Материя — это то, что может быть измерено.
Дух — это то, что не может быть измерено.
Единственное различие между материальным и духовным — в изме­рении, потому что одна мера — это количество, материя, а другая мера — это качество: Дух, Любовь, Время.

Это качества; нет способа измерять их. Вы можете переживать их, но не можете описать свое переживание в словах, которые выражают какой-нибудь вид измерения. Разве можете вы рассказать кому-то, как сильно вы любите его? — одно кило, два кило или одна миля, две мили? Насколько же вы любите? Даже целое небо окажется слишком малым. Все мерки отбрасываются.

Поэтому когда кто-то говорит: «Я люблю тебя очень сильно» — он не понимает, что говорит, ведь «очень сильно» указывает на количество.

Любовь — это просто Любовь; она никогда ни больше, никогда ни меньше. Достаточно сказать: «Я люблю тебя». А возможно, лучше даже не говорить и этого. Пусть ваши глаза выскажут это, пусть ваши руки выразят это, пусть ваши песни дадут намек, пусть ваш танец покажет это. Не говорите: «Я люблю тебя», — потому что в тот миг, как вы говорите: «Я люблю тебя», — вы ограничили нечто безбрежное маленьким словом «люблю». Вы убили что-то.

Если безбрежность Любви ограничить маленьким словом — это тюрьма. Ее крылья обрезаны, это мертвое слово.

В тот миг как вы говорите кому-то: «Я люблю тебя» — наблюдайте! Быть может это и есть начало конца.

Когда была Любовь, не было нужды говорить это.

Это было слышно и без слов. Не произнося ни единого слова, все вокруг вас ясно проявляет вашу весну, цветение, танец под ветром, солнцем и дождем.

В Любви человек не ходит, он танцует. Ходят только люди, не знающие Любви.
Ошо.

...И отделил Бог Богов от сущности своей Душу, и создал в ней Красоту.

Семь раз я презирал свою душу:

Первый раз, когда увидел, что она покорялась, чтобы достичь высот.

Второй раз, когда заметил, что она хромает в присутствии увечных.

Третий раз, когда ей дано было выбирать между трудным и легким, и она выбрала легкое.

Четвертый, когда она свершила зло и в оправдание себе сказала, что другие поступают так же.

Пятый, когда она, стерпев по слабости своей, выдала терпение за силу.

Шестой, когда она с презрением отвернулась от уродливого лица, не ведая, что это одна из ее личин.

И седьмой раз, когда она пела хвалебную песнь и мнила это добродетелью.
автор Чжунли Цюань

Как-то раз Красота и Уродство встретились на морском берегу и решили искупаться в море.

Они сняли с себя одежды и поплыли по волнам. Немного погодя Уродство вышло на берег, облачилось в одежды Красоты и пошло своей дорогой.

Потом Красота вышла из воды, но не нашла своего облачения. Она устыдилась своей наготы, а посему надела одежды Уродства и тоже пошла своей дорогой. С того самого дня мужчины и женщины по ошибке принимают одно за другое.

Впрочем, есть и такие, кто созерцал лик Красоты и узнает ее, в какие бы одеяния она ни наряжалась. Есть и такие, кто знает Уродство в лицо, и никакая одежда не скроет его от их глаз

Как-то темной ночью на пустынной дороге встретились два человека.
- Я ищу лавку, которая называется «лавка светильников», она должна быть где-то поблизости, - сказал первый человек.
- Я как раз живу в этих местах и могу показать тебе дорогу, - сказал второй.
- Я мог бы найти ее и сам; мне были даны указания, и я их записал.
- Зачем же ты спрашиваешь меня?
- Просто так спрашиваю.
- Ты, видно, ищешь собеседника, а не помощи.
- Да, наверное, так и есть.
- Но ведь для тебя лучше было бы получить дальнейшие указания от местного жителя, раз ты так далеко зашел, особенно потому, что дальше начинается очень трудный путь.
- Я полностью полагаюсь на первоначальные инструкции, которые помогли мне добраться сюда. Я не
уверен, что могу доверять кому-либо еще.
- Итак, ты был способен поверить первоначальной информации, но тебя не научили, как узнать того,
кому следует доверять в дальнейшем?
- Да, это так.
- Есть ли у тебя еще какая-либо цель?
- Нет, только найти лавку светильников.
- Не мог бы ты ответить на такой вопрос: почему ты ее ищешь?
- Потому что мне было совершенно авторитетно сказано, что там, где имеются светильники, есть также и средства, помогающие человеку читать в темноте.
- Ты прав. Но это только предположение, а также обрывочная
информация. Есть еще предварительные требования. Знаешь ли ты об этом?
- Не понимаю, о чем ты?
- Предварительное требование к чтению с помощью светильников состоит в том, что ты уже должен уметь читать.
- Ты не можешь это доказать.
- Конечно, в такую темную ночь.
- А что такое «обрывочная информация»?
- Обрывочная информация в данном случае состоит в том, что лавка светильников находится по-прежнему там же, где находилась всегда, но сами светильники унесены в другое место.
- Я не знаю, что такое «светильники», но мне кажется очевидным, что «лавка светильников» - это место, где их можно приобрести, поэтому-то ее и называют «лавкой светильников».
- Ты прав, но дело в том, что понятие «лавка светильников» может иметь два различных значения: во-первых, это может означать «место, где можно приобрести светильники», а во-вторых, «место, где когда-то их можно было достать, но где их уже нет».
- Ты не можешь это доказать.
- Знаешь, ты можешь показаться многим людям круглым идиотом.
- Тебя тоже многие люди могли бы назвать идиотом. Ты, вероятно, преследуешь скрытую цель посылать покупателей туда, где светильники продают твои товарищи, или, возможно, ты вовсе не желаешь, чтобы я
приобрел светильник.
- Я хуже, чем ты думаешь. Вместо того чтобы обещать тебе «лавку светильников» и поощрять твое голое предположение, что там ты найдешь решение своих проблем, я прежде всего проверяю, умеешь ли ты читать. Я желаю знать, приходилось ли тебе уже бывать поблизости от такой лавки или светильники приобретались для тебя каким-либо иным путем.

Двое печально посмотрели друг на друга и разошлись.

Изучение человека включает в себя три науки.
Первая – это наука обычного знания;
вторая – наука необычных духовных состояний, часто называемых экстазом,
и, наконец, третья и наиболее важная наука – наука истинной реальности: наука, занимающаяся изучением того, что неизмеримо выше предметов изучения первых двух наук.

Только реальное внутреннее знание составляет знание науки истинной реальности. Первые же две науки лишь
отражают, каждая по-своему, третью науку. Они почти бесполезны без нее.

Представим себе кучера. Он сидит на козлах экипажа и управляет лошадью, которая тянет за собой экипаж. Экипаж – это интеллект, высшая форма, в пределах которой мы находимся, когда сознаем свое существование и решаем, что нам делать.

Экипаж дает возможность лошади и ездоку действовать. Это то, что мы называем «ташкил», внешняя оболочка, или формулировка.

Лошадь, являющаяся движущей силой, символизирует энергию, называемую иногда «эмоциональным состоянием», а иногда как-нибудь по-другому. Она необходима, чтобы привести в движение экипаж.

Человек в нашей схеме есть тот, кто воспринимает наилучшим образом цель и возможности ситуации и направляет экипаж в заданном направлении.

Каждый из этих трех элементов, взятый в отдельности, способен выполнять свои функции, причем достаточно правильно. Но общая функция, которую мы называем движением экипажа к цели, не может осуществляться до тех пор, пока действия трех элементов не будут согласованы правильным образом.

Только «человек» - реальное «я» - знает необходимость «экипажа», «лошади» и «кучера» друг в друге, а также знает, как связать их действия. Великая работа, в понимании суфиев, есть знание того, как гармонизировать функции описанных трех элементов. Слишком много седоков, неподходящая лошадь, чересчур легкий или тяжелый экипаж – и результат не будет достигнут.

Этот открывок записан в дервишском манускрипте на персидском языке. Различные варианты его найдены в таких географически удаленных друг от друга школах, как дамасская и делийская.
автор Чжунли Цюань

Когда я жил в сердцевине граната, как-то раз я услышал, как одно зерно сказало:
--
Придет время, я стану деревом и ветер будет петь в моих ветвях, солнце
-- плясать на моих листьях и я буду могучим и прекрасным во всякую пору
года.
-- Когда я был таким же зеленым юнцом, я придерживался тех же
взглядов,-- промолвило другое зерно,-- и только теперь, наученный все
взвешивать и соизмерять, я до конца понимаю, как обманывался в своих
надеждах!
-- А по-моему, так в нас нет ничего, что сулило бы столь прекрасную будущность,-- проронило третье зерно.
-- Когда бы не мысль о прекрасной будущности, какой бы смешной и жалкой была наша жизнь! -- возразило ему четвертое.
-- Что проку толковать о том, чем мы станем, коли мы даже не знаем, что мы такое есть,-- заметило пятое.
-- Чем бы мы ни были, тем же и останемся,-- сказало в ответ на это шестое.
А седьмое воскликнуло:
-- Мне так ясно видится все, что нас ожидает, да только слов подобрать не могу!
Тут
вступило в разговор восьмое зерно, за ним девятое, десятое и несметное
множество других, а потом все заговорили наперебой, и в такой
разноголосице я уже решительно ничего не мог понять.
В тот же день я переселился в сердцевину айвы, где зерен не так много и они молчаливы.

В глухой полночный час я слышал сквозь сон, как семь моих ликов собрались вместе и шепотом вели такой разговор между собою:
Первый Лик: Вот здесь, в этом безумце, я прожил все эти годы и единственным моим занятием было -- днем растравлять его боль, а по ночам бередить его тоску. Я не хочу больше мириться со своей участью и восстаю.

Второй Лик: Мой брат, ты несравненно удачливей меня, ибо мне выпал жребий быть веселым ликом этого безумца. Я смеюсь его смехом, пою его счастливые часы, и мои трижды окрыленные ноги вихрем пляски возносят его самые светлые мысли. Нет, это я восстану против своего постылого существования.

Третий Лик: Что же тогда сказать мне, одержимому любовью лику, пылающему факелу неистовой страсти и безудержных желаний? Это я, томимый любовью лик, восстану против безумца.
Четвертый Лик: Я -- самый жалкий из вас, ибо мне выпало на долю лишь смертельное отвращение и гнусная ненависть. Нет, это я, подобный буре лик, рожденный в черных пещерах Ада, откажусь служить безумцу.

Пятый Лик: Нет, не ты, а я, мыслящий, причудливый лик, лик голода и жажды, обреченный скитаться, не зная ни минуты покоя, в поисках всего непознанного и еще не сущего, это я восстану.

Шестой Лик: Я, лик-труженик, жалкий поденщик, терпеливыми руками и тоскующими глазами леплю образы из дней и сообщаю новые, вечные формы бесформенным частицам -- это я, один-единственный, восстану против
неугомонного безумца.

Седьмой Лик: Удивительно, что все вы восстаете против этого человека, ведь каждый из вас должен избыть уготованную ему судьбу. О, я почел бы за благо уподобиться любому из вас, чтобы только иметь свой жребий! Но я -лишенный всего праздный лик, что пребывает в немом пустынном нигде и никогда, в то время как вы воссоздаете жизнь. Теперь посудите сами, мои соседи, кто из нас должен восстать, вы или я?

Так молвил седьмой лик, и шесть других поглядели на него с сочувствием, но не обмолвились ни единым словом, и в сгустившейся полночной мгле один за другим погрузились в сон, охваченные каким-то незнакомым счастливым смирением.

Только седьмой лик, не сомкнув глаз, продолжал пристально вглядываться в ничто, стоящее за всякой вещью.

Когда родилась моя Печаль, я заботливо выхаживал ее и оберегал с нежностью и любовью.

Моя Печаль росла, как и все живое, росла сильная, прекрасная, исполненная прелести и очарования.

И мы с Печалью любили друг друга и любили окружавший нас мир, потому что у Печали было доброе сердце и мое рядом с нею становилось добрее.

Когда мы с Печалью разговаривали, наши дни обретали крылья и сновидения обвивали наши ночи, потому что Печаль говорила ярким языком и мой язык становился рядом с нею ярче.
Когда мы с Печалью пели, соседи садились у окон послушать нас, потому что наши песни были глубокими, как море, и их мелодии были полны причудливых воспоминаний.

Когда мы шли вместе с Печалью, люди провожали нас нежным взглядом и шептали вслед самые ласковые слова. А иной раз посматривали на нас завистливыми глазами, потому что Печаль была благородна и я гордился ею.

Но моя Печаль умерла, как умирает все живое, и оставила меня наедине с моими мыслями и раздумьями. И теперь, когда я говорю, слова свинцом падают с губ. Когда я пою, соседи не хотят слушать моих песен. Когда иду по улице, никто даже не взглянет на меня. И только во сне я слышу, как кто-то сочувственно говорит:

- Глядите, вот лежит человек, чья Печаль умерла.

... А КОГДА РОДИЛАСЬ МОЯ РАДОСТЬ

А когда родилась моя Радость, я взял ее на руки и, взойдя на кровлю дома, вскричал:
- Приходите, соседи, посмотрите, что за Радость сегодня родилась у меня!
Приходите, люди добрые, поглядите, как она беззаботно веселится и смеется под солнцем!

Но, к моему великому изумлению, ни один из соседей не пожелал посмотреть на мою Радость.
Семь месяцев подряд каждый день я всходил на кровлю дома и возвещал рождение Радости, однако никто не внимал моим словам. Так мы и жили, я и Радость, в полном одиночестве, и никому не было до нас дела.

И вот лицо Радости сделалось бледным и печальным, потому что ничье другое сердце, кроме моего, не восторгалось ее очарованием и ничьи другие губы не касались поцелуем ее губ.
И вот Радость моя умерла - не вынесла одиночества.

И теперь я лишь тогда вспоминаю умершую Радость, когда вспоминаю умершую Печаль.
Но память - это осенний лист, который, прошелестев на ветру, умолкает навсегда.

Я хотел бы заботиться о тебе, не желая тебя изменить;
Любить тебя, оставляя тебя на свободе;
Принимать тебя всерьез, ни к чему не принуждая;
Приходить к тебе, не навязывая себя;
Что-то дарить тебе, не ожидая ничего в ответ;
Уметь прощаться с тобой, не боясь потерять что-то главное;
Говорить с тобой о моих чувствах,
Не возлагая на тебя ответственность за них;
Делиться с тобой знаниями, не поучая тебя;
Радоваться тебе такому, каков ты есть.
Если и ты с такими же чувствами
Шагнешь мне навстречу - мы сможем обогатить друг друга.