь чешского профессора, идеалиста, приехавшего в страну Советов строить социализм.

Ф — фарт (предложение О.П.), финансы. Всегда с молодых лет зарабатывал. Бизнесмен, конечно, во мне умер. Первые свои деньги я сделал на библиотечке — таком приложении к журналу “Красноармеец” (его потом переименовали в “Советского воина”). Сразу после войны такие малоформатные книжечки (9х12) печатали произведения Мериме, Джекобса, полупорнографический рассказ “Прекрасная дама” Алексея Толстого, “12 стульев”. Короче, все то, что во время войны отсутствовало, в эту маленькую “трубу” хлынуло. И я стал покупать эти книжечки — по 20 книжечек, менял, а потом продавал. Мне было лет 13—14, и к хрущевской реформе у меня накопилось довольно много денег. Я ждал, дурак, ждал, но когда понял, что все, из-за реформы деньги пропадут, решил их истратить. Единственное, что работало в тот вечер — аптека. Я купил два ящика зубной пасты, две коробки зубного порошка, 100 зубных щеток и огромную коробку презервативов. Но не для того, чтобы использовать как контрацептивы (я этого не любил в течение всей жизни), а для того, чтобы в этот презерватив наливать воду и сбрасывать с высоты дома, где я жил.

Х — хреново. Бывает. И бывало в жизни не раз. Никогда не делюсь ни с кем. В исключительных, редких случаях беру 200 граммов, заедаю черняшкой, может быть, селедкой с маслицем и ложусь носом в угол, часов 10 спать. Помогает.

А еще Х — халтура. Никогда не принимал участия в халтурах. Ни-ког-да!!!

Ц — цель. Цель одна: сделать максимально много для того, чтобы детям и внукам моим жилось лучше, чем живется людям сейчас. Если выходить за рамки семьи, то надо: построить филиал Художественного театра, поставить на ноги и на крыло новую генерацию МХТ. Надо построить дом для бездомных молодых артистов и неухоженных мхатовских стариков. Надо, наконец, дождаться окончания строительства подвального театра. (“Табакерка”. — М.Р.).

Ч — Чехов, честь. Одно с другим связано. Чехов — он, как Полярная звезда, что ли. К которой идешь-идешь и никогда не придешь. Не греет, но отчаиваться не дает. Хотя неправда — греет.

Ш — шутка. Это нам свойственно, и это иногда получается на самом деле. Вот Женька Евстигнеев, когда мы вместе играли в спектакле “Продолжение легенды”, однажды выдал. Он играл старого бывалого рабочего по прозвищу Батя, а я молодого, не поступившего в институт и уехавшего на строительство гидроэлектростанции Толика. У меня осталась в Москве любимая девушка Юна, и я сидел на холме и как бы страдал, звал ее: “Юна, Юна”. А Женька взял нимб из другого спектакля (два ободка со звездочками) и, стоя в кулисах, позвал меня: “Гляди, я Юна, Юна”. На следующем спектакле Ефремов выводил меня в другой сцене. “Вот, Батя, познакомься, это Толя”. А я перед выходом на сцену зачерпнул в ладонь из большой банки солидол и так пожал протянутую руку Евстигнеева, что он: у-у-у…

Щ — щастье. Это секунды, но я знал в жизни счастье. Это то, чего не купишь, не назначишь, не найдешь. Нет, счастье найти нельзя. Это как протуберанцы солнца. Любовь и дети — главные ингредиенты счастья. Работа — на третьем месте.

Э — экстаз. Нет, ничего экстатического во мне нет. Давно я поехал в США в составе нашей делегации от комитета молодежных организаций. Нас сопровождал агент ФБР Тони О’Ньюно. Вот мы едем, едем с ним, проехали километров 50, и я смотрю: он время от времени курнет чинарик и кладет его на место. Я не выдержал: “А ну-ка, давай я попробую”. А до этого мы наелись до отвала бифштексами размером с лапоть. В общем, я курнул два раза. “Стоп, Тони, останавливай машину!” И выблевал всё. Он меня пытался приобщить и к тяжелым наркотикам, и к таким, и к сяким. Оказалось, что организм мой не приемлет подобного вмешательства.

Ю — юность. Самый счастливый отрезок юности — это 8—9—10-й классы. Были рядом Славка Нефедов и Мишка Свердлов, любимая девушка Нина Кудряшова и жизнь была так полна, так верно мы дружили. И подобное никогда не повторялось.

Я — просто я. Думаю, что я не впустую прожил 75 лет. Я искренне думаю, что смогу быть полезен Художественному театру и театру на улице Чаплыгина. Если пойму, что не соответствую, уйду. Но сказать, что у меня были бесцельно прожитые годы, я не могу. Я не имею права повторить вслед за Путиным, что пахал, как раб на галерах (наверное, он работает больше), но я приближаюсь к этому.