Медведь в рубашке тёплой, я полз к себе на льдину,
карабкался в кровать; я глобус штурмовал
под парусами в ночь, пока, чернобородый,
с собаками, в меху, я Полюс оседлал.

Там ,ночью детских игр, товарищи замёрзли,
замёрзший ворот, голод тесали мой кадык,
а я взохнул протяжно: снежинки налетели--
и впрямь меня прикончат? Я в темноте залёг.

-- Здесь, мёрзлый флаг трещит в сияньи молчаливом
нехоженых снегов. А я стою
псы брешут, борода черна, а я на Полюс
Северный глазею...
И что теперь? назад?

Прошу, оборотитесь-- я на юг ступаю.
Вращается мой мир, здесь ось его, конец
холодный и лихой: все параллели, вихри
вершатся в коловрате, который я открыл.

Но в этом смысла нет. В кровати детской, после
ночного рейда, в этом тёплом мире,
где трудится народ и терпит до конца,
венчающего боль-- в Кукушечьей Стране

я Севера достиг, и это впечатлило.
Здесь Полюс настоящий моих забот и дел,
где всё, что совершил я бессмысленно вполне,
где я погибну, может, а выживу-- последним...

где, с горем выживая, я всё же одинок;
здесь, где, из темноты невежества явившись,
толпятся вкруг меня ночь, льды и смерть,
я вижу: наконец все знанья, что годами

я выжимал из тьмы-- что тьма сдавала мне--
невежеству под стать: из ничего-- ничтожность
а темнота-- из тьмы. Из тьмы приходит боль,
что мудростью зовём мы. Это-- боль.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

 

90 North

At home, in my flannel gown, like a bear to its floe,
I clambered to bed; up the globe's impossible sides
I sailed all night—till at last, with my black beard,
My furs and my dogs, I stood at the northern pole.

There in the childish night my companions lay frozen,
The stiff fur knocked at my starveling throat,
And I gave my great sigh: the flakes came huddling,
Were they really my end? In the darkness I turned to my rest.

—Here, the flag snaps in the glare and silence
Of the unbroken ice. I stand here,
The dogs bark, my beard is black, and I stare
At the North Pole . . .
And now what? Why, go back.

Turn as I please, my step is to the south.
The world—my world spins on this final point
Of cold and wretchedness: all lines, all winds
End in this whirlpool I at last discover.

And it is meaningless. In the child's bed
After the night's voyage, in that warm world
Where people work and suffer for the end
That crowns the pain—in that Cloud-Cuckoo-Land

I reached my North and it had meaning.
Here the actual pole of my existence,
Where all that I have done is meaningless,
Where I die or live by accident alone—

Where, living or dying, I am still alone;
Here where North, the night, the berg of death
Crowd me out of the ignorant darkness,
I see at last that all the knowledge

I wrung from the darkness—that the darkness flung me—
Is worthless as ignorance: nothing comes from nothing,
The darkness from the darkness. Pain comes from the darkness
And we call it wisdom. It is pain.

Randall Jarrell

Рэндалл Джаррелл, "Надежда" Дух убиваше, а письмо даваше житие. Неделя работает как рука или как дети в подкидного дурака: не зная правил, бросают карты-- одно и тоже, многая краты. Но дважды в день-- кроме Субботы-- стоп машина времени, треск работы: с визгом тормозов и жестяным скрежетом личный мой чёр-Демон замер на лестнице средь бел-дня, явная моя Фортуна за волосы подымает меня. личный чёр-Демон замер на лестнице средь бела дня, явная моя Фортуна за волосы подымает меня. Горе мне! Горе мне! В ящике Глупости знай смеётся открытка, Надежда. Одному всё приходит та же мечта, с задержкой, маркированная "оплатой адресата"-- счёт, оплаченный им с задержкой, маркированный "авансом нехвата..." дважды в день, в гниющем ящике-- червей полна палата; а Вера снова моя, верно, но Любовь веско пишет о новом Приюте-- а Надежде нет износа. Горе мне! горе мне! В ящике Глупости открытка-Надежда тихой сапой: "Твой дядя в Австралии умер, ты-- Папа" (римский-- прим.перев.), ибо множество душ поразвлёк почтальон нечаянно... Невозможно? Хватит плакать, выходи, развалина. перевод с английского Терджимана Кырымлы  Hope The spirit killeth, but the letter giveth life. The week is dealt out like a hand That children pick up card by card. One keeps getting the same hand. One keeps getting the same card. But twice a day -- except on Saturday -- The wheel stops, there is a crack in Time: With a hiss of soles, a rattle of tin, My own gray Daemon pauses on the stair, My own bald Fortune lifts me by the hair. Woe's me! woe's me! In Folly's mailbox Still laughs the postcard, Hope: Your uncle in Australia Has died and you are Pope, For many a soul has entertained A Mailman unawares -- And as you cry, Impossible, A step is on the stairs. One keeps getting the same dream Delayed, marked "Payment Due," The bill that one has paid Delayed, marked "Payment Due" -- Twice a day, in rotting mailbox, The white grubs are new: And Faith, once more, is mine Faithfully, but Charity Writes hopefully about a new Asylum -- but Hope is as good as new. Woe's me! woe's me! In Folly's mailbox Still laughs the postcard, Hope: Your uncle in Australia Has died and you are Pope, For many a soul has entertained A mailman unawares -- And as you cry, Impossible, A step is on the stairs. Randall Jarrell

Рэндалл Джаррелл, "Восточный экспресс"

Из вагона глядишь почти
ребячьим взгядом. На свету
постоянно кажется мне простым--
я с надеждой; но вечерами,
только стемнеет околица-- вопрошая,
безнадёга всё приглушает.

Однажды от дождя день напролёт
лёг я желая простуды-- погодя
простудился-- и сгорбился
под пестротой одеяла, я
сер был в тоске окончания зимнего дня.

Вне меня были там несколько силуэтов
стульев и столов, вещей азбучных;
за окном
были стулья и столы фирмы "мир"...
Я видел, что мир,
было казавшийся мне простым-- сер
камуфляж всего, что странно
под ним, надо ВСЕМ-- был он всем.

Это невероятно.
Думает один: "Всему подкладка суть
невымученное ликованье и невольная
печаль (... когда следует, радость-- если надо),
в непрерывной динамике; глядит он из вагона--
а тут нечто, та же подкладка
на всё и вся-- и этим посёлочкам,
прохожим женщинам, ниве усталой,
молвящем жене своей "гуд-бай" мужчине...
тропе сквозь лес полный жизни, и составу
минующему, он и теперь-- что сердце, всё в такт...

Она что любой иной артефакт,
её не изменить, она есть.
За всём и вся непременно--
неведомая нежеланная жизнь.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


The Orient Express

One looks from the train
Almost as one looked as a child. In the sunlight
What I see still seems to me plain,
I am safe; but at evening
As the lands darken, a questioning
Precariousness comes over everything.

Once after a day of rain
I lay longing to be cold; after a while
I was cold again, and hunched shivering
Under the quilt's many colors, gray
With the dull ending of the winter day,
Outside me there were a few shapes
Of chairs and tables, things from a primer;
Outside the window
There were the chairs and tables of the world ...
I saw that the world
That had seemed to me the plain
Gray mask of all that was strange
Behind it -- of all that was -- was all.

But it is beyond belief.
One thinks, "Behind everything
An unforced joy, an unwilling
Sadness (a willing sadness, a forced joy)
Moves changelessly"; one looks from the train
And there is something, the same thing
Behind everything: all these little villages,
A passing woman, a field of grain,
The man who says good-bye to his wife --
A path through a wood all full of lives, and the train
Passing, after all unchangeable
And not now ever to stop, like a heart --

It is like any other work of art,
It is and never can be changed.
Behind everything there is always
The unknown unwanted life.

Randall Jarrell