Когда-то мой дядя учил эсперанто;
когда-то мой сын клянчил Колу и Фанту;
когда-то любил меня старый знакомый.
А впрочем, тогда он был свежий и новый.

Когда-то деревья росли аж до Бога,
и прыгала в лужу я прямо с порога,
и лезла на крышу за спелой черешней...
Когда-то была я приезжей, не здешней.

Тонули в траве загорелые ноги;
по рекам июня сплавлялись пироги,
гружёные негой и солнечным златом,
а лунный медяк серебрился когда-то.

С тех пор мой предел – горизонт и жар-птица,
склонённая к морю в желаньи напиться,
и облако – сердце бездонной лазури,
где я неподвластна чужой режиссуре.

Уходят во тьму разноцветные вспышки.
Быть может, когда-то бывала я мышкой,
со мною дружила соседская кошка:
вдвоём мы играли во всё понемножку.

Плывут островки по туману былого:
вот шахматы с дедом... вот томик Бюлова...
вот смерть и рожденье... вот новые роли...
вот я, словно тополь, одна в чистом поле.

Жила-была птица. Птица с сильными крыльями, со сверкающим разноцветным оперением. Существо, созданное для вольного полета в поднебесье, рожденное, чтобы радовать глав тех, кто следит за ней с земли.

Целыми днями женщина любовалась птицей, показывала предмет своей страсти подругам, а те говорили: «Теперь у тебя есть все». Но странные дела стали твориться в душе этой женщины: птицу она заполучила, приманивать ее и приручать больше не было нужды и мало-помалу угасал интерес к ней. Птица же, лишившись возможности летать — а в этом и только в этом заключался смысл ее бытия, — облиняла и утратила свой блеск, стала уродлива, и женщина вообще перестала обращать на нее внимание: только следила, чтобы корму было вдоволь да чтоб клетка чистилась.