Сари из посольств минуют меня. Ткань с луны. Инопланетная ткань. Они оглядываются на леопарда как леопардихи. А я... оттиск на мне, что держит колер живьём вопреки тьме чисток, эта унылая нулёвка- -матроска-- в ней я и на работу, и домой, в ней и в постель, и в могилу-- никаких жалоб и объяснений моих, и моего шефа-- также, замначальника отдела, ни его шефа-- лишь я жалуюсь... это покладистое тело, его полдень не мертвит, и рука чужого не смущает-- оно, величественно отенённое, лишь иссыхающее среди колонн, волнуется по глади фонтанов-- малое, далёкое, сияющее в глазах зверей, этих пойманных существ-- как и я, но они не суть клетки подобно мне,-- векующих, притом не знающих, что есть век их, надёжно хранимых здесь, не знающих смерти, ибо она-- о, клеть моего тела, отворись, отворись! Мир минует мою клетку-- и не видит меня. А это приходит отнюдь не ко мне-- к ним, диким бестиям: к воробьям, клюющим зерно лам; к голубям, приходующим хлеб медведя; к сарычам, дерущим мясо в наседающих тучами мухах. ... Стервятник, когда зайдёшь по белую крысу, оставленную лисами, скинь красный свой шлем и чёрные крылья, что бы ло отеняли меня-- и подойди ко мне как мужчина; дикий брат, у чьих стоп виляют хвостами белые волки, ко чьей сольной руке великая львица крадётся, мурлыча... Знаешь ты, чем я был-- видишь, каким стал: перемени, перемени! перевод с английского Терджимана Кырымлы 

The Woman At The Washington Zoo The saris go by me from the embassies. Cloth from the moon. Cloth from another planet. They look back at the leopard like the leopard. And I. . . . this print of mine, that has kept its color Alive through so many cleanings; this dull null Navy I wear to work, and wear from work, and so To my bed, so to my grave, with no Complaints, no comment: neither from my chief, The Deputy Chief Assistant, nor his chief-- Only I complain. . . . this serviceable Body that no sunlight dyes, no hand suffuses But, dome-shadowed, withering among columns, Wavy beneath fountains--small, far-off, shining In the eyes of animals, these beings trapped As I am trapped but not, themselves, the trap, Aging, but without knowledge of their age, Kept safe here, knowing not of death, for death-- Oh, bars of my own body, open, open! The world goes by my cage and never sees me. And there come not to me, as come to these, The wild beasts, sparrows pecking the llamas' grain, Pigeons settling on the bears' bread, buzzards Tearing the meat the flies have clouded. . . . Vulture, When you come for the white rat that the foxes left, Take off the red helmet of your head, the black Wings that have shadowed me, and step to me as man: The wild brother at whose feet the white wolves fawn, To whose hand of power the great lioness Stalks, purring. . . . You know what I was, You see what I am: change me, change me! Randall Jarrell

Птица неведомая сгорбилась на пригреве-- пугало, знаю-- высматривает тропки во пшенице, а та под ветром волнуясь, в тепле лоснится. Поле-- что желтком сдобренный каравай за исключеньем (словно они они дают добро на жизнь здешнюю) барашков акаций зелёных и их фиолетовых теней-- пост милосердия. Птица кличет дважды: "Рыжую глину, рыжую глину", не то молвит: "Прямо в низину". Коль подойдёт кто, я спрошу-- зти местные знать должны,-- и почто живут как умирают, столь неважны`; или почему, например, мешкотная цапля порхает себе с опалённой зелени малого пруда по над щетинистыми буераками луга туда, в чёрную гужу вечной зелени в низине? Они знают и не знают. Спрашивающий, видать, тебя дурачит, и вопрошание опасно, а ответ-- тем паче; Спрашивает о том лишь строптивец бессовестный, ему причастие не надобно, и думает, что жизнь с её ухабами, с её редкими, хлопотливыми радостными бучами суть обстоятельства несчастного случая? Сугубейший фермер во поле, растящий хилую ниву лишь на свою долю, почуял томление забытой им учтивости, узницы в груди-- и в укор мне хмыкнул, по-стариковски недоумённо, слов нет-- он на праведном посту. Из битумного блёсткого бассейна глаза-- невыразительные столь и чуждые-- своё, ничьё ещё, воздели горе. И всё же обертоном имя выдаёт секреты некие, глаза которым не позволяют душу покидать; да что словам таить в согбённых ,терпеливых головах по-над сермягой застиранных и выцветших одежд? Они стихие собственной покорны. Настанет день-- рыжее, глиняное лицо ниспадёт в голую глину; Несколько слов-- и тело покинуто, тени тянутся, а грёзящая надежда дышит: "Прочь от призрачного холмика", Жизнь; Из рощи, что под спиралью, звёзды сияют; блуждающий луч-- утеха плакальщику, мужчине. Ангел с венком преклоняющий колени видит: во свете луны-- могилы. перевод с английского Терджимана Кырымлы 

A Country Life A bird that I don't know, Hunched on his light-pole like a scarecrow, Looks sideways out into the wheat The wind waves under the waves of heat. The field is yellow as egg-bread dough Except where (just as though they'd let It live for looks) a locust billows In leaf-green and shade-violet, A standing mercy. The bird calls twice, "Red clay, red clay"; Or else he's saying, "Directly, directly." If someone came by I could ask, Around here all of them must know -- And why they live so and die so -- Or why, for once, the lagging heron Flaps from the little creek's parched cresses Across the harsh-grassed, gullied meadow To the black, rowed evergreens below. They know and they don't know. To ask, a man must be a stranger -- And asking, much more answering, is dangerous; Asked about it, who would not repent Of all he ever did and never meant, And think a life and its distresses, Its random, clutched-for, homefelt blisses, The circumstances of an accident? The farthest farmer in a field, A gaunt plant grown, for seed, by farmers, Has felt a longing, lorn urbanity Jailed in his breast; and, just as I, Has grunted, in his old perplexity, A standing plea. From the tar of the blazing square The eyes shift, in their taciturn And unavowing, unavailable sorrow. Yet the intonation of a name confesses Some secrets that they never meant To let out to a soul; and what words would not dim The bowed and weathered heads above the denim Or the once-too-often washed wash dresses? They are subdued to their own element. One day The red, clay face Is lowered to the naked clay; After some words, the body is forsaken The shadows lengthen, and a dreaming hope Breathes, from the vague mound, Life; From the grove under the spire Stars shine, and a wandering light Is kindled for the mourner, man. The angel kneeling with the wreath Sees, in the moonlight, graves. Randall Jarrell

Луна встаёт. Щенки шалят, рыжея во папороти близ гнилого дуба, взирают: по-над лугом-блатом пускает жгутик фермерская гру`ба. Сгорают искры. Неба вышина. Олень ступил в весенние ряды стареющего сада, а кроли силками пойманы. Петух беды накличет вдовьей плешке; в гущу ветвей к закату две звезды попались; лесом пролетает совиное ворчание: "лады!" И здесь, пусть смерть и ликованье темнят что ночь сраженья их-- мирские существа вращает Борьба, что звёзд слагает стих.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

The Breath Of Night The moon rises. The red cubs rolling In the ferns by the rotten oak Stare over a marsh and a meadow To the farm's white wisp of smoke. A spark burns, high in heaven. Deer thread the blossoming rows Of the old orchard, rabbits Hop by the well-curb. The cock crows From the tree by the widow's walk; Two stars in the trees to the west, Are snared, and an owl's soft cry Runs like a breath through the forest. Here too, though death is hushed, though joy Obscures, like night, their wars, The beings of this world are swept By the Strife that moves the stars. Randall Jarrell

То не было погибелью, ведь умирают всё.
То не было погибелью: мы умирали прежде,
в рутинных катастрофах-- и "поляны"* наши
бумаги поднимали, слали похоронки;
налоги возрастали, из-за нас, ага.
Мы погибали в чёрный день календаря
врезались в горы, миль полста отсюда,
ныряя в сеновалы, нападая на своих,
взрывались от огня своих зениток,
мы погибали будто муравьи, котята, иностранцы.
(Во время обученья в средней школе
мы гибели образчиков не знали.)

На новых самолётах, в новых экипажах мы бомбили
по целям во пустыне и на побережьях,
палили в баржи, ждали результатов наших...
В резерв уйдя, мы просыпа`лись поутру
над Англией, опять на фронте.

Без разницы, но если погибали мы,
то уж не в катастрофе, по ошибке
(хоть ошибиться было просто).
И мы читали письма, вылеты считали...
Мы девичьими именами называли
бомбардировщики, в которых города сжигали,
которые мы проходили в школе...
покуда мы не снашивались, наши трупы
ложились средь народа, что убивали мы не глядя.
Коль мы чуток тянули, те вручали нам медали;
когда мы погибали, говорили, что "ущерб наш невелик",

указывали: "Карты вот...",-- и мы сжигали города.

Нет, то не умиранье, нет, вовсе не оно.
А ночью умирающему, мне приснилось, что я мёртв,
и города мне молвили: "Зачем ты умираешь?"
Нам хорошо, когда ты есть, но почему я умер?"

перевод с английского Терджимана Кырымлы * "поляны"-- аэродромы,--прим.перев.

Losses 
 
It was not dying: everybody died.
It was not dying: we had died before
In the routine crashes-- and our fields
Called up the papers, wrote home to our folks,
And the rates rose, all because of us.
We died on the wrong page of the almanac,
Scattered on mountains fifty miles away;
Diving on haystacks, fighting with a friend,
We blazed up on the lines we never saw.
We died like aunts or pets or foreigners.
(When we left high school nothing else had died
For us to figure we had died like.)

In our new planes, with our new crews, we bombed
The ranges by the desert or the shore,
Fired at towed targets, waited for our scores--
And turned into replacements and worke up
One morning, over England, operational.

It wasn't different: but if we died
It was not an accident but a mistake
(But an easy one for anyone to make.)
We read our mail and counted up our missions--
In bombers named for girls, we burned
The cities we had learned about in school--
Till our lives wore out; our bodies lay among
The people we had killed and never seen.
When we lasted long enough they gave us medals;
When we died they said, "Our casualties were low."

The said, "Here are the maps"; we burned the cities.

It was not dying --no, not ever dying;
But the night I died I dreamed that I was dead,
And the cities said to me: "Why are you dying?
We are satisfied, if you are; but why did I die?"

Randall Jarrell

Рэндалл Джаррелл ,"Seele Im Raum" Сидело это между мужем и детьми. На месте для него-- салата блюдо. Бывало это здесь-- видала я его, не как- нибудь-- ведь мне казалось чудом лишь то, мне являлось это здесь. Как если б я не знала что видала-- ведь я его из глаз не выпускала всю жизнь. То было Э`ЛАНД*. Да, Эланд! Дети потому шутя у мужа в Рождество пытали: "Отец, что` это-- Доннер**?"-- "Дети, это Блитцен."*** Оно всегда здесь было. Клали серебро**** мы у его прибора, ту же пищу, что ели сами-- и ни слова. Много раз когда оно вздыхало тяжко (уставало долго без то`лку молвить), это достигало меня, я трогала его-- размеров всяких, укладов тоже, наподобие живой и жёсткой шеи коня, когда ты хлопаешь её-- и это смотрело крупными и влажными без слёз глазами обра`мленными малостью ресниц что провода в глаза мне-- и шептало так, что яблоки мои в орбиты жались, безмолвию внимая... много раз я знала, коль они молчали, что нету этого. Коль слышали глаза, они бы не смолчали. А слыхали всё же, слыхали много раз, что я рекла,-- когда оно от толков уставало-- только вздохи, когда я слова выжать не могла-- лишь вздохи. А годы спустя другие пришли, забрали его-- мол больное, сказали-- лечили его, мне писали они, и весь город мне сирень мне да карточки слал, сожалея-- поскольку я в трауре; было стояла я возле могилы, у торфа в цветах, у бровки земной, маркированной лентой. Нет его. Нет его столь долго, что подумываю, будто его не было у меня, никогда... А сын мой, с газетой, раз утром: "Глянь, эланд! Здесь эланд!" -- оно. Сегодня в немецком словаре я увидела "эленд"-- и сердце в груди заиграло моей, это было... ... лишь словом одним, исковерканным. Как если бы вспомнился кто-то сказавший: "От жира волос помогают проростки"-- и правда, они. И верно, чего нелепее желать ещё... чего ещё впридачу. Как неинтересно, все же... ... то было хуже невозможного, то бы`ла шутка. А вот когда оно бывало, я была... подумать только, думала тогда я что увидать смогу его-- мурашки пота по черепу, слепая я... ... не шутка даже, нет, не она. Как я погу поверить в это? Иль поверить в то, что им владела я, и муж, и дети. Голос мой-- он голос кожи той коня-- владеть которой бесчестье, честь ли-- бремя и теперь... а та сырая штука, что внутри, тот зверь, что не владел ни мужем, ни женою, ни детьми, но наконец что голым мир покинул, как если бы рождён был в ЭТОМ... И ЭЛАНД здесь, пасётся на своей могиле. Бессмыслица? Одуматься мне следует? поведать правду? Одно из двух-- я не осилю то и это. С собою говорю. А всё ж не так, и всё что вымолвлю затем-- не то, но лучшее плохого хуже. быть значит стареть и молвить, почти в своей тарелке, через стол из... из неведомого мне... голосом насыщенным неким вожделеющим довольством: "Владеть антилопой! Вот это жизнь, я понимаю!" перевод с английского Терджимана Кырымлы 

* Seele Im Raum-- душа в пространстве, das Elend-- беда, der Donner-- гром, der Blitzt-- молния (нем.) the eland-- южноафриканская антилопа,-- прим.перев. Это стихотворение--гротеск английского автора о "правещи" ("урзахе"-- причина, нем.) фашизма. Гротеск, основанный на игре слов-- можно сказать, английская литературная традиция.

Seele Im Raum It sat between my husband and my children. A place was set for it—a plate of greens. It had been there: I had seen it But not somehow—but this was like a dream— Not seen it so that I knew I saw it. It was as if I could not know I saw it Because I had never once in all my life Not seen it. It was an eland. An eland! That is why the children Would ask my husband, for a joke, at Christmas: “Father, is it Donner?” He would say, “No, Blitzen.” It had been there always. Now we put silver At its place at meals, fed it the same food We ourselves ate, and said nothing. Many times When it breathed heavily (when it had tried A long useless time to speak) and reached to me So that I touched it—of a different size And order of being, like the live hard side Of a horse’s neck when you pat the horse— And looked with its great melting tearless eyes Fringed with a few coarse wire-like lashes Into my eyes, and whispered to me So that my eyes turned backward in their sockets And they said nothing— many times I have known, when they said nothing, That it did not exist. If they had heard They could not have been silent. And yet they heard; Heard many times what I have spoken When it could no longer speak, but only breathe— When I could no longer speak, but only breathe. And, after some years, the others came And took it from me—it was ill, they told me— And cured it, they wrote me: my whole city Sent me cards lilac-branches, mourning As I had mourned— and I was standing By a grave in flowers, by dyed rolls of turf, And a canvas marquee the last brown of earth. It is over. It is over so long that I begin to think That it did not exist, that I have never— And my son says, one morning, from the paper: “An eland. Look, an eland!” —It was so. Today, in a German dictionary, I saw elend And the heart in my breast turned over, it was— It was a word one translates wretched. It is as if someone remembered saying: “This is an antimacassar that I grew from seed,” And this were true. And, truly, One could not wish for anything more strange— For anything more. And yet it wasn’t interesting ... —It was worse than impossible, it was a joke. And yet when it was, I was— Even to think that I once thought That I could see it to feel the sweat Like needles at my hair-roots, I am blind —It was not even a joke, not even a joke. Yet how can I believe it? Or believe that I Owned it, a husband, children? Is my voice the voice Of that skin of being—of what owns, is owned In honor or dishonor, that is borne and bears— Or of that raw thing, the being inside it That has neither a wife, a husband, nor a child But goes at last as naked from this world As it was born into it— And the eland comes and grazes on its grave. This is senseless? Shall I make sense or shall I tell the truth? Choose either—I cannot do both. I tell myself that. And yet it is not so, And what I say afterwards will not be so: To be at all is to be wrong. Being is being old And saying, almost comfortably, across a table From— from what I don’t know— in a voice Rich with a kind of longing satisfaction: “To own an eland! That’s what I call life!” Randall Jarrell

В тылу домов растёт лес.
Пока здесь лиственно по-летнему, лес

звучит нотами-- пристроить бы мне их во свою песнь,
для меня богат хожими тропами, он бес

иль ангел: клети, печи, Дому
во Лесу. Он-- часть жизни, или притчи,

что творим из жизни. Но лист последний упадёт,
луч последний... ибо всякий год без листвы

а день --без света, наконец-- лес приступает
ко своему серьёзному бытию: в нём ни троп,

ни дома, ни притчи; это не поддаётся сравнению...
Лишь одно ясное, припевное, лопочущее бурлюканье, будто ложкой...

... или вздохи стакана-- родник:
лесная, нечистая, полночная вода.Если я зайду в лес

насколько смогу, то приближусь ко своей двери,
ко двери Дома в Лесу. Она отворяется тихо--

на кровати нечто укрытое, нечто сгорбленное--
спит здесь, бодрствует ли-- но что? Не знаю.

Гляжу, ложусь-- и всё же не знаю.
Сколь далёко тянутся мои саднящие, неуклюжие

члены, окружённые лишь простором! Ибо час пробил,
все ходики вот и пробили, ибо сколь жизней

уложилось в секунду. Оцепенелые, одеревенелые, бездвижные,
мы суть далеко под поверхностью ночи.

Ничто не нисходит в нашу глыбь кроме звука: авто, грузовики,
высокое нежное жужжание, вытягивается писаной проволокой

во веки вечные --не это ли слышал Баньян*,
отчего думал, будто его потроха вот взорвутся заживо?..

Плыви помаленьку в ничто. Затем некто кричит--
вопль подобен старому ножу, вонзённому в ничто.

Это всего лишь кошмар. Никто не просыпается, ничего не происходит--
разве что вот гусиная плоть поверх всего моего тела...

Здесь на дне мира то, что было до него
и после него останется, держит меня в тылу его,

душит и шатает меня: печь холодна, клеть пуста
в Лесном Доме, ведьма и её дитя спят.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 
* Джон Баньян (1628-1688), английский христианский писатель, -- прим.перев.


The House In The Woods

At the back of the houses there is the wood.
While there is a leaf of summer left, the wood

Makes sounds I can put somewhere in my song,
Has paths I can walk, when I wake, to good

Or evil: to the cage, to the oven, to the House
In the Wood. It is a part of life, or of the story

We make of life. But after the last leaf,
The last light--for each year is leafless,

Each day lightless, at the last--the wood begins
Its serious existence: it has no path,

No house, no story; it resists comparison...
One clear, repeated, lapping gurgle, like a spoon

Or a glass breathing, is the brook,
The wood's fouled midnight water. If I walk into the wood

As far as I can walk, I come to my own door,
The door of the House in the Wood. It opens silently:

On the bed is something covered, something humped
Asleep there, awake there--but what? I do not know.

I look, I lie there, and yet I do not know.
How far out my great echoing clumsy limbs

Stretch, surrounded only by space! For time has struck,
All the clocks are stuck now, for how many lives,

On the same second. Numbed, wooden, motionless,
We are far under the surface of the night.

Nothing comes down so deep but sound: a car, freight cars,
A high soft droning, drawn out like a wire

Forever and ever--is this the sound that Bunyan* heard
So that he thought his bowels would burst within him?--

Drift on, on, into nothing. Then someone screams
A scream like an old knife sharpened into nothing.

It is only a nightmare. No one wakes up, nothing happens,
Except there is gooseflesh over my whole body--

And that too, after a little while, is gone.
I lie here like a cut-off limb, the stump the limb has left...

Here at the bottom of the world, what was before the world
And will be after, holds me to its back

Breasts and rocks me: the oven is cold, the cage is empty,
In the House in the Wood, the witch and her child sleep.

Randall Jarrell

Из матушкина сна я выпал в Державу
и корчился во чреве, пока мокрый мех мой смёрз,
шесть миль от земли, волен от снов ея житейский,
проснулся в чёр(ные)хло(пки)зе(нитных)с(нарядов)*, в ночные кошмары.
Когда я погиб, меня вымыли шлангом из турели.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* что в скобках, вслух не читать)), см."black flak:  Flak refers to the bursting shells fired from antiaircraft guns.  The gunshots perhaps literally wake up the speaker, perhaps metaphorically make him aware of the horrors of his position.  The short sharp sound of the words "black flak" with their harsh k's are meant to mimic the sound of the flak itself...",-- прим.перев.

The Death of the Ball Turret Gunner 
 
From my mother's sleep I fell into the State,
And I hunched in its belly till my wet fur froze.
Six miles from earth, loosed from its dream of life,
I woke to black flak and the nightmare fighters.
When I died they washed me out of the turret with a hose.

Randall Jarrell 
См. статьи об этом стихотворении:  http://en.wikipedia.org/wiki/The_Death_of_the_Ball_Turret_Gunner , и ОСОБЕННО:
http://farrells.people.cofc.edu/Farrell/Jarrell/ball_turret_gunner.html?referrer=webcluster&

В убогом поезде свободных нету мест.
Дитя в потёртой маске
потягивается беззаботно на просторе
купе потрёпанного. Их тишина чрезмерна?
Их лица, жизни-- такие же, как ваши. Ну, чем они владели,
чтоб согласиться на обмен такой?
Кровь, высохла, искрится вдоль по маске
дитя, вчера владевшего страной, приветливей, чем эта.
Ведь так? Всю ночь в простор
состав безмолвно следует. Пустые лица.
Никто из них не торговался, да?
Как можно? Всё, чем обладали--
цена. Всё, кошельки пусты.
А что ещё способно утолить
чрезмерность слёз, желанья детки, кроме...? Только это.
Дни, лица, жизни, что они сгубили,
ужасной, всё отменяющею маскою дитяти повязать?
Что суть ещё их жизни, кроме странствия в пустом
возмездьи смерти? Эти маски,
повязанные ими в ночь разора суть
прелюдия их смерти. Да, чрезмерно
читать с их лиц: "Чем обладали мы,
чтоб, воле вопреки, остались с этим?"

перевод с английского Терджимана Кырымлы

The Refugees 
 
In the shabby train no seat is vacant.
The child in the ripped mask
Sprawls undisturbed in the waste
Of the smashed compartment. Is their calm extravagant?
They had faces and lives like you. What was it they possessed
That they were willing to trade for this?
The dried blood sparkles along the mask
Of the child who yesterday possessed
A country welcomer than this.
Did he? All night into the waste
The train moves silently. The faces are vacant.
Have none of them found the cost extravagant?
How could they? They gave what they possessed.
Here all the purses are vacant.
And what else could satisfy the extravagant
Tears and wish of the child but this?
Impose its canceling terrible mask
On the days and faces and lives they waste?
What else are their lives but a journey to the vacant
Satisfaction of death? And the mask
They wear tonight through their waste
Is death's rehearsal. Is it really extravagant
To read in their faces: What is there we possessed
That we were unwilling to trade for this?

Randall Jarrell  

Почтарь пришёл, а я пока в постели.
"Почтарь, принёс сегодня что ты мне?"--
спросил я. (Точно, был в постели.)
Ответил он : "Пляши, танцуй вдвойне".

Затем сказал он, в письмах-- всё, что ждал я,
что думал я: прочти-- считай нашёл.
А я : "Спасибо вам большое. До свиданья".
Он покраснел-- и тотчас прочь ушёл.

Я-- президент? Не этого охота.
Хочу... Хочу корабль с недальней чтоб звезды
во двор присел-- и вышли б обормоты,
и, немо, мне: "Ах, здравствуй, вот где ты!

Идём". Они не прилетят, зачем же
я думаю?... Где исключений нет,
диковинки должны быть, чаще-реже.
О чем не думал я, пусть мыслит обо мне!

перевод с английского Терджимана Кырымлы

 

A Sick Child  
 
 The postman comes when I am still in bed.
"Postman, what do you have for me today?"
I say to him. (But really I'm in bed.)
Then he says - what shall I have him say?

"This letter says that you are president
Of - this word here; it's a republic."
Tell them I can't answer right away.
"It's your duty." No, I'd rather just be sick.

Then he tells me there are letters saying everything
That I can think of that I want for them to say.
I say, "Well, thank you very much. Good-bye."
He is ashamed, and turns and walks away.

If I can think of it, it isn't what I want.
I want . . . I want a ship from some near star
To land in the yard, and beings to come out
And think to me: "So this is where you are!

Come." Except that they won't do,
I thought of them. . . . And yet somewhere there must be
Something that's different from everything.
All that I've never thought of - think of me!

Randall Jarrell

Коль сестру б мою лебеди птицею оборотили,
после дойки ходил бы я к озеру ночью:
солнце б сквозь камыши --словно лебедь,
красен клюв резевало бы, в нём-- темнота,
вот бы звёзды во клюве мерцали, с луною.

Девочка смеялась бы там, на воде.
"Вот твоя овсянка, здесь, сестрица",--
звал бы я; а камыши шептали б:
"Спать пора, спать пора, детка-лебедь".
Мои ноги б обернулись парой лап, а шелка

моих крыльев волочились будто звёзды
в ряби, что меж камышинами бежит:
я учуял плеск и посвист сквозь
чьё-то "Се`стро... се`стро" там на бреге
и разинул клюв дабы ответить.

Услыхал я смех свой с побережья
и увидел, напоследок-- уплывающих от зе`лен-
берега-низины белых лебедей застывших
белых, званных лебедей... "Это всё мечта",--
прошептал я-- и спустился с тюфяка

в посвист и плеск половиц.
"Усни, сестрица,"-- всё лебеди пели
от луны и звёзд, и лягушек с пола.
Но лебедь сестру мою кликнул: "Ты усни, млад сестра",--
и всю ночь приголубил чёрными, моими, крыла`ми.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

 
The Black Swan

When the swans turned my sister into a swan
I would go to the lake, at night, from milking:
The sun would look out through the reeds like a swan,
A swan's red beak; and the beak would open
And inside there was darkness, the stars and the moon.

Out on the lake, a girl would laugh.
"Sister, here is your porridge, sister,"
I would call; and the reeds would whisper,
"Go to sleep, go to sleep, little swan."
My legs were all hard and webbed, and the silky

Hairs of my wings sank away like stars
In the ripples that ran in and out of the reeds:
I heard through the lap and hiss of water
Someone's "Sister . . . sister," far away on the shore,
And then as I opened my beak to answer

I heard my harsh laugh go out to the shore
And saw - saw at last, swimming up from the green
Low mounds of the lake, the white stone swans:
The white, named swans . . . "It is all a dream,"
I whispered, and reached from the down of the pallet

To the lap and hiss of the floor.
And "Sleep, little sister," the swan all sang
From the moon and stars and frogs of the floor.
But the swan my sister called, "Sleep at last, little sister,"
And stroked all night, with a black wing, my wings.

Randall Jarrell